– Наливай, Алексей Николаевич. Первый тост – стоя.
Куропаткин едва успел разлить шампанское, как Млынов пропустил в комнату порученца.
– Доброе утро, господа, – сказал Мокроусов, с некоторым удивлением оглядывая накрытый стол и парадных командиров. – Звали, Михаил Дмитриевич?
– Возьми бокал. – Скобелев обождал, пока разберут шампанское, расправил бакенбарды. – Сегодня утром Государь изволил произвести тебя в офицеры и повеление о сём уже подписано. За здоровье подпоручика Мокроусова! – он залпом осушил бокал, достал из кармана погоны и протянул их Федору. – Носить с честью. И чтоб завтра представился мне по всей форме.
– Благодарю, Михаил Дмитриевич… – растерянно начал было Мокроусов.
– Ну, уж нет! – вдруг сердито прервал генерал Скобелев-старший. – Кончился для тебя Михаил Дмитриевич, понятно? Отныне он тебе – ваше превосходительство. Так-то, подпоручик, и дай я тебя расцелую на счастье!..
Глава десятая
1
Осень 1877 года выпала затяжной и холодной, зима обещала сильные морозы и обильные снегопады, а русская армия была разута и раздета: по всей логике надлежало перейти к обороне, перезимовать и весною возобновить боевые действия. Внимательно следивший за ходом этой войны германский канцлер Бисмарк[52], исходя из этой логики, приказал убрать со своего рабочего стола карту Балканского театра русско-турецкой войны.
– Она не понадобится мне до весны.
Вскоре после этого личный представитель главнокомандующего Александр Петрович Струков, наконец-то произведённый в генералы, по личному поручению своего захворавшего непосредственного начальника докладывал высшему командованию русской армии общий замысел зимней кампании.
– Его Высочеством принято решение преодолеть Балканы, когда противник, да и весь мир, этого не ожидает. Колонна генерала Гурко должна наступать на Софию. Через Иметлийский перевал в скором времени пройдёт генерал Скобелев-второй для действий против группировки Весселя-паши. Для обеспечения этих ударов формируется Траянский отряд под командованием генерала Карцева с задачей прорваться через Траянский перевал.
Гурко преодолел Балканы, победив турок, снега, вьюги и морозы, и вступил в Софию к великой радости всей Болгарии. Чего это стоило его войскам, красноречиво говорит личная депеша великого князя главнокомандующего, адресованная непосредственно брату, российскому Императору Александру II: «…за время форсирования Балкан русская армия окончательно осталась не только без сапог, но и без шаровар. Умоляю Ваше Величество…»
Колонна генерала Скобелева прорвалась через Иметлийский перевал, не испытывая подобных трудностей, поскольку вся была одета в добротные белые полушубки. Обрадованный этой вестью Дмитрий Иванович тут же подписал все розданные Млыновым долговые обязательства, не забыв, правда, красочно выругать предусмотрительного, но не в меру щедрого сына.
28 декабря произошло решающее сражение возле деревень Шипка и Шейново. Войска генерала Скобелева внезапно, без артиллерийской подготовки начали атаку и, умело маневрируя, соединились с войсками генерала Святополк-Мирского. Армия Весселя-паши оказалась в полном окружении и после некоторых колебаний сложила оружие. Русские взяли двадцать две тысячи пленных с восемьюдесятью тремя орудиями. Путь в южную Болгарию был открыт.
Победа была настолько впечатляющей, что великий князь Николай Николаевич скрепя сердце приказал Михаилу Дмитриевичу лично доложить ему об этой операции. Скобелев немедленно прибыл в ставку, где его первым встретил Струков.
– Наконец-таки сообразили, что тебе давным-давно пора генеральскую форму носить, Шурка, – улыбнулся Михаил Дмитриевич, обнимая Струкова. – Пойдёшь ко мне авангардом командовать? Вместе коней в Босфоре искупаем.
– А что? – рассмеялся Александр Петрович. – И искупаем. Отличная мысль!
– Тогда подготовь к этой мысли своего непосредственного начальника.
Великий князь благожелательно выслушал краткий доклад Скобелева и даже выразил благодарность.
– Молодецки! Назначаю тебя командовать передовой колонной отряда генерала Радецкого. Чтоб и впредь молодецки гнал турок до самого моря!
– Для этого мне нужен молодецкий командир авангарда, Ваше Высочество, – Скобелев протянул рапорт. – Извольте ознакомиться с нижайшей просьбой.
Главнокомандующий прочитал рапорт и нахмурился.
– А почему именно Струкова?
– Генерал Струков обладает высшими качествами начальника – способностью быстро принимать решения и ответственной инициативой, Ваше Высочество.
Николай Николаевич был весьма недоволен, но отказать в просьбе все же не решился. Теперь Скобелев стал не только героем Плевненских штурмов, но и победителем Весселя-паши. Да и сам Струков мягко, но настойчиво просил о том же ещё утром.
Конный авангард Скобелева, которым командовал генерал Струков, 3-го января 1878 года стремительной атакой захватил железнодорожный узел Семенли. Едва дав отдохнуть коням, но отнюдь не кавалеристам, Александр Петрович уже на следующее утро захватил Германлы, отрезав армию Сулеймана, что вынудило даже нетерпеливого Скобелева срочно отправить к лихому командиру авангарда Млынова с личной запиской: «Остановись, Шурка, дай войска собрать!»
– Ругается Михаил Дмитриевич? – улыбнулся весьма польщённый Александр Петрович.
– Скорее восторженно смеётся, – невозмутимо пояснил Млынов. – У нас вся артиллерия отстала, а турки со страху об этом и не догадываются.
Форсированными маршами подтянув свои силы, Скобелев вновь бросил Александра Петровича вперёд, послав приказ через порученца подпоручика Федора Мокроусова. Приказ был устным:
– Только вперёд! Передаю дословно.
– Понял, поручик.
Пройдя за сутки восемьдесят вёрст, кавалеристы Струкова нежданно-негаданно появились перед Адрианополем. Паника турок была столь велика, что двухтысячный гарнизон сдал крепость без боя.
Однако радость Михаила Дмитриевича оказалась весьма омрачённой. На подходе к городу передовой дозор Струкова был встречен огнём турецкого охранения. Охранение казаки разогнали, но сопровождавший их в этом дозоре Мокроусов был ранен.
– Тяжело? – угрюмо спросил Скобелев Млынова.
– Тяжело, Михаил Дмитриевич, – вздохнул адъютант. – Однако врач сказал, что выкарабкается.
– Жаль Федора. Он стал бы хорошим боевым офицером. Проследи, чтобы в Россию первым же транспортом отправили.
К тому времени генерал Гурко разгромил армию Сулеймана под Филиппополем. Турки повсеместно бежали, без сопротивления откатываясь к Константинополю, и на острие русского преследования шёл кавалерийский отряд генерал-майора Александра Петровича Струкова. Начав войну лихим набегом на Барбошский мост, он же и заканчивал её в войсках Скобелева на подступах к Константинополю.
19 января Турецкая империя запросила перемирия. Кровавая девятимесячная война заканчивалась полным военным разгромом Блистательной Порты[53].
2
Затихнув на полях сражений, война перешла в кабинеты: Европа единым фронтом выступила против русских условий мира, и Англия демонстративно направила свой флот в Мраморное море. Ощутив поддержку, Константинополь начал упорствовать и всячески затягивать мирные переговоры. Глава турецкой делегации Севфет-паша решительно воспротивился требованию русской стороны признать единую автономную Болгарию. Тогда граф Игнатьев, руководивший переговорами с русской стороны, навестил главнокомандующего в его ставке в Адрианополе.
– Английская эскадра стоит в пятнадцати верстах от Константинополя, – сказал он. – Это значительно ближе, чем штаб Вашего Высочества.
Главная квартира русской армии была переведена в местечко Сан-Стефано, расположенное на том же расстоянии от турецкой столицы, что и английские корабли. И турки сразу сбавили тон, но тем не менее настояли на перерыве в переговорах.
– А почему бы вам, Ваше Высочество, не устроить в Сан-Стефано победный парад? – спросил граф Игнатьев, вторично посетив великого князя. – Покажите туркам лица их победителей, поиграйте оружием. А я приглашу гостей, если позволите. Англичан, послов и, конечно же, всю турецкую мирную делегацию.
– Молодецкое решение! – Николай Николаевич пришёл в восторг. – Мы покажем всему миру своих героев, и я лично буду принимать этот парад. А командовать им должен молодецкий генерал. Может быть, поручить командование Гурко?
– Может быть. Ваше Высочество, может быть, – согласно закивал опытный и многознающий дипломат. – Боюсь, однако, что мне придётся долго объяснять послам и англичанам, кто командует парадом, и почему именно он, а не кто-либо иной.
– Да? А о ком не придётся? Европа возмутительно мало уделяет внимания России. Возмутительно мало! Там хотя бы кого-нибудь знают из моих военачальников, граф?
– Европа более всего наслышана о Белом генерале, Ваше Высочество.
– О Скобелеве? – главнокомандующий нахмурился и вздохнул. – Умеет, умеет он подать себя в нужном свете.
– Совершенно согласен с вами, Ваше Высочество. Особенно – в сражениях. Европейские газеты не устают писать об этом из номера в номер.
– Дерзок, – строго сказал Николай Николаевич.
– Что же делать, Ваше Высочество, если газеты читают на бульварах?
– Я подумаю, граф, – сказал главнокомандующий.
Великий князь сказал так только от внутреннего несогласия с осторожной рекомендацией графа Игнатьева. Думать было не о чем не потому, что не находилось более кандидатов, а потому лишь, что не находилось более знакомой для ушей любой национальности фамилии. Повинными в этой популярности Скобелева оказались не только белый мундир и пресловутая белая лошадь, и даже не столько безрассудная храбрость Михаила Дмитриевича, о чем восторженно писала вся европейская пресса. Решающей оказалась скупая оценка, данная Михаилу Дмитриевичу пленённым героем этой войны Османом-пашой и широко растиражированная газетами всего мира: «Таким я представляю себе Наполеона в молодости».
Говорят, что сын и наследник Александра II цесаревич Александр Александрович, вычитав эту фразу, сказал говорить ближайшим друзьям и постоянным собутыльникам:
– Вот это надо запомнить.
Потряс газетой и велел её сохранить.
А главнокомандующий уже на следующий день вызвал Скобелева и сказал:
– Командовать парадом будешь ты.
Подумал и добавил:
– Если не успеешь меня огорчить.
Неизвестно, что повлияло тогда на Михаила Дмитриевича – это лестное назначение или выношенная мечта, а только последние слова Николая Николаевича он пропустил мимо ушей. И велел Млынову разыскать генерала Струкова.
– Давай, Шурка, коней в Босфоре искупаем?
– Стоит ли, Михаил Дмитриевич? – засомневался Александр Петрович. – Слишком уж вызывающая дерзость.
– А история только дерзости и запоминает. И я все равно это сделаю. С тобой или без тебя – это уж тебе самому решать, Струков. Есть только миг, Шурка. Только миг ослепительный, так мне один мудрец на Кавказе объяснил.
3
Выехали ещё засветло вчетвером: Струков прихватил казака-коновода с буркой. Молчали почти всю дорогу, понимая, на какую выходку решаются, и привыкая к этой мысли. Только Александр Петрович изредка вздыхал:
– Ох, нагорит нам, Михаил Дмитриевич. Ох, нагорит!..
Скобелев на вздохи не реагировал, потому что внутренне все время уговаривал сам себя продолжать путь. Не боролся с сомнениями, а убеждал кого-то очень осторожненького, поселившегося в его душе после стремительных побед в Забалканье и ещё более стремительной карьеры. Осторожный двойник нашёптывал, что после столь вызывающей выходки карьера может так же стремительно и закончиться, а азартный игрок, с колыбели терзавший Михаила Дмитриевича, тут же утверждал, что победы никуда не денутся ни при каких обстоятельствах. Что сделано, то сделано, бифштекс с кровью поджарен, и небольшое количество перца лишь придаст ему остроту и пикантность. Двойники продолжали спорить, Скобелев в спор старался не вмешиваться, но при этом точно знал, кто победит.
Миновали казачьи разъезды, объехали по бездорожью турецкие посты, формально отмечающие линию разделения противостоящих войск. Небо было в тучах, моросил мелкий тёплый дождь: к южным побережьям Европы уже подходила весна.
– Море, – сказал Млынов, ехавший впереди.
– Босфорский пролив? – спросил Струков.
– Кто его знает, – Млынов пожал плечами. – То ли Босфор, то ли Мраморное море, то ли Дарданеллы.
– Какая разница? – усмехнулся Михаил Дмитриевич. – Босфор для русского человека – понятие, а не факт географии, так-то, Александр Петрович. Костров не разводи, Млынов, но водочку с закусочкой нам приготовь.
Он проехал вперёд, спешился, расседлал коня.
– Чего ждёшь, Шурка? Мы с тобой – водоплавающие, проверено. А оказаться на берегу Босфора и не окунуться в нем – грех. Внуки не простят.
– Холодно, Михаил Дмитриевич.
– Для сугреву Господь России водочку выдал.
Скобелев разделся догола, вскочил на лошадиную спину, подобрал поводья.
– Ты – со мной или нет?
– С вами, ваше превосходительство, с вами, – недовольно бормотал Струков, поспешно раздеваясь. – Видать, судьба моя такая: с вами все время…
Тихие волны с натугой втаскивали на пологий берег песок и мелкую гальку. С шуршаньем откатывались и, собравшись с силами, вновь устремлялись на сушу. Вдали виднелись редкие огни стоявших на якорях кораблей.
– Европа подглядывает, – усмехнулся Михаил Дмитриевич. – Ну, с Богом.
Он отдал повод, и конь, недовольно фыркнув, нехотя пошёл в воду, осторожно нащупывая дно.
– А водичка-то неласковая!..
– Иду, иду, – невпопад откликнулся Александр Петрович, направляя лошадь следом.
До этого он успел подумать, что ему самое время отказаться от купанья, сославшись на холод. Тогда у него появилась бы отговорка, что он поехал со Скобелевым только для того, чтобы тот не натворил каких-либо глупостей посерьёзнее морского купанья. Объяснение не ахти какое, но и оно могло уберечь от гнева главнокомандующего, если самовольство их когда-либо всплывёт наружу. Однако возглас Михаила Дмитриевича толкнул его к противоположному решению, и он поспешил следом.
– Ух, ты!..
– Следуй за мной, Струков! – крикнул Скобелев, соскальзывая в море с лошадиного крупа. – И вправду – ух, ты. Матушка родная, до чего же неласково на чужбине!..
Поплескавшись и выкупав лошадей, вылезли на берег, где ожидали Млынов и казак-коновод с суровыми полотенцами. Растеревшись, оделись и расположились у маленького костерка, рядом с которым молчаливый казак уже приготовил скатерть-самобранку.
– Хорошо! – выдохнул Скобелев, осушив до дна добрую чарку, поднесённую верным адъютантом. – А костёр зачем запалили? Я, помнится, сказал, чтоб никаких огней!
– Тут – низинка, – пояснил Млынов. – Огня не видно ни с моря, ни с суши, казак проверял. А вам обсушиться да обогреться надобно, ваши превосходительства. Иначе завтрашний насморк объяснить будет затруднительно.