– Бриллианты, которые мне предложил купить офицер, выломаны из этих гнёзд, – сказал ростовщик, тщательно осмотрев шпагу. – Они точно такие же, как и оставшиеся на ножнах.
Михаил Дмитриевич безнадёжно махнул рукой и тяжело опустился в кресло. Баранов понял, что этим ему предоставляется полная свобода действий:
– Анджей, немедленно разыщи Узатиса и передай ему приказание его превосходительства тотчас же явиться сюда.
Круковский молча вышел. Скобелев тяжело вздохнул:
– Прошу присаживаться, господа.
Ждали около часа, и никто не обмолвился ни единым словом. Ростовщик не решался первым заговорить при столь важном генерале, адъютант размышлял, как поступать далее, если Узатис отопрётся не только от кражи бриллиантов, но и от знакомства с ростовщиком, а Михаил Дмитриевич был настолько растерян, что вообще ни о чем не мог говорить. И ещё неизвестно, как бы все сложилось в дальнейшем, если бы подпоручик Николай Узатис, с готовой улыбкой шагнув в комнату, не увидел бы вдруг шпагу на столе и ростовщика в кресле совершенно неожиданно для себя.
– Ваше превосходительство…
Не закончив фразы, он упал на колени, закрыл лицо руками и громко, взахлёб зарыдал. Скобелев молчал, и говорить за него пришлось Баранову:
– Придётся отвечать, Узатис.
– Я сознаюсь, сознаюсь!.. – выкрикивал подпоручик сквозь рыдания. – Затмение нашло, ваше превосходительство. Затмение!..
– Пошёл вон, – брезгливо сказал Михаил Дмитриевич.
Узатис выкатился с поразительной быстротой. Генерал поднялся с кресла, крепко пожал руку ростовщику:
– Примите мою признательность, господин Теотакис. Вы очень нам помогли, однако…
Он сконфуженно замолчал, а грек чуть дрогнул губами в нерешительной улыбке:
– Люди моей профессии молчат даже на исповеди, ваше высокопревосходительство.
– Благодарю.
Ростовщик, поклонившись, вышел. Скобелев походил по комнате, велел денщику убрать шпагу, сказал Баранову:
– Готовь бумаги для военного суда.
Вечером следующего дня пришла Ольга Николаевна. Поцеловала сына в висок, когда он склонился к её руке, и молча достала из ридикюля оба украденных бриллианта.
– Я все знаю, Миша, Николай полностью мне признался.
– Узатис будет отдан под суд.
Ольга Николаевна горестно вздохнула:
– Он так рыдал, Мишенька, так рыдал. Говорит, что это было затмение, он не соображал, что делает.
– Почему же он не вернул украденное, когда затмение прошло?
– Не решался. Очень мучился, страдал, но решиться не мог. Представляешь, какой позор для матери! Боюсь, Лизонька не выдержит этого, просто не выдержит. Муж – в могиле, сын – на каторге.
– Предлагаешь простить вора? – невесело усмехнулся Михаил Дмитриевич.
– Тебе решать, – вздохнула Ольга Николаевна. – Бриллианты возвращены, о происшествии никто не знает. Стоит ли ломать жизнь сыну и матери? Они и так очень несчастливы. Подумай, Мишенька.
Михаил Дмитриевич хотел было рассказать о карточном долге Узатиса, но решил не огорчать и без того очень расстроенную Ольгу Николаевну. А на другой день приказал Баранову не подавать в судебные инстанции никаких бумаг.
– Потворствуем, Михаил Дмитриевич.
– Спасаем душу заблудшую, – сказал Скобелев. – Готовь приказ о переводе подпоручика Узатиса в общий офицерский резерв. Будет добросовестно служить – слава Богу, не получится у него – так и вины нашей нет.
– Будет исполнено, Михаил Дмитриевич, – озабоченно вздохнул Баранов. – Только беспокоит меня что-то. Очень беспокоит.
4
В Россию Михаил Дмитриевич возвращался на пароходе «Великий князь Константин». Пароход старательно месил черноморскую воду, медленно продвигаясь к родным берегам, и Скобелева раздражало как вынужденное бездействие, так и замкнутое пространство, которое он – порывистый и непоседливый – всегда переносил с трудом. Конечно, можно было утопить время в привычных офицерских попойках, но перед отъездом он необдуманно дал матери слово, что не выпьет ни рюмки, пока не доберётся до места назначения. А таковым оказался Минск, поскольку там теперь находился штаб его корпуса и до него было мучительно далеко. И он метался как душевно, так и физически, пока капитан парохода не пригласил его на ужин в свою каюту. Капитана Михаил Дмитриевич приметил давно совсем не потому, что в петлице его форменного кителя поблёскивал Георгиевский крест. Капитан был краток и точен в распоряжениях, чрезвычайно энергичен в действиях, и экипаж «Великого князя Константина» от юнги до немолодого первого помощника исполнял его команды с энтузиазмом и удовольствием. При первой же возможности он представился Михаилу Дмитриевичу:
– Макаров Степан Осипович[54].
С этого дружеского ужина наедине начались их ежевечерние встречи, и Скобелев сразу повеселел. Со Степаном Осиповичем было, о чем поговорить и поспорить не ради спора да разговора, а ради выяснения точек зрения. Макаров был весьма образован и, что всегда импонировало Михаилу Дмитриевичу, имел свою, личную, подчас оригинальную, но хорошо продуманную позицию.
– В сражениях вы всегда ориентируетесь на самую решительную часть, смело выдвинувшуюся вперёд без оглядки на более медлительных соседей, не так ли, Михаил Дмитриевич? Я уловил ваш боевой почерк, проанализировав ваши операции.
– Только вперёд, безоглядно вперёд! Заставить оглядываться противника – таков мой принцип.
– Мой – тоже, но, правда, чисто теоретически, поскольку мне не случалось самостоятельно руководить морскими сражениями. Но твёрдо уверен, что старое морское правило подстраиваться под самое тихоходное судно, чтобы не потерять его в бою, порочно в основе своей. Оно лишает инициативы наиболее решительных и энергичных капитанов, сковывает их самостоятельность, лишает манёвра и в результате отдаёт простор противнику. Нет, нет, атака, атака и ещё раз атака, вы совершенно правы, Михаил Дмитриевич. Я подал Морскому ведомству обоснованную теорию морского сражения эскадр, в составе которых разноскоростные суда, но получил нагоняй.
– Не отчаивайтесь, Степан Осипович, – невесело улыбнулся Скобелев. – Я всю жизнь поступал точно так же, продолжайте и вы в этом духе. Вы наживёте множество врагов в лице своих же злословящих русских ура-патриотов и глубокое искреннее уважение противника, кем бы ни был этот противник.
Минск торжественно встретил героя Балканской войны. Толпы народа шумно и восторженно приветствовали его на улицах. Михаил Дмитриевич был растроган до слез, однако первый приказ, отданный им, вызвал некоторое удивление среди офицеров. Поздравив корпус с прибытием на зимние квартиры, Скобелев далее написал:
«…отчислить все моё жалованье в особую запасную сумму, которая будет расходоваться нуждающимся чинам, как солдатам, так и офицерам, и чтобы просящим пособие никогда отказа не было… Прошу господ офицеров посильно отчислять деньги в эту особую сумму и заранее благодарю их…»
В следующее воскресенье губернатор устроил приём, на котором произнёс проникновенную речь. Городские власти присвоили генералу звание Почётного гражданина города Минска, предприниматели и купцы наградили весьма ценным подарком, а интеллигенция преподнесла стихи в его честь. Стихи с искренним волнением прочитала милая скромная девушка, застенчиво вручившая Михаилу Дмитриевичу цветы уже лично от себя.
– Тронут, – с чувством сказал Скобелев, растерянно пожав ей руку вместо того, чтобы поцеловать. А когда она удалилась, поинтересовался:
– Кто такая?
– Екатерина Головкина, – пояснил подвернувшийся под руку чиновник для особых поручений. – Отменно образованна, отменно умна, но, увы, без приданого и связей.
– Она будет на обеде у губернатора?
– Если пожелаете, ваше превосходительство.
Его превосходительство пожелал, после чего начал встречаться с Екатериной Головкиной не только на званых обедах. Михаилу Дмитриевичу было интересно беседовать с нею, хотелось слушать её, видеть, ощущать рядом. Порою он чувствовал, что начинает увлекаться, радовался этому чувству, но…
– Я – несчастный человек, – жаловался он Верещагину, посетившему его проездом в Берлин. – Мне легко и просто в компании кокоток, актрис, шансонеток и мучительно трудно в обществе светских девиц. Это какой-то рок! Я все время настолько боюсь попасть под каблучок, что постоянно держусь в напряжении, глупею и злюсь. В этом основная причина, почему я в конце концов развёлся с очаровательной княжной Марией Гагариной.
– Дать тебе совет? – серьёзно сказал Василий Васильевич. – Женись на той женщине, с которой и утром легко да просто.
– Я дерзок, сам знаешь, но дерзить родителям не могу. Матушка сказала, что не знатная ей невестка нужна, но порядочная, и огорчать её я не собираюсь. Не могу и не буду. Извини мои ненужные откровения, только…
Скобелев неожиданно замолчал. Ему очень хотелось поведать другу, что после стольких лет появилось у него наконец-таки новое увлечение, но не очень-то он внутренне верил в это увлечение, а потому и побаивался сглазить его. Суеверен был чудовищно при всей своей бесшабашности и безумной отваге.
– Пригляди кого-нибудь из молоденьких в столице, – посоветовал Верещагин. – В Москве уверены, что тебя вот-вот Государь к себе востребует.
– Вроде повода я для этого не давал, – встревожился Михаил Дмитриевич.
– Повод текинцы дали. Они разгромили нашего знакомца генерала Ломакина возле Геок-Тепе. И в Москве считают, что, кроме тебя, с восставшими никто не управится. Ты и до этого в Туркестане с ними управлялся, а после европейского опыта тебе на сегодня просто нет равных. Нет, Миша, так что готовься к новой кампании. Предчувствие у меня. Предчувствие!..
Глава вторая
1
В результате многолетних, упорных и весьма удачных боевых действий русских войск большинство ханств и народов, населявших Туркестан, вослед за Бухарой, Хивой и Кокандом приняло российское подданство. Однако далеко не все мирно складывалось в этом наспех сметанном Россией лоскутном одеяле приобретённых земель. Наиболее многочисленное и сплочённое племя текинцев, о бесстрашии, воинском мастерстве и жестокости которых ходили легенды, неожиданно подняло восстание, увлекая за собою соседние кочевые племена. Повстанцы действовали дерзко и энергично, быстро захватили множество русских постов и опорных пунктов. Взятые в плен русские солдаты и офицеры продавались в рабство, раненые и больные беспощадно уничтожались на месте. Создалась реальная угроза русским гарнизонам на Каспийском море.
Учитывая объективно возникшую опасность, генерал Ломакин во главе трехтысячного отряда тотчас же двинулся к стенам основной и хорошо укреплённой крепости текинцев Геок-Тепе, практически с марша начал плохо подготовленный штурм, но был разгромлен и поспешно отошёл к Каспийскому побережью.
Это привело к весьма серьёзным последствиям: русские войска в Средней Азии теперь могли и впрямь оказаться отрезанными от Кавказских военных баз и резервов. Впрочем, резервных частей и там было чрезвычайно мало, поскольку основные боевые соединения ещё не успели вернуться на зимние квартиры с Закавказского фронта после только что закончившейся русско-турецкой войны.
Об этом военный министр граф Милютин Дмитрий Алексеевич доложил Государю. И, поскольку Александр II молчал, позволил себе прервать его размышления:
– С Кавказа можно отправить от силы три-четыре тысячи. Следовательно, потребуется особенно решительный начальник, Ваше Величество. Генерал Ломакин сломлен психически, подавлен морально, но есть полководец, способный решить эту очень нелёгкую задачу.
– Кто же?
– Генерал Скобелев-второй. Я понимаю, Ваше Величество, неожиданность подобной кандидатуры…
– Я так и думал, что вы назовёте именно эту фамилию, – прервал император. – Скобелев не только доказал свой воинский талант во время нашей последней войны в Болгарии. Полагаю, что не менее существенным является и его прекрасное знание именно Туркестанского театра военных действий. Кажется, он даже выучил арабский язык, чтобы прочитать Коран?
– Вы совершенно правы, Государь. Генерал Скобелев тщательно изучает психологию противника, что облегчает ему ведение широкомасштабной манёвренной войны. Поэтому именно его кандидатуру я и предложил Вашему Величеству.
– Я желаю встретиться с ним.
Михаил Дмитриевич был готов к вызову в Петербург не только потому, что узнал о настроениях московского общества от Верещагина. Он внимательно перечитал газеты и все доступные ему документы, понял основные просчёты Ломакина и составил собственный план действий. Пока, естественно, в общих чертах, почему и не считал возможным делиться своим планом с кем бы то ни было. Получив приказ явиться к Государю, тут же выехал, но был молчалив и задумчив.
В доме на Моховой, в котором Скобелев всегда останавливался, когда случалось бывать в столице, дворник сказал:
– Господин Млынов вас в Петербурге ожидает, Михаил Дмитриевич, – каждый день наведывается, о вас спрашивает.
– Ко мне его проводи, как только объявится.
Бывший адъютант объявился в тот же день к вечеру. Скобелев обнял его, чего не делал никогда прежде, сам достал коньяк, закуску, сам наполнил рюмки. Млынов тем временем рассказывал не столько о себе, сколько о слухах, бродивших в самых разных кругах Петербурга. Все они касались разгрома генерала Ломакина, о чем скупо поведали газеты, именуя это неудачей.
– Тоже так считаешь?
– Нет, Михаил Дмитриевич. Это – разгром. Потому-то и приходил сюда каждый день.
– Ждал, когда обо мне вспомнят?
– А без вас эту прореху латать некому. И ведь – дождался, – Млынов как-то невесело улыбнулся, поднял рюмку. – Жаль, не я буду нитку в вашу иголку вдевать.
Скобелев чокнулся, выпил. Спросил вдруг:
– Туркменский язык не позабыл ещё?
– Нужда придёт, вспомню.
– Нужда пришла. Вспоминай.
Александр II принял Скобелева с подчёркнутой сердечностью. Спросил о здоровье, о родителях, о состоянии корпуса, планах на будущее. Потом взял под руку и, прогуливаясь по залу, начал неторопливо рассказывать о событиях на юге Закаспийского округа, о чем Михаил Дмитриевич уже знал. Вероятно, Государь это понял, потому что внезапно оборвал собственный рассказ совсем по-домашнему:
– Я решил поручить это дело тебе, голубчик.
– Благодарю, Ваше Величество.
– Не спеши, время терпит. Надо тщательно подготовиться, вторая неудача может породить широкий мятеж. Коли в два-три года управишься, очень меня порадуешь. Что скажешь?
– Две просьбы, Ваше Величество. Ломакин потерпел неудачу вследствие пустынности тех мест и полного отсутствия дорог. Прошу вашего соизволения относительно строительства современной железной дороги от побережья в глубь пустыни. Такой путь явится как хребтом оседлости местного населения, так и нитью доставки российских товаров в этот пустынный и далёкий от цивилизации край. А я переброшу по нему все необходимые войскам запасы.
– Это удивит туземцев, голубчик.
– Удивление – важная часть победы, Ваше Величество.
– Да, но как мы доставим в пустыню паровозы?
– Паровозы и весь подвижной состав необходимо перевезти с Кавказа через Каспийское море. Там шастают персидские военные суда, и отсюда – вторая просьба. Прошу Ваше Величество откомандировать в моё распоряжение капитана Макарова Степана Осиповича.
– Запиши, – бросил через плечо Государь следующему шаг в шаг за ним адъютанту. – Смело, очень смело. И неожиданно. Сорока миллионов тебе хватит?
– Благодарю, Ваше Величество, уложусь вполне. И отчитаюсь до копейки.
– Да уж спрошу, спрошу, – улыбнулся император. – С учётом необходимости строить железную дорогу, установим срок… Скажем, в четыре года. Это тебя устроит?
– Благодарю, Ваше Величество. Вполне.
– Есть ли личные просьбы, голубчик?
– Одна, Ваше Величество, – Скобелев позволил себе улыбнуться. – Прошу вашего дозволения награждать солдат и штаб-офицеров лично и непосредственно на поле боя.