Узнав о случившемся, Бикель понял, что откладывать задуманное нельзя, и приступил к записи альбома No more silence («Не могу больше молчать»).
В инструкциях КГБ Бикель проходил как ярый пропагандист сионизма, что, в общем-то, соответствовало действительности. Достаточно было услышать такой текст:
На мой взгляд, самой сильной песней там является переделанная композиция Юлия Кима «Сердце косолапое». В концепции издания она зазвучала абсолютно по-иному:
За такую пластиночку, найденную при досмотре во Внукове или Шереметьеве-2, можно было быстро отъехать в прямо противоположном Тель-Авиву направлении.
Выдержка из приказа Главного государственного таможенного контроля при Совете министров СССР — предметы, запрещенные к ввозу в СССР:
Произведения печати, клише, негативы, заснятые пленки, фотографические снимки, киноленты, видеозаписи, носители магнитной информации для ЭВМ, рукописи, грампластинки и другие звукозаписи, рисунки и иные печатные и изобразительные материалы, направленные на подрыв советского государственного и общественного строя, нарушение территориальной целостности и политической независимости, государственного суверенитета, пропагандирующие войну, терроризм, насилие, расизм и его разновидности: сионизм, антисемитизм, фашизм, национальную исключительность и религиозную ненависть, а также материалы порнографического и вульгарно-эротического содержания.
Тем не менее за железный занавес эти песни перелетели.
В 1977 году в качестве представителя американской актерской гильдии Бикель прибыл на конгресс в Москву. Ускользнув от всевидящего ока КГБ, он, вооружившись полученной в Нью-Йорке инструкцией, отправился навестить известного отказника Владимира Слепака. Как шпион из романов Джона Ле Каре, он разыскал квартиру диссидента и был очень удивлен, когда ему тут же включили его собственную кассету. Но больше всего «туриста» поразило обилие символики Государства Израиль в квартире Слепака. Чего-чего, но такого он никак не ожидал встретить в центре коммунистической столицы. Все свободное пространство занимали израильские флаги, плакаты, звезды Давида, мено-ры и даже календари спортивного клуба «Маккаби».
В ту поездку он, убедившись, что от слежки удалось оторваться, навестил Владимира Слепака второй раз. После традиционного чая и обсуждения «хроники текущих событий» Бикель снял со стены гитару и два часа услаждал слух хозяина квартиры песнями с его любимого альбома «Не могу больше молчать».
Пластинка оказалась во всех смыслах долгоиграющей: до середины восьмидесятых Бикель множество раз принимал участие в демонстрациях у советского посольства в Нью-Йорке, всякий раз распевая «Отпусти мой народ, фараон» и издавая другие «ноты» протеста.
Музыкальный манифест Теодора Бикеля вызвала большой резонанс и несколько раз переиздавался. По воспоминаниям артиста, все средства от реализации диска он направил на учреждение специальной стипендии в Еврейском университете Иерусалима для эмигрантов из СССР. Этот фонд существует и сегодня.
Что ж, дело получилось благое. Но недаром евреи считаются людьми предприимчивыми, и многие из них способны делать деньги на всем.
Музыкальный гешефт
Коллега и соплеменник Бикеля, израильский певец Давид Эшет, привлеченный шумным успехом альбома No more silence, решается продать публике тот же товар, но в другой упаковке. Год спустя, осенью 1972 года, в Тель-Авиве широко анонсируется релиз его диска Forbidden songs («Запрещенные песни»). Чтобы ни у кого не возникало сомнений, где эти самые песни «форбидден», на обложку поместили большую цветную фотографию Красной площади.
Давид Эшет включил в издание дюжину вещей (причем в переводе на идиш!), среди которых оказались: «Чубчик», «Эх, Андрюша», «Две гитары», «Бубенцы», «Любимый город» и даже песенка Юрия Саульского и Михаила Танина
«Черный кот».
Жил да
Интуиция подсказывает мне, что произошла «техническая ошибка» и «Черный кот» должен был быть другой «породы» — не Танина, а Окуджавы. Аллегорическая вещь Булата Шалвовича укладывается в концепцию альбома и хоть как-то созвучна тому контексту, в котором упоминается ниже в аннотации. Вот фрагмент текста Окуджавы:
Нашлось тут место и для баллады Галича «Старательский вальсок» («Промолчи — попадешь в палачи…» на пластинке — «Молчание — золото»), и песни Дулова на стихи Евтушенко «Бабий яр» («Простите меня»). Но это, пожалуй, единственные треки, которые можно причислить к разряду «запрещенных». Хотя на заднике конверта располагалась статья, которую предваряло объявление:
Не гляди назад, не гляди,
Просто имена переставь,
Спят в твоих глазах, спят дожди,
Ты не для меня их оставь…»
Е. Клячкин, «Не гляди назад»
Первым отражением «третьей волны» в мире эмигрантской русской песни явилась пластинка, напетая бывшим грузинским артистом Тбилисского театра имени Руставели Нугзаром Шария еще в 1972 году.
Она называлась Songs of the soviet underground («Песни советского подполья»). О самом исполнителе говорилось в надписи на конверте:
«Нугзар Шария — огромный грузин с заиндевевшей бородой и с гитарой подмышкой. Шария был известен как “советский Орсон Уэллс”[40] перед тем, как он решил сделать карьеру на Западе. Он начал сниматься в советских фильмах; когда ему еще не было и двадцати… В 1968 году у Шария был конфликт с советской цензурой, после чего он подвергся репрессиям. Затем, когда ему удалось попасть в творческую поездку на Кубу, в Северную Африку и Францию, он решил остаться на Западе. Обосновался в Германии. Сотрудник грузинской редакции радио “Свобода” в Мюнхене.
В Соединенные Штаты впервые прибыл в 1971 году».
Через год после выхода пластинки парижская газета «Русская мысль» (от 22.11.1973) опубликовала большую рецензию Петра Курского «Песни Высоцкого уже в Америке».
Заслуживает большого уважения и внимания пластинка с запрещенными советскими песнями, выпущенная фирмой «Коллектор рекордз». Пластинку эту напел талантливый грузинский актер Нугзар Шария, покинувший недавно СССР. Несомненным достоинством этой пластинки является качество записи. Будучи профессиональным актером, Нугзар Шария обладает замечательной дикцией, с одной стороны, и отличным знанием материала — с другой. А теперь о некоторых слабых местах пластинки Прежде всего английский перевод, сработанный Мишей Алленом. Перевод хороший, но! Отдельные выражения и словосочетания, рожденные в «великую сталинскую эпоху» в трудовых лагерях, переданы не совсем точно. Скажем, слово «червонец» на лагерном жаргоне может означать «десять лет», так же как «четвертак» — это не 25 рублей, а срок заключения в двадцать пять лет. Хорошо было бы и в песне «Антисказка» дать подробное толкование многих выражений, употребляемых Высоцким. Дело в том, что «Лукоморье» — это не просто остроумная пародия на «Руслана и Людмилу», а острая социальная сатира на нынешнее советское общество, что поднимает «Антисказку» над другими песнями этого жанра. Расшифровать эзопов язык Высоцкого и объяснить значение каждого образа было бы крайне желательно, особенно для «загнивающих» в странах Запада. Скажем, непосвященному читателю или слушателю трудно понять без соответствующего комментария на английском языке, что тридцать три богатыря символизируют у Высоцкого торжество партийного хамства и мещанства, и забвение «высоких» революционных идеалов, за которые «кровь проливали». Замечателен, но непонятен иностранцам, как, впрочем, и многим русским эмигрантам, также и ученый-кот, наверняка член Союза советских писателей, и его «мемуары про татар» — уж не крымских ли, высланных «отцом всех народов» куда Макар телят не гонял?. Отсутствие такого комментария снижает «убойную силу» пластинки. Правда, надо отдать должное Мише Аллену — он пока первый и единственный энтузиаст среди русских эмигрантов, добившийся публикации переводов песен советских «бардов» в Северной Америке и более того — вместе с замечательной пластинкой. Одно замечание хотелось бы сделать и в отношении стиля исполнения песен. Совершенно не желаю умалять достоинств исполнителя — Нугзар Шария, безусловно, сделал большое и важное дело и сделал его талантливо и добросовестно. Однако, когда поется о тюрьмах и лагерях, осиплость вполне уместна, а красивость и поставленность голоса, на мой взгляд, «не монтируется». Тон, соответствующий содержанию своих песен, взял сам Высоцкий: о войне он поет сдержанно — но и с горечью, о тюрьмах и конвоирах — хрипло и с ненавистью, о Марине Влади — раздумно и тревожно. При этом голос его — лишь форма, наиболее подходящая к данному содержанию. К сожалению, не получилось этого у Нугзара Шарии — все песни исполняются им одинаково: красивым хорошо поставленным голосом профессионального певца, который хорошо питается и следит за цветом лица. Как сказал бы Станиславский: «Не верю!» Совсем последнее замечание — очевидно, в адрес составителя альбома Виктора Кабачника, честь и хвала которому за отлично проделанную работу Но за каким чертом нужно было включать Евгения Клячкина?