Похожий случай имел место и в Херсонской области осенью того же года. Согласно архивным документам, некто «Белей М. Ю. (1931 года рождения, украинец, образование 7 классов, член ВЛКСМ, инвалид, не работал) хранил и давал читать знакомым несколько националистических и религиозных книг, пародию на Интернационал, антисоветскую “Песню про Сталина”…»
Но и после кончины генералиссимуса получить срок было вполне реально.
Владимир Козлов в исследовании «Крамола и инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе. Рассекреченные документы Верховного суда и Прокуратуры СССР» [5] указывает, что в период с 1956 по 1958 год в места не столь отдаленные отправилась не одна сотня человек, которым вменялось «хранение и распространение антисоветской литературы, в том числе дневников, переписанных от руки стихотворений и
* * *
Объектом запретов становились также экзотические ариетки Александра Вертинского, Изы Кремер и прочих «арлекинов». Советскому человеку рассказы про «лилового негра», нюхающих кокаин декадентов, всяких «китайчонков» и «притоны ночного Марселя» категорически чужды.
Все эта упадническая мишура (добавьте сюда и заморские танго с фокстротами) отвлекает граждан от главного — строительства нового коммунистического быта. Журнал «Пролетарский музыкант» (№ 5,1929 г.) заявлял без обиняков: Нам, пролетарским музыкантам, культработникам и комсомолу, нужно, наконец, лицом к лицу, грудь с грудью встретиться с врагом. Нужно понять, что основной наш враг, самый сильный и опасный, это — цыганщина, джаз, анекдотики, блатные песенки, конечно, фокстрот и танго… Эта халтура развращает пролетариат, пытается привить ему мелкобуржуазное отношение к музыке, искусству и, вообще, к жизни. Этого врага нужно победить в первую очередь. Без этого наше пролетарское творчество не сможет быть воспринято рабочим классом.
Из циркуляра Елавлита от 10 августа 1954 года «Об отмене запрещения грамзаписей Вертинского и Утесова» следует, что ранее они тоже были запрещены. С Вертинским все понятно, а во втором случае, видимо, это касается известных одесских песен Утесова «С одесского кичмана», «Гоп со смыком» и «Бублички», записанных в 1932 году.
Призывали комиссары от искусства бороться также с псевдонародной (мещанской) и с псевдореволюционной песней, «прививающей пролетариату обывательские представления о революции и в музыкальном отношении воспитывающей в нем склонность к музыкальной халтуре». Здесь речь о жанре «песен нового быта»: «Кирпичики», «Антон-наборщик», «Пелагея Ильина», «Портной Айзик», «Шестереночки», «Серая кепка и красный платок», «Алименты», «Манысин поселок»…
Отдельной строкой прописывалась борьба с сатириками, которые, пользуясь приемом работы на контрастах, коща один герой фельетона ругает советскую власть, а другой защищает, занимались не чем иным как «подрывом диктатуры пролетариата».
Артистам разговорного жанра действительно приходилось нелегко. Известен факт, когда еврейский куплетист Жорж Леон был сослан на Соловки за… исполнение, по мнению цензора, антисемитских куплетов. Случай это далеко не единичный, особенно в отношении сатириков-юмористов. Такая же участь ждала Юру Юровского (за антисоветские рассказы). А вот совершенно уникальный архивный документ, где упоминается первая в России женщина-конферансье Мария Марадудина:
Довожу до вашего сведения, что конферансье в «Свободном театре» Марадудина М. С. между прочим позволила себе следующее: объявляя очередной номер программы («Танго улицы»), для пояснения упоминает, что этот номер обыкновенно исполняется на углу 25-го Октября и 3-го Июля[6], но из-за плохой погоды переведен в «Свободный театр», и далее, перед выходом Дулькевич, исполнявшей детские песенки, объявляет публике, настойчиво требующей спеть Дулькевич романс «Все, что было», что много найдется народу, вспоминающих о том, что все было, <…> и судовольствием желающих очутиться в тех же условиях, в которых вся эта публика так хорошо себя чувствовала и откуда Октябрьская революция метлой вымела их из насиженных мест.
Доводя до сведения вышеизложенное, прошу о соответствующей мере воздействия в виду временного воспрещения в качестве конферансье. Кузнецов.
На документе — резолюция: «Тов. Петров. Следовало бы одернуть названную Марадудину, дав ей недельки две отдыха»[7].
Упомянутая выше Мария Семеновна Марадудина начинала в «Летучей мыши» у Валиева, а в революцию вместе со своим близким другом писателем Аркадием Аверченко оказалась в Крыму.
После разгрома армии Врангеля артистка осталась в России, а писатель Аверченко отправился в Константинополь. Чтобы заработать на жизнь, сатирик, как в далекой юности, был вынужден сочинять куплеты для своего театра-кабаре «Шездо перелетных птиц». Вроде таких:
Впрочем, не будем отвлекаться и вернемся с берегов Босфора в наши края.
Стоит признать, что запреты в отношении песен исполнялись в двадцатых спустя рукава. Главная причина — введение в 1921 году нэпа, когда правила игры стал диктовать не цензор, а состоятельный посетитель ресторана, кабаре или пивной. Нэпманы и совбуры (советские буржуи) шли в кабак не за тем, чтобы слушать песни нового быта про «шестереночки» или «Паровоз-515Щ», а в поисках веселья и удовольствия. И артисты, если хотели заработать на ситную булку с вологодским маслицем, не могли не отвечать их запросам.
Эта противоречивая ситуация сохранялась вплоть до начала тридцатых годов. Запретные песни звучали, как говорится, «со всех эстрад», от рыночных площадей до рабочих клубов и даже небольшими тиражами, но во множестве печатались в виде нот. Наблюдалась несогласованность подразделений гублитов на местах. В одной губернии произведение требовали исключить из репертуара, а в другой — разрешали.
Единственное, что реально смогли сделать (а вернее, не сделать) в этой ситуации власти, — не издавать эти песни на пластинках. Редкоредко, по загадочной случайности, отдельные вещицы просачивались на диски. В основном это были дореволюционные шлягеры, напечатанные со старых матриц. И лишь иногда — свежие хиты того времени вроде «Кирпичиков» в исполнении Нины Дулькевич, «Дорогой длинною» Тамары Церетели или упомянутых выше хулиганских песен Утесова.
— сообщала певица. И поспорить с этим желающих не находилось. По крайней мере на «родной сторонке». Но не будем забывать, что после приснопамятного Октября 1917 года, по разным оценкам, от двух до пяти миллионов русских людей оказались в изгнании. И среди них было немало эстрадных артистов.
Глава 2. Белые песни для Красной России
Молись, кунак, в стране чужой,
Молись, молись за край родной…
Пускай теперь мы лишены
Родной семьи, родной страны,
Но верим мы — настанет час,
И солнца луч блеснет для нас…»
Из репертуара А. Вертинского
На других берегах
Революция стала причиной радикальных перемен во всех сферах общественной жизни. Не стала исключением и эстрада. Большинство самых ярких звезд императорских подмостков предпочли отправиться к «другим берегам».