— Значит, все-таки узник? — подумал он про себя и опять опустился на стул.
Час за часом он сидел и думал, размышлял, сомневался, пребывая в полной нерешительности.
— Я-то думал, что после смерти попаду прямо на Небо, — сказал он себе и тут же добавил: — Нет, пожалуй, я даже не думал об этом. Я не знал, о чем думать. На моих глазах умерло столько людей, но я ни разу не видел, чтобы кого-то из них покидала душа. Поэтому я решил, что жизнь после смерти и все прочее, о чем так много болтают, — это абсолютная чушь.
Он снова вскочил на ноги и стал ходить по комнате из конца в конец, не переставая думать и неосознанно говорить с собой:
— Помнится, как-то вечером, во время мессы, мы рассуждали об этом, и капитан Бродбриджиз выразил твердую уверенность в том, что когда человек мертв — так он мертв, и все тут. Он говорил, что ему не раз доводилось видеть, как убивали мужчин, женщин, детей и лошадей, но, по его утверждению, он ни разу не видел, чтобы душа исходила из мертвого тела и возносилась к небесам.
Оком своего сознания он вновь обозревал годы своей жизни в Англии в ту пору, когда он был еще школьником, а также то время, когда он был еще кадетом военного училища. Он видел себя новоиспеченным офицером, гордо садящимся на корабль, чтобы отправиться на войну с «голландцами». Он называл буров «датч», поскольку они составляли отдельную этническую группу.[17] Но теперь, оглядываясь назад, он понимал, что буры были обычными фермерами, которые сражались за то, что считали своим правым делом, — за свободу жизненного выбора и за избавление от английского господства.
Дверь отворилась, и вошел человек, который сказал:
— Я полагаю, Номер Пятьдесят-Три, что вам нужно немного отдохнуть. Вы просто изводите себя бесконечным хождением. Через несколько часов вас ожидает труднейшее испытание. Чем лучше вы сейчас отдохнете, тем легче вам будет потом.
Пятьдесят-Три медленно повернулся к нему и по-военному четко сказал:
— Убирайтесь!
Человек пожал плечами, повернулся и вышел из комнаты, а Пятьдесят-Три продолжал размышлять и мерить комнату шагами.
— Что же они все твердили о Царствии Небесном? — говорил он себе. — Эти проповедники так любили разглагольствовать об иных домах, иных планах бытия, об иных формах жизни. Помнится, наш капеллан рассказывал, что до появления на земле христианства каждый человек был обречен на проклятие, на вечные страдания, на вечные муки и что только римские католики могут попасть на Небеса. Интересно, сколько времени существует мир и зачем было проклинать всех людей, живших до христианства, если они просто не знали, что могли бы спастись?
Раз — два, раз — два: он все вышагивал по комнате вперед и обратно, еще и еще — и так без конца. Он подумал, что если бы сейчас ему пришлось шагать и толкать колесо какой-нибудь мельницы, то он наверняка отмахал бы уже несколько миль. По крайней мере, это было бы куда тяжелее, чем просто расхаживать по комнате.
В конце концов, злой и расстроенный, он упал на кровать и растянулся на ней. На этот раз темнота не опустилась на него. Он просто лежал и чувствовал себя полным ненависти, горькой обиды, и горячие соленые слезы внезапно потекли из его глаз. Сперва он яростно вытирал их кулаками, а потом отвернулся и зарыдал, уткнувшись лицом в подушку.
Должно быть, миновала не одна вечность, пока наконец в дверь постучали. Но он не ответил. Стук повторился, и он опять не ответил. После долгой паузы дверь медленно открылась, и на пороге появился доктор. Он глянул на Пятьдесят-Третьего и молвил:
— Вы готовы? Двадцать четыре часа истекли.
Пятьдесят-Три опустил одну ногу с кровати, а затем вяло поставил рядом другую. Наконец он медленно сел.
— Вы решили, в какую семью вам идти? — спросил доктор.
— Нет, черт возьми, нет. Я даже не думал об этом.
— Ах, так значит, вы решили драться до конца, да? Что ж, нам, знаете ли, все равно, поверите вы или нет, но мы в самом деле хотим вам помочь. И если вы в силу своей медлительности упустите этот случай, то с каждым разом ваша возможность выбора будет уменьшаться, поскольку семей будет оставаться все меньше и меньше.
Доктор подошел к столу, взял в руки папку с цифрой 53 и лениво перелистал ее.
— Вы можете выбирать из пяти указанных здесь семейств, — сказал он, — тогда как некоторые вовсе не имеют выбора. Позвольте мне кое-что сказать вам, — он непринужденно откинулся на спинку стула и, закинув ногу на ногу, пристально посмотрел на Пятьдесят-Третьего.
Затем он сказал:
— Вы — как то капризное дитя, что дает волю своей незрелой ярости. Вы совершили преступление, вы испортили свою жизнь. Сейчас вам придется заплатить за это, и мы пытаемся сделать так, чтобы эта плата была наиболее приемлемой для вас. Но если вы не станете нам содействовать, если вы и впредь намерены вести себя как избалованный ребенок, то, в конце концов, у вас не останется никакого выбора. Тогда может статься, что вы найдете свое призвание в роли сына какого-нибудь привилегированного семейства из Момбасы[18] или, возможно, станете дочкой в семье из Калькутты. Девочки в Калькутте ценятся мало. Люди желают иметь мальчиков — они служат опорой семьи. А если вы станете девочкой, то вас, скорее всего, отдадут сутенерам, которые сделают из вас проститутку или же просто продадут в рабство.
Бедный Пятьдесят-Три, вытянувшись, присел на край кровати. Его пальцы крепко вцепились в ткань матраца, рот открылся, а глаза широко распахнулись. Сейчас он очень напоминал затравленного зверя, которого только что поймали и впервые посадили на цепь. Доктор взглянул на него, но ему показалось, что Пятьдесят-Три его не видит и не слышит.
— Если вы станете упорствовать, проявляя свое глупое непокорство, то этим вы лишь усложните нашу задачу, и тогда нам, возможно, ничего не останется, как отправить вас на какой-нибудь остров, где живут одни прокаженные. Вам все равно придется прожить те тридцать лет, которых вы избежали прежде. Иного пути у вас нет. Это неизбежно. Таков Закон Природы. Так что лучше вам поскорее прийти в себя.
Пятьдесят-Три сидел почти недвижимо. Тогда доктор встал, подошел к нему и шлепнул его по лицу — сначала по одной щеке, а затем по другой. Пятьдесят-Три гневно вскочил на ноги, а затем снова рухнул на кровать.
— Хорошо, но что же я МОГУ поделать? — спросил он. — Ведь меня возвращают на Землю, чтобы я стал частью какой-то невероятно примитивной формы жизни. Я не привык существовать, занимая столь низкое положение в обществе.
Доктор выглядел очень печальным. Неожиданно он сел на кровать рядом с Пятьдесят-Три и сказал:
— Пойми, мой мальчик, ты совершаешь большую ошибку. Представь, если бы ты был сейчас на Земле и принадлежал к сословию театральных актеров. Предположим, тебе поручили бы играть роль Короля Лира, или Гамлета, или кого-то вроде них. Допустим, что тебе представилась бы такая возможность. Однако, когда пьеса будет сыграна, когда публика разойдется и продюсеры решат ставить новую пьесу, должен ли ты настаивать тогда, чтобы тебе дали роль Короля Лира, Отелло или Гамлета? Что, если тебе предложат сыграть, к примеру, Горбуна из «Собора Парижской Богоматери», или Фальстафа, или кого-нибудь рангом пониже? Станешь ли ты говорить тогда, что эти роли недостойны того, кто некогда играл Короля Лира, Гамлета и Отелло?
Доктор умолк. Пятьдесят-Три сидел на кровати и бездумно царапал пол ковриком, на который он наступил ногой. Наконец он сказал:
— Но ведь это же не спектакль. Я ведь жил на Земле. Я принадлежал к высшему обществу. А теперь вы хотите, чтобы я стал… Кем вы хотите, чтобы я стал? Сыном трактирщика? Водителя автобуса? А может, кем-нибудь еще?
Доктор вздохнул и сказал:
— Вы были посланы на Землю для того, чтобы прожить свою роль. Вы сами выбрали себе те условия, в которых могли бы сыграть свою роль наилучшим образом. Что ж, вы потерпели неудачу. Ваш номер не удался, и теперь вы попадете в совершенно другие условия. У вас есть выбор. Точнее сказать, у вас есть пять вариантов, из которых можно выбирать. Некоторые не имеют права выбора вовсе.
Вскочив на ноги, он сказал:
— Идемте! Мы и так потратили массу времени, а члены комиссии не терпят опозданий. Следуйте за мной.
Он направился к двери, но затем импульсивно вернулся обратно к столу и забрал папку, отмеченную цифрой 53. Зажав ее в левой руке, своей правой он схватил Пятьдесят-Три за локоть и грубо тряхнул его.
— Идемте! — сказал он. — Будьте мужчиной. Вы постоянно думаете о том, что, будучи офицером, вы считались важной персоной. Должно быть, настоящий офицер и джентльмен не стал бы вести себя как трусливый слюнтяй, в которого вы превратились?
С угрюмым видом Пятьдесят-Три встал на ноги, и они направились к двери. Выйдя за порог, они наткнулись на человека, который шел по коридору им навстречу.
— Ах, вот вы где! — сказал он. — А я пришел узнать, что случилось. Я решил, что наш друг настолько обессилел от горя, что не может встать с постели.
— Терпение, мой друг, терпение, — заметил доктор. — В данном случае нам следует быть терпимее.
Вместе трое направились вдоль коридора, вновь через тот самый длинный туннель — мимо бдительных стражей, которые на этот раз просто внимательно посмотрели на них, после чего они подошли к двери.
— Войдите, — сказал голос, и трое мужчин вошли в комнату. На этот раз во главе стола сидел престарелый седой мужчина, а по обеим сторонам от него были еще двое — мужчина и женщина, одетые в длинные зеленые одежды. Они все втроем повернулись, глядя на вошедшего в комнату Пятьдесят-Три. Человек, сидевший во главе стола, приподнял брови и сказал:
— Ну что, вы решили, кем хотели бы стать?
Доктор подтолкнул Пятьдесят-Третьего, который продолжал стоять в угрюмом молчании.
— Говорите, — шепнул он. — Неужто вы не видите, что они теряют терпение?
Пятьдесят-Три выступил вперед и, не дожидаясь приглашения, плюхнулся на стул.
— Нет, — сказал он. — Как же я могу решить? Мне почти ничего не известно об этих людях. Я не имею ни малейшего понятия о том, с какими условиями мне придется столкнуться. Я знаю лишь, что трактирщик мне совершенно неприятен, однако возможно, что торговец скобяными изделиями окажется еще хуже. Я весьма плохо знаю таких людей, поскольку мне никогда не приходилось общаться с ними в моей жизни. Возможно, вы, сэр, с вашим, несомненно, большим опытом, согласились бы дать мне совет.
Пятьдесят-Три высокомерно посмотрел на мужчину, сидевшего во главе стола, но тот лишь сдержанно улыбнулся и сказал:
— У вас чрезвычайно сильно развито классовое сознание, и я согласен с вами в том, что почитаемые всеми ремесла владельца постоялого двора, трактирщика или торговца скобяными изделиями могут слишком вредно отразиться на вашем подсознании. Конечно, я определенно мог бы настоятельно рекомендовать вам тот знаменитый кабак на Кейбл-Стрит, но, принимая во внимание ваш выдающийся снобизм, я, вместо этого, предложу вам нечто иное — семейство зеленщика. Отца зовут Мартин Бонд, а его жену — Мэри Бонд. Для Мэри Бонд уже настала пора рожать, и если вы готовы войти в ее тело в качестве ее будущего ребенка, то вам больше нельзя терять времени. Вы должны прийти в себя и принять решение, поскольку только вы можете решать.
— Зеленщик! — подумал Пятьдесят-Три. — Прогнивший картофель, вонючий лук, перезрелые помидоры. Фу! Как же, однако, меня угораздило попасть в такую грязь?
Он пошевелил пальцами, почесал голову и жалостливо заерзал на стуле. Остальные, кто присутствовал в комнате, сидели тихо: они прекрасно понимали, в каком отчаянном состоянии находился тот, кто должен был принять подобное решение. Наконец Пятьдесят-Три поднял голову и бросил с вызовом:
— Хорошо, я принимаю эту семью. Возможно, они сочтут меня лучшим из всех, кто когда-либо являлся членом их семьи!
Женщина, сидевшая по одну сторону стола, сказала: — Господин Председатель, я думаю, что мы должны провести ряд повторных проверок, дабы убедиться, что он действительно совместим со своей матерью. Для женщины будет страшной трагедией, если, пройдя через все мучения, она родит мертвое дитя.
Мужчина по другую сторону стола сказал:
— Да, — при этом он повернулся и посмотрел на Пятьдесят-Три. — Если ребенок родится мертвым, то это нисколько вам не поможет, поскольку тогда вам придется вернуться сюда на том основании, что ваше нежелание содействовать нам и ваша непримиримость станут причиной того, что женщина потеряет своего ребенка. Я еще раз призываю вас — для вашей же пользы, поскольку лично нам это безразлично, — оказывать нам больше содействия. Это значит, что вы должны умерить свой темперамент. Иначе нам придется просто вышвырнуть вас отсюда куда угодно, словно какой-нибудь мусор.
Женщина встала из-за стола, немного поколебалась, а затем, обращаясь к Пятьдесят-Три, сказала:
— Пойдемте со мной.
Председатель кивнул и тоже поднялся на ноги. Доктор коснулся руки Пятьдесят-Третьего и молвил:
— Следуйте за ними. В добрый час!
Неохотно, словно ему предстояло идти на казнь, Пятьдесят-Три с трудом встал на свои вдруг ставшие ватными ноги и направился вслед за женщиной в соседнюю комнату. Обстановка здесь была совсем иной. Казалось, все стены переливались огнями, мерцавшими за матовым стеклом. Повсюду было огромное множество ручек управления, кнопок и выключателей. Пятьдесят-Три вдруг подумал, что попал на какую-то электростанцию, однако прямо перед ним стоял странный стол очень необычной конструкции. Как оказалось, он полностью повторял контуры человека — очертания его фигуры, рук, ног, головы и всего остального. Женщина сказала:
— Ложитесь на стол.
Немного поколебавшись, Пятьдесят-Три пожал плечами и быстро забрался на стол, отмахнувшись при этом от доброжелательной руки доктора, который попытался помочь ему. Лежа на столе, он ощутил удивительную вещь: оказалось, этот стол мог в точности принимать форму его тела. Никогда в жизни он не чувствовал себя удобней, чем здесь. Стол был теплым. Посмотрев верх, он обнаружил, что его зрение стало не столь ясным, каким оно было прежде. Все вокруг казалось расплывчатым. Теперь он едва различал неясные силуэты, что виднелись у стены напротив. Неясными, холодными и безразличными глазами он разглядывал стену и думал о том, что никак не может разобрать, чей это силуэт маячит перед ним. Похоже, это была женская фигура. Недолго думая, он решил, будто эта женщина лежит в кровати. Затем, когда он присмотрелся тусклыми, безжизненными глазами, ему показалось, что кто-то сдергивает с него простыню.
Вдруг до него донесся чей-то искаженный голос:
— Кажется, все в порядке. Я подтверждаю, что он совместим.
Все это было очень странно, очень. Пятьдесят-Третьему казалось, что он находится под наркозом. У него не осталось ни желания сопротивляться, ни опасений, ни одной ясной мысли. Он просто лежал на столе, который точно копировал его формы, и не понимал, кто были те люди, которых он так хорошо знал раньше. То были доктор, председатель и женщина.
Он едва различал их слова:
— «Совместимая основная частота», «температурная инверсия», «период синхронизации и стабилизации».
Вдруг он улыбнулся, словно во сне, и мир чистилища ускользнул от него. И он навсегда забыл об этом мире.
Наступила долгая тишина, которую нельзя было назвать тишиной. В этой тишине он хотя и не слышал, но ощущал некие вибрации. А затем внезапно ему показалось, будто его втолкнули в золото утренней зари. Он увидел перед собой неземную красоту, которой никогда не мог видеть прежде. Казалось, он стоял в смущении и полузабытьи среди великолепного, приятного сердцу пейзажа. Вдалеке виднелись высокие шпили и башни, а вокруг него было много людей. Ему почудилось, будто прекрасная женская фигура подошла к нему и сказала:
— Пусть твое сердце будет добрым, сын мой, поскольку тебе предстоит вернуться в этот мир скорби. Пусть твое сердце останется добрым, чтобы мы всегда могли услышать тебя. Помни, что ты никогда не будешь, одинок, никогда не будешь забыт. И если ты станешь делать то, что подскажет тебе твоя совесть, то на твоем пути ты встретишь не беды, а лишь те испытания, что были уготованы тебе. И успешно завершив свое пребывание в Мире Скорби, ты вернешься сюда с ликованием. Отдохни, успокойся, да будет мир с тобой.