Выдержал обжигающий летний зной и холодную зимнюю стужу, когда казалось, будто каждая балка вот-вот согнется под порывами ледяных ветров, которые бесновались вокруг. Лужайки подле дома были все еще хорошо ухожены. Фундамент дома был все еще хорошо защищен. Но кое-где начали скрипеть доски, кое-где арки просели от старости. И вот теперь, истоптанный ногами посетителей и замусоренный выброшенными детьми липкими конфетными бумажками, дом опять погрузился в тишину.
В старом доме стояла такая тишина, какая бывает лишь в старом доме. Где-то за стеной, пища и шурша, резвились мыши. Где-то в вышине ухала на луну сова. На улице холодный ночной ветер шелестел в карнизах и иногда стучал по окнам длинными ветвями. Но в том крыле дома никого не было. «Семья» жила сейчас в домике поменьше, который стоял на землях поместья и которым когда-то, в более благополучные времена, владели дворецкий и его супруга.
До блеска отполированный пол сиял при лунном свете, бросая таинственные блики на облицованные панелями стены. А в комнатах портреты предков мрачно бросали вниз невидящие взоры точно так же, как и много столетий тому назад.
В дальнем конце Большой Залы пробил без четверти двенадцать величественный «Дедушка».[25] Где-то в серванте тихим эхом вторили бою часов треснувшие стекла. Из другой комнаты, что была неподалеку, тонким голоском «Дедушке» подпевала «Внучка».[26]
На мгновение все стихло, как вдруг Дедушка заговорил:
— Эй, Внучка, ты здесь? Ты слышишь меня?
Послышался щелчок, потом с жужжанием повернулось колесико часового механизма, а затем послышался тоненький голосок Внучки:
— Конечно, Дедушка, я слушаю тебя. Должно быть, ты хочешь что-нибудь рассказать мне сегодня ночью?
Тихим голосом Дедушка шептал: «тик-так, тик-так, тик-так», и вдруг он заговорил громче:
— Знаешь, Внучка, я родился в конце XVII века. Впервые люди отполировали мое длинное тело в 1675, и как только мой маятник начал ходить, я тут же стал размышлять о странностях жизни. И сколько лет я жил — столько и думал. Люди, которые нас окружают, живут так мало, им не хватает времени, чтобы подумать обо всем том, что следует знать о жизни. А ты хотела бы знать об этом, Внучка?
Внучка, покоившаяся на почетном месте в девичьей, слегка покачнулась, словно кивая вслед проезжавшему мимо дома тяжелому локомотиву и сопровождавшим его товарным вагонам, а затем мягко сказала:
— Конечно, Дедушка, я бы очень хотела знать, о чем ты думал много веков подряд. Ты рассказывай, а я стану слушать тебя до тех пор, пока исполнится мое Предназначение и я пробью новый час. Ты рассказывай, Дедушка, и знай, что я тебя слышу.
В горле у Дедушки что-то клокотало. Его длинный корпус был великолепен — будучи более семи футов в длину, он неясно вырисовывался в полумраке над натертым до блеска полом. На корпусе «Дедушки» не было никаких отпечатков пальцев, которые могли бы испортить его полировку, поскольку специальному лакею было поручено содержать этого замечательного представителя антиквариата в добром здравии, чистым и голосистым. Дедушкин лик — или циферблат — был направлен к лунному свету. Глядя в окно, которое было неподалеку, он мог обозревать обширный парк, где столетние деревья построились рядами, словно солдаты на параде. Под деревьями располагались усаженные густою травой лужайки. А кое-где росли рододендроны и множество разных кустов, привезенных из дальних земель.
А там, за кустами, куда Дедушкин взгляд уже не досягал, были славные луга. Те лошади и коровы, что жили в поместье, собирали здесь урожай душистых трав и так же, как старый дом, предавались мечтам.
Поближе — где именно, Дедушка не мог видеть, но так ему говорили — был весьма и весьма славный водоем шириной футов тридцать. Обо всем этом Дедушка узнал от Дорожных Часов. На поверхности пруда было множество больших лилий, на которых в определенное время года сидели и квакали жирные лягушки. Дедушке самому доводилось слышать их кваканье, и он думал о том, что механизм этих лягушек нуждался в смазке. Но Дорожные Часы объяснили ему истинное положение вещей, а также рассказали о рыбах, живших в пруду, и о прилежавшем к дальнему концу водоема птичнике, который был длиной футов тридцать, а высотой около десяти футов и где проживали разноцветные птицы.
Дедушка мысленно представлял себе все это. В своей памяти он вернулся на много столетий назад и увидел там лордов и леди, которые приближались к нему в своих великолепных нарядах, столь отличных от тех скучных, однообразных и грубых джинсовых комбинезонов, которые можно видеть на людях в нынешние дни всеобщего упадка. Дедушка размышлял, пока голос Внучки не пробудил его от этих дум.
— Дедушка, Дедушка, с тобой все в порядке? Я жду твоего рассказа. Ты ведь собирался многое поведать мне о прошлом, настоящем и будущем, а также о жизни и ее значении.
Дедушка откашлялся, в то время как его маятник продолжал шептать «тик-так, тик-так, тик-так», и заговорил:
— Внучка, — сказал он, — люди не осознают, что качающийся маятник представляет собою ответ на загадку Вселенной. Я старый хронометр, и я стою здесь уже так много лет, что основание моего корпуса искривилось, а мои механизмы скрипят при смене погоды. Но я должен кое-что тебе сказать. Нам, хронометрам старой Англии, известен ответ на загадку Вселенной. Нам известен Секрет Жизни, а также ведомы Секреты Потустороннего Мира.
Сказка, которую он поведал своей внучке, была новой, но она сочинялась веками. Эта сказка началась в незапамятные времена. Дедушка сказал, что в этой сказке ему придется объединить современную технологию с древней наукой, поскольку современная технология пока еще остается древней наукой.
— Деревья поведали мне, — сказал он, — что много-много тысяч лет назад была иная наука, иная цивилизация. И все, что сейчас считается современным, что принято называть последними изобретениями и современными процессами, — все это даже в те времена уже устарело.
Он на мгновение остановился и вдруг сказал:
— О, мне пора отбить новый час. Время пришло.
Он стоял в Большой Зале, крепкий и высокий, и тут изнутри его длинного корпуса раздался предварительный щелчок, потом послышались жужжание и мелодичный перелив. А затем он ударил полночь — двенадцатый час, когда один день умирает, а другой день рождается и начинается совершенно новый цикл. И, ударив в последний, двенадцатый раз, когда его молоточки остановились, дрожа, он терпеливо подождал, пока его Внучка пробьет тот же час для всех, кто вслушивается в тишину этой ночи.
«Внучка» была высока и стройна, не более ста лет от роду. У нее был очень приятный голос и чистая трель колокольчиков, в которой не было никаких фальшивых вибраций, а также никакого лязга и щелчков. И это было вполне естественно для столь юной особы, прожившей ничуть не более сотни лет. Теперь она стояла в лучах лунного света, проникавших сюда сквозь легкую тень от качавшихся за высоким окном ветвей. И пробегавшие по ее корпусу пальцы мерцавшего света украшали орнаментом ее башни и иногда касались ее стрелок, поднятых кверху, как руки человека, который молит о помощи в этот новорожденный день. Она слегка откашлялась, а затем ее колесики стали вращаться, молоточки поднялись и упали на прутья. Молоточками она отстучала свою песенку. Когда песня смолкла, часы начали бить: один, два, три, и так до двенадцати. На последнем, двенадцатом ударе она едва затрепетала, теряя все свои силы. Ее молоточки дрогнули, а гири, что были на концах цепей, тихо рокотали, ища новую опору внутри ее корпуса. Она кротко сказала:
— Прости, Дедушка, что я заставила тебя ждать. Я знаю, что на минуту отстала, Но скоро все наладится. Ты готов продолжать?
Дедушка улыбнулся своим мыслям.
«Все верно, — думал он, — молодежь должна уважать и почитать тех, кто намного старше».
Он улыбнулся и сказал:
— Да, Внучка, я продолжу.
— Через века, — сказал Дедушка, — люди пронесли уверенность в том, что религия облегчит тягость их противоестественной жизни. Они всегда стремились увидеть в Боге своего личного Отца, Который должен был заботиться о них, следить за ними, смотреть только на них и быть с ними более обходительным, чем с другими людьми. Бог должен был быть всегда тем, — сказал Дедушка, — кто всемогущ, кому можно молиться и кто, как можно надеяться, даст благоприятный ответ на эти молитвы.
Внучка согласно кивнула. И еще она кивнула, сочувствуя проходившему мимо дома тяжелогруженому составу. А где-то неуклюжая мышь наскочила на украшение и опрометью забралась на стол. Пискнув от ужаса, мышь спрыгнула со стола, бросилась к ближайшей норе и нырнула в нее, неистово взмахнув в воздухе хвостом.
Дедушка продолжил свой рассказ.
— Мы должны также рассмотреть, — сказал он, — современную технологию, которая, конечно же, является лишь рецидивом технологии старой. Все сущее — все, что ЕСТЬ, — это всего лишь некие последовательности вибраций. Вибрация — это волна, которая вначале поднимается, а затем опускается вниз. Потом она снова идет вверх и опять опускается вниз — и так целую вечность, — точно так же как наши маятники качаются сначала в одну сторону, где останавливаются, а затем они качаются в другую сторону.
Дедушка на мгновение умолк и тихо похихикал, поскольку цепь пошла вниз и соскользнула с зубца латунного колеса, которое было у него внутри, а висевшая внизу гиря слегка покачнулась, словно радуясь тому, что она еще на один зубец приблизилась к земле.
— Я знаю, — сказал он, — что все сущее имеет свои позитивные и негативные фазы и движется от одной фазы к другой. Я знаю, — сказал он, придав своему голосу особую торжественность, — что в один период времени, когда Маятник Жизни идет в своем колебательном движении в одну сторону, ответственным за этот процесс является Бог Добра. Но по мере движения в этом направлении Бог Добра все более успокаивается в своем самодовольстве и перестает уделять достаточное внимание происходящему, а Маятник Жизни, остановившись, чтобы изменить направление, откатывается вниз. Бог Добра успокаивается, считая, что все в порядке, но Маятник движется вниз и приходит в другую точку своей амплитуды. А там Бог Зла, которого люди зовут Сатаной, алчно ждет, когда произойдет колебание сил и наступит его черед.
— Зло — это мощная сила, — заметил Дедушка. — Это весьма и весьма мощная сила. Добро не осознает всей силы зла. Поэтому Добро не прилагает к борьбе со злом достаточно больших усилий. И потому мы видим, как та злая сила, что зовется Сатаной, старается максимально использовать все свои возможности. Маятник Жизни идет вверх, и в конечной точке своей траектории он, как всегда, останавливается на какую-то долю секунды перед тем, как возобновить движение. В этот момент Бог Зла совершает самые большие свои злодеяния. А затем, когда Маятник вновь начинает опускаться, Бог Зла постепенно теряет свою силу, и по мере того, как Мятник поднимается кверху, то есть к Добру, оно снова восходит на трон.
— Ах, Дедушка, — донесся откуда-то из теней чей-то тихий голос, и сама похожая на тень, гладкая Черно-белая Кошка вдруг вынырнула из темноты и села в луче лунного света, пристально глядя на старые-престарые часы.
— Дедушка, — сказала Кошка, — я бы могла влезть на твой корпус и сесть тебе на голову, но я очень тебя уважаю и не стану вести себя непочтительно. Расскажи нам еще что-нибудь.
Она прошлась по лучу лунного света и села, уставившись на часы. И чтобы не тратить времени даром, она решила умыть свою мордочку и ушки. Время от времени она смотрела вверх на старые часы, которые нежно глядели на нее и говорили:
— Погоди, Кошечка. Я ведь все-таки часы, и мое время ограничено. Мне придется сделать паузу и пробить четверть часа, чтобы все те люди, кто сейчас бодрствует, знали, что истекли первые пятнадцать минут новорожденного дня. Ты, Кошечка, послушай, как я буду бить, а затем послушаешь мою Внучку. Мы сообщим время, а затем продолжим наш разговор.
В неподвижной ночной тиши прозвучал перезвон, известивший о том, что истекли пятнадцать минут первого часа. Где-то за окном скрытный браконьер, тихо прокравшийся, чтобы стащить яйца из близлежащего курятника, на мгновение замер, а затем самодовольно ухмыльнулся и направился дальше — по направлению к другому окну, за которым ждала своей минуты Внучка. И когда тень браконьера пересекла ее окно, она тоненько зазвонила. Браконьер снова остановился, а затем, прикрывая руками глаза от бликов света, попытался заглянуть в комнату.
— Светящиеся часы, — сказал он, — запросто могут до смерти напугать любого, даже самого лучшего вора!
Сказав так, он пошел дальше, миновал окно и скрылся в тени, откуда вскоре донеслось слабое бормотанье и протестующие вопли растревоженных кур.
В старом доме стояла такая тишина, какая бывает лишь в старом доме. Доски скрипели. Ступеньки шептали, жалуясь, что они не могут оставаться в столь тяжелом положении так долго. По всему дому слышался торопливый топот маленьких ножек и, конечно же, нескончаемое «тики-так, тики-так, тики-так», и еще: «так-так-так», или громкое Дедушкино «тик-так, тик-так, тик-так». Все это были обычные звуки обжитого дома.
Ночь тянулась медленно. Луна на улице шла своим путем, оставляя вокруг дома темные тени. Ночная живность вышла и занялась своими законными делами. Маленькие лисы рискнули выйти из своих нор, чтобы бросить свежий взгляд на земную жизнь.
Ночь медленно тянулась, и представители ночной цивилизации бродили по окрестностям, каждый своею тропой. Скрытные коты подстерегали свою добычу, и часто их прыжки чередовались с проклятьями, произносимыми на кошачьем языке и означавшими, что несчастливый кот промахнулся.
И, наконец, в восточной части неба тени стали светлеть, а затем тусклые красные полоски появились там, и солнце своими чуткими пальцами стало ощупывать перед собой дорогу, освещая вершины дальних холмов и еще более усиливая темноту лежащих внизу долин. Вдруг где-то рядом хрипло прокукарекал петух, почуяв первый признак нового дня. На мгновение вся потрясенная Природа замерла, а затем послышался внезапный шорох и поднялась суета — это ночные обитатели, получившие предупреждение о том, что рассвет уже не за горами, кинулись в подлесок, по своим домам. Ночные птицы разлетелись по своим веткам в темных лесных углах. Летучие мыши вернулись на колокольни. А дневные существа затеяли ту беспокойную возню, которая обычно предшествует полному пробуждению.
В Большой Зале дедушка продолжал:
— Тик-так, тик-так, тик-так.
Теперь он уже не говорил — это время дня не годилось для разговоров. Где-нибудь неподалеку могли быть люди, а часы не желали делиться своими секретами с невнимательными и недоверчивыми людьми.
Однажды Дедушка так отозвался о людях:
— Ох, эти люди, стремятся всему найти подтверждение. Им хотелось бы даже найти доказательства того, что они люди. Но как можно доказать какую-то вещь? — вопрошал Дедушка. — Если эта вещь настоящая, то ей не нужны доказательства, поскольку она сама доказывает свое существование. Но если вещь ненастоящая и ее нет, то никакое количество «доказательств» не докажет, что она есть. А значит, нечего и пытаться что-либо доказывать.
Свет стал ярче, а день — старше. Скоро в доме закипела работа: прибывшие сюда уборщицы включили свои механические приборы и наполнили тихий старый особняк шумом. Послышалось звяканье тарелок, и раздался гул голосов из цокольной части дома, где жила прислуга. Затем послышались знакомые шаги, и вошедший лакей сказал:
— Доброе утро, Дедушка. Позвольте вас, как водится, вытереть и протереть ваше лицо, то бишь циферблат.
Лакей подошел к старым часам, тщательно почистил стекло и проверил время. Затем он открыл переднюю крышку корпуса и, осторожно поднимая гири, подтянул цепи таким образом, чтобы можно было завести часы, не повредив старинных зубцов. Закрыв часы, он любовно похлопал их, а затем принялся натирать и без того до блеска отполированную поверхность.