Конечно, я внутренне развеселился, представив себе, какое бы устройство для выбривания волос из уха выпустили у нас. Во-первых, оно не влезло бы в ухо. Во-вторых, выбривало бы исключительно с мозгом. Да еще и батарейки к нему, как в анекдоте, пришлось бы носить в четырех чемоданах...
— У вас есть грелка для пупка? — серьезно обращаюсь я к продавщице.
Она так же серьезно смотрит на меня, очевидно, вспоминая, есть ли у нее грелка для пупка или нет. И ее тоже можно понять. Если у нее есть машинка для выбривания волос из уха, почему бы не быть и грелке для пупка? Человеку же нужна грелка для пупка. А там все во имя человека! Она по глазам моим видит, что я жить не могу без грелки для пупка. Значит, должна помочь.
— Вы знаете, у нас нет, — извиняется она, — но вы можете посмотреть еще в одном магазине. Вот адрес.
— Я там был, тоже нет...
— Тогда, если хотите, можете оставить нам заказ.
Такого поворота, признаюсь, я не ожидал. Но быстро сориентировался и написал заявление: «Прошу срочно изготовить грелку для пупка с дистанционным управлением».
— Припишите внизу свой адрес, — попросила продавщица, прочитав заявление.
Я приписал адрес Радзиевского. Что-то он в последнее время мне не звонит. Видимо, ему прислали грелку для пупка. Откуда он ею дистанционно управляет, я не знаю. Зато знаю главное: в чем мы навсегда обогнали Америку, так это в нашем непобедимом чувстве юмора!
Мы часто говорим «лицо города». Для меня лицо города — это то, что вспоминается в первую очередь, НЬЮ-ЙОРК запомнился мне как чудовище, распластавшееся на берегу Гудзона. Небоскребы — его мозг. Авеню, стриты, спидвей, мосты, автострады — щупальца. Магазины, бары, парки, рестораны и музыка — его дыхание. Описывать Нью-Йорк бесполезно. Он слишком велик, как в ширину, так и в высоту. В нем, как в макромире, есть все. Дефицит, как говорят сами американцы, только в друзьях и в «паркинге». ЧИКАГО, по сравнению с Нью-Йорком, сдержан. У Чикаго северный темперамент. Это город-интеллигент. В нем больше акварельных полутонов. Особенно акварельно озеро Мичиган, Единственное, что осталось в Америке от легендарных индейцев, — это сувенирные лавки и Великие озера.
Но вот слились в ночи полутона, улицы развеселились огнями. На всех деревьях загорелись лампочки, которые на Рождество протянули вдоль каждой веточки каждого дерева, отчего все деревья стали похожи на богатые театральные люстры, только перевернутые. В витринах магазинов куклы разыгрывают сцены из сказок. Родители с детьми приезжают в центр со всей округи посмотреть на эти ожившие окна. Чикаго светится, как лицо счастливого человека. Скоро Рождество!
БОСТОН не просто город-интеллигент, а интеллигент, который всем своим видом постоянно старается вам доказать, что он интеллигент. Ему бы очень подошли очки. Но обязательно в дорогой профессорской оправе. Город серьезен. Гарвардский университет наполняет его дома передовыми мыслями, а дешевые кафе — раскомплексованными студентами.
Город уже в возрасте. Конечно, возраст города в Америке -понятие относительное. Тем не менее, здесь уже есть свои «антикварные» дома. Поэтому в архитектуре Бостона много вкуса, присущего старине.
По городу меня возил человек, который, как и большинство наших эмигрантов, начал с хвастовства:
— Вы посмотрите, какая у меня машина!
Машина у него была предлиннющая. Креветочного цвета. Впереди на никелевой дощечке гордым почерком была выгравирована фамилия владельца.
— Ну, мог бы я такую иметь в Союзе? Ви меня понимаете?
Мой проводник мешал мне наслаждаться архитектурой Бостона, заставляя хвалить то телевизор в машине, то бар, то ручной пылесос для автосалона...
— У нас в Америке удивительные машины. Они ползают, как змеи. А послушайте, как работает мотор? Это же зверь, а не мотор!
Когда он мне сказал, что его машина — зверь, и что, как только мы выедем за город, он мне покажет, какой она зверь, машина заглохла.
Я старался не улыбаться, глядя, как он по-женски тупо заглянул под крышку капота, откуда взвился смерч из пара, дыма и антикварной пыли.
— Ну, что ж, всякое бывает, — сказал он мне, нимало не смущаясь. — Зато у нас в Америке такие неполадки можно моментально исправить. Стоит позвонить, и через десять минут приедут. Это вам не в Союзе. Ви меня понимаете?
Часа два мы ждали, пока приедут из сервиса. Я начал нервничать. Мне хотелось посмотреть Бостон. Все это время мой спутник не переставал успокаивать меня тем, что такое у него впервые, что в Америке вообще-то так не «бивает», что это просто какой-то закон подлости. Но что когда я увижу хозяина сервиса
— Мойшу Израильтянина, я сразу пойму, насколько здесь у них в Америке не так, как у нас там, в Союзе.
Когда я увидел Мойшу Израильтянина, я понял, что Бостон я не увижу никогда. Мой спутник явно жалел, что я понимаю их разговор.
Первое, что сказал Мойша, заглянув под капот:
— О-о-о-о-о! Это же надо делать капитальный ремонт. Даже не знаю, хватит ли денег у вас расплатиться... А это что еще такое? — Он порылся рукой в двигателе, вытащил какую-то деталь и выбросил ее на тротуар. — Да-а, плохо дело... Таких деталей у нас давно нет. Надо выписывать на заводе. Месяца два пройдет. Или четыре. Ви меня слышите?
— Он что, тоже наш эмигрант? — спросил я у своего вконец поникшего проводника.
— Нет. Он из этого вонючего социалистического Израиля. Этот социализм всех портит. Хорошо, что Циля заставила меня уехать в Америку. Здесь — все по-другому! Ви меня понимаете?
И я все понял! Я понял, что Бостон навсегда запомнился мне не архитектурой, а днем, который я провел почти на Родине.
ФИЛАДЕЛЬФИЮ я видел еще меньше, чем Бостон. Привезли меня на выступление вечером, увезли ночью. Поэтому описывать Филадельфию не могу. Не достиг мастерства советских классиков писать о том, чего не знаю.
Тем не менее, город остался в памяти ярким воспоминанием, потому что в Филадельфии я выступал в синагоге. Наверно, я первый русский писатель-сатирик, который выступал в синагоге. Сразу посыпались вопросы.
— Как там в Союзе евреи в связи с перестройкой?
— Расскажите о «Памяти».
— Говорят, что в Москве ожидаются еврейские погромы?
— Задорнов — это псевдоним? Или ваш отец известный русский писатель Николай Задорнов?
— А разве ваша мать не еврейка?
— Что вы лично думаете об антисемитизме?
Лучше всех на подобные вопросы однажды ответила Маргарет Тэтчер: «У нас нет антисемитизма, потому что англичане не считают себя хуже евреев».
Здорово сказано! Действительно, большинство людей в России не понимает, что обвинять в своих бедах другую нацию — это бессознательно признавать свое бессилие. Другими словами, это не что иное, как предательство своей нации. Мол, мы не лентяи. Нам просто не создали должных условий.
В Риге в соседнем доме жил мальчик Лева. Жил в коммунальной квартире в большой еврейской семье с тетями и дядями, бабушками и дедушками. Как это ни банально, отец Левы заставлял его играть на скрипке. Русские ребята из наших домов в это время гоняли во дворе кошек, кидали в Леву камнями, обзывали «жиденком». Теперь Лева играет в Австралии в симфоническом оркестре. Наши русские ребята отсидели уже по два-три срока. Возвращаются они из тюрьмы в те же коммунальные квартиры. Во дворах их дети гоняют потомков тех кошек, которых гоняли их родители.
В этом году у меня были две встречи. В Риге я встретил Саню-боксера. Бывшего предводителя нашего дворового детства. Он растолстел настолько, что когда садится в свои поношенные «Жигули», задний мост цепляет за мостовую.
— Вы там треплетесь по телевизору, а не понимаете, — сказал он мне, — что евреи во всем виноваты!
Вторая встреча была у меня совсем неожиданной. В Филадельфии на мой концерт пришел Лева. Он гостил у родственников. Лева до слез обрадовался тому, что я действительно, как он и предполагал, его сосед по детству:
— А как наши ребята? Видел кого-нибудь? Как Боксер? Его взяли потом в сборную?
«Наши ребята»... У Левы не осталось ни к кому злобы. Он благодарен нам. Мы его воспитали. Он выжил во дворе. После чего ему уже значительно легче было выжить в Австралии.
Вечером он играл нам на скрипке русские романсы. Многие евреи, уехав из России, полюбили русских и русское. Провожая меня из Филадельфии, под пьяную скрипку, по-русски пьяные евреи пели: «Мы желаем счастья вам...» Сентиментально! Но трогательно. Они пели в моем лице всем нам, русским, за то, что мы гоняли кошек, кидались камнями... За то, что мы воспитали их, что выжили их из своей нищеты, в которой сами продолжаем «гонять кошек».
Через полгода после Америки, выступая в Израиле, я говорил зрителям:
— Вы обвиняете русских в антисемитизме? Это неправильно. Вы должны нам быть благодарны. Из-за нас вы приехали сюда, обретя Родину. Брежневу и Суслову вы должны поставить памятник в Тель-Авиве. Благодаря им, расцветает теперь бывшая пустыня!
Да, наш русский антисемитизм прежде всего глуп. Сколько умов и талантов покинуло Россию из-за него. А сколько евреев в школах обучают детей русскому языку, искренне любя Пушкина, Тургенева и Толстого. Наши же русские руководители в это время «мусорят» язык «альтернативными консенсусами» и «региональными конверсиями».
Как-то со сцены я поделился своими мыслями о том, что русские и евреи могли бы стать непобедимой силой, если бы научились видеть хорошие качества друг друга. Незамедлительно из зала пришла записка: "Как вам не стыдно со сцены произносить слово «евреи»?! Я расхохотался. Вспомнил, как в Израиле, где я был в группе журналистов, актеров и политиков, одному нашему бывшему очень крупному в прошлом руководителю прислали из зала не менее забавную записку: «Как посмели вы, один из главных антисемитов страны, приехать в Израиль?» Он искренне хотел ответить, что это не так, что он всегда любил евреев, но, как вдруг оказалось, не смог со сцены произнести слово «еврей». Споткнулся о слово, которое в его хромосомном наборе значилось как неприличное. Он попытался произнести фразу по-другому:
— Я всю жизнь любил... — выручил все тот же хромосомный набор, — лиц еврейской национальности!
В зале началась повальная истерика среди «лиц еврейской национальности».
Бунин, Толстой, Чехов, Тургенев и вообще русские интеллигенты никогда не были антисемитами. Они не считали себя хуже евреев! Я думаю, что любая национальная неприязнь — будь то у русских, прибалтов, кавказцев, евреев — свойственна людям, у которых еще не закончился путь эволюционного развития. Это нечто среднее между «хомо сапиенс» и «хомо советикус». А главное — это предательство своей нации!
После концерта в филадельфийской синагоге, который длился часа три и превратился в несанкционированную творческую встречу, ко мне подошел богато одетый человек, дал мне свою визитную карточку и сказал: «Я лучший в городе протезист. Если будете у нас еще, позвоните. Я готов вам сделать новые зубы. Бесплатно!»
Ну разве можно после этого заявлять, будто русские не могут дружно жить с «лицами еврейской национальности»?
САН-ФРАНЦИСКО. Месяц назад здесь было землетрясение такой же силы, как и в Армении. Небоскребы дрожали, но выстояли. Вот на что оказался способен неразведенный цемент. Пока закрыт один мост. Больше никаких следов землетрясения нет. Невысокие двух-, от силы трехэтажные дома карабкаются по городским холмам, плотно прижавшись друг к другу, словно каждый поддерживает своих соседей, а те, в свою очередь, с двух сторон не дают упасть и ему. Дома напоминают дружно взявшихся за руки людей. Поэтому и выстояли.
ЛОС-АНДЖЕЛЕС, После просмотра множества американских коммерческих фильмов город кажется родным. Голливуд с отпечатками следов бывших великих; Беверли-Хиллс с виллами великих ныне; Санта-Моника — пляжнопальмовое раздолье.., Это все знакомо! Лос-Анджелес запомнился мне другим. Действительно неожиданным. Тем, что на третий день в номере своей гостиницы я обнаружил бассейн! Импрессарио решил сделать мне презент за счет фирмы за хорошо идущие дела. Дал самый роскошный номер в отеле. Но о бассейне не предупреждал. Откуда же мне было знать, что одна из дверей ведет не в очередной шкаф, а в бассейн с баней. Лишь на третий день я решил положить в шкаф купленные вещи, открыл дверь... и чуть не выронил покупки в голубую воду двадцатиметрового бассейна!
ДИСНЕИЛЭНД — это когда взрослые становятся детьми. Когда нет возраста и национальностей. Думаю, даже прибалтийские экстремисты, попав в Диснейлэнд, на время забывают о своей неприязни к русским. Диснейлэнд — это путешествие и по Земному шару, и по истории. Здесь на тебя нападут пираты, защитят от крокодилов в джунглях почти живые индейцы, душа оборвется в водопаде. Привидения в старинном «оскар-уайлдовском» доме покажутся, по сравнению с реальным миром, ласковыми, добрыми и неуловимыми.
В Диснейлэнде чувствуешь себя в гостях у доброго волшебника. Диснейлэнд — самая дорогая и добрая шутка в мире. Американцы ничего не жалеют для детей. Я думаю, больше, чем на содержание Диснейлэнда, средств уходит только у нас — на содержание Детского Фонда.
ЛАС-ВЕГАС. Если бы в мире присваивались городам «знаки кичества», этот город, наверное, наградили бы первым. На одном квадратном метре и светящаяся реклама, и пальмы, и водопады, и попугаи, и всякая другая, вроде как роскошная всячина. Лас-Вегас — город-шоу. На любое шоу в Лас-Вегасе тратится больше средств, чем на парад на Красной площади. Здесь все светится. Но это не лицо счастливого человека. Это нервное, больное лицо, богато заштукатуренное дорогим макияжем, Танцовщицы легкие, изящные, с нагой грудью... глаз не оторвать! Но в танце каждая, как сказали бы наши остряки, «не Ойстрах».
На рынках у нас раньше продавались копилки в виде разукрашенных кошек с прорезью для монет на затылке. Лас-Вегас по сути такая же копилка со «Знаком кичества» вместо прорези.
Лас-Вегас — это анти-Диснейлэнд!
ТОРОНТО. При перелете в Канаду у меня впервые за целый месяц потребовали паспорт. Я три месяца с таким трудом его оформлял, а он оказался никому не нужен. Обидно. Слава Богу, хоть на границе попросили, хотя и вяло, без нашего вахтерского энтузиазма.
— О, русский! — обрадовался таможенник. — Выпивка с собой есть?
—Нет.
— Тогда мы приветствуем вас в нашей антиалкогольной стране. Запомните, у нас нельзя только напиваться и купаться в Ниагарском водопаде. Сейчас вода холодная.
Ниагарский водопад интересен не столько водопадом, сколько своими берегами. Кафе, рестораны, закусочные... Прожектора, подсветки... Сувенирные лавки, подземные ходы, ведущие прямо в пещеры под водопадами... Многолюдно. Шумно. Деньги летят через каждые сто метров. Летят весело. Под музыку, вылетающую из окон ресторанов. Ниагарский водопад — это загородный «Бродвей»!
ХЬЮСТОН я увидел с самолета. Среди лысой земли Техаса вдали показался небоскребный затылок еще одного чудища...
САН-АНТОНИО — вкусно приготовленная американская Венеция в остром мексиканском соусе.
НЬЮ-ОРЛЕАН — музей. История архитектуры от салунов до тех же небоскребов, которые в центрах всех американских городов одинаковы, так же как во всех наших городах одинаковы центральные площади с приземистыми горисполкомами.
В Нью-Орлеан по-прежнему приезжают веселиться. Не хватает только лошадей. Старый Нью-Орлеан живет ночью. До обеда в его кварталах безлюдно, как у нас утром Первого января. Утром у старого Нью-Орлеана похмелье. К вечеру он снова трезвеет, а к ночи оживает. Люди переходят от кафе к кафе, от джаза к тяжелому року, от стриптиза к стриптизу, от секс-шопа к секс-шоу... На улицах, как на Арбате. Только вместо пирожковых — стриптиз, а вместо вышибал -зазывалы. К нам подходит сутенер.
— Чем могу быть полезен?
— Спасибо! Мы из Советского Союза.
На этот раз трюк не удался.
— Ну и что?! — удивляется сутенер. — Разве советскому человеку не нужна женщина?