Рождение тачанки
Влез в бричку, поерзал на откидном сиденье, попрыгал, пробуя рессоры.
– Так. Эту – и еще вон ту. Давай «максимы» сюда, оба. Один в эту, другой в ту. Да не так! на сиденье станови, дулом назад... Эй – веревки! Так, приматывай станок к спинке; ага, и под скамейку пропусти.
– Нестор, а как ты ее к цели задом развернешь? Нам-то – вперед же надо!
– Цель к тебе сама с заду забежит. Патроны собрать – набить две полные ленты.
– Так хлопцам же ничего не останется!
– Рубиться будут. По обойме хоть останется? И ладно.
Отобрал полусотню на конях посвежее. Наказал вторым номерам при пулеметах «держать пулемет хоть зубами! ленту перекосит – сам срублю!» Велел Щусю:
– Де твои часы золотые? Ровно час отмерь – ровно час, ты запомнил? – и на всей рыси давай прямо на батарею. Сразу, плотно, всем! И что бы ни было – вперед!
Вылетела из лесу полусотня – и, пластаясь, рванула наискось логом, мимо изготовленной мадьярской конницы. В центре группы неслись две брички с каким-то грузом: «Не иначе награбленное жалеют, куркули...» Бешеные звери четверней несли брички, и диким высвистом помогали себе кучера.
Блеснул на солнце галуном офицерский рукав – и взмах направил два эскадрона сверху наискось – в угон-фланг пытающимся удрать повстанцам. Взлягнули подковы, полетел дерн, рассыпали искры обнажившиеся клинки! Не уйдут, мужичье...
Уже в хвосте беглецов оказались брички; слетела мешковина, ладные «максимы» довернули хоботы на радостных от скачки гонведов. И две длинные очереди, рассеивая в тряске пули по густой коннице, смели первые ряды. Через голову покатились всадники вперемешку с конями.
Пологий лог укрывал от огня пехоты. Мышеловка обернулась своей противоположностью. Загнанная было мышь хладнокровно расстреливала кошек.
Всаднику попасть на скаку в скачущую же мишень практически невозможно. Все законы снайперской стрельбы подтверждают это. А вот тряское разбрызгивание свинцовой струи по нарастающей в твоем прицеле массе конницы дает сокрушительный эффект. Бились на земле и ржали бессильно кони, и синие мундиры с золотым шитьем шнуров пестрыми кочками устлали отставшую перспективу.
...После чего в кольцевом стане окруживших лес преследователей начала происходить медленная координация дальнейших действий: так что, все махновцы вырвались? или бросили своих раненых? или ждать еще чего? или провести разведку боем? Поскакали меж полков посыльные.
– А-а-а-а! – пулеметные очереди и сверканье клинков.
В этой нерешенности положения – полусотня вдруг налетела с тыла на четырехорудийную батарею и мгновенно вырубила прислугу.
И в тот же миг сотни две махновцев с ревом вылетели из лесу, стремясь прямо на батарею.
Хлестнула с фланга кинжальным огнем залегшая на поле пехота, стали падать кони и люди. Но тут:
– Давай, Трофим. Петро, ну же, – без паники понукал Махно. – Покажьте, какие вы такие артиллеристы. Чому вас на войне учили?
В обе стороны развернули пушки. Лязгнул затвор; ахнул дымок, подпрыгнула пушка – и первая шрапнель лопнула ватным облачком над пехотой, брызнув крупным градом.
– Быстрей, хлопцы, быстрей.
Вторая шрапнель лопнула над уцелевшими двумя из четырех мадьярских эскадронов, преграждая преследование.
– Швыдче!
Пару верст от леса до батареи преодолели за пару минут бешеной гонки. С ликующим воплем соединились со своими. Звонко и часто били орудийные выстрелы, добивая остатки кавалерии в одну сторону – и вжавшуюся в складки поля пехоту в другую.
– Взять на передки – да и угнать себе артиллерию, – осклабился Щусь.
– Остынь, – хмыкнул Махно. – Самим бы утечь.
Батько
– Ну шо, Нестор Иванович. Вывел народ из смертушки. Постарше – быть бы тебе батькой.
– Да-а, и характером взял, и умом, и уменьем... Уж и не чаяли выкрутиться.
Спасенный ощущает душевную потребность выразить свою благодарность. Если нет чем – то словом, и слово ищет, чтоб выразить возникшее отношение.
– А что постарше... Постарше мы все не дожить можем. Батько – он и есть батько. Не по годам, а по жизни.
Посмотрели оценивающе. С проверкой и любовью. Тридцать рокив – то уже не молодость...
– Ну шо... батько. Командуй!
Привыкли. А там и приросло.
Легенда
На каторге его посадили в соляной колодец еще с одним, и сковали их кандалами вместе, чтоб совсем не убежать. А посадили туда за то, что поссорились, а за то поссорились, что тот слабых обижал. И вот они соль отбивают и лопатами в бадью ссыпают, и бадью поднимают сверху. И только раз в день им сверху в бадье – воды и хлеба. Через месяц их поднимать – а поднимают одного Махно, а того нету. Где? А я почем знаю. А он его убил и по частям наверх в бадье под горой соли и отправил. А за дело.
А когда-то давно еще он на пана батрачил, и панская дочь над ним надсмеялась. Бедный был. А в семнадцатом году он усадьбу их сжег, и всех перебил, а только ее пальцем не тронул, и всем запретил. Так куда-то и уехала. А он ее помнит, оттого не женился.
А взгляд у него такой – что любой подчинится.
Брат Карп
Вот группа махновских партизан, явясь неизвестно откуда, входит в сельцо. Вот им указывают старосту – везде власть имеет хоть какого своего представителя: а представитель следил, чтоб выполнялась сдача продукта для Германии.
Особо виселицами никто не увлекался. Хлопотно, да показушно, да веревка дорога в хозяйстве, нехватка ведь всего. И патроны тоже дороги, порой дороже золота. Так что – резали. Рубили. Сунуть шашкой в горло, либо рубануть ключицу до сердца, либо прорубить острием череп: сначала потеха накипевшей злобе и тренировка руке, потом – обычное военное дело.
Прирезали старосту, сказали речь, поснедали и расположились отдохнуть. Тут и пожаловали гайдамаки с пулеметом на повозке. А патроны кончились.
Гайдамаки всё были не первого срока – немолодые и несильные на вид. И командир взвода, как волостной писарь. Жупаны синие, шапки алые, и сбитые дырявые сапоги; и потертые винтовки.
Выстроили тесно партизан вдоль стены амбара.
– Я Махно! – сказал Карп и шагнул вперед. – Они не виноваты. Слушались. Их можно отпустить.
Хорунжий варты покивал благосклонно Карпу и скомандовал. Взвод выровнял стволы и дал два залпа.
...Хоронить Карпа привезли в Гуляй-Поле. Могилу вырыли рядом с отцовской. Народу полное кладбище. Сам батько бросил первую горсть на гроб брата. Без сил уже тихо плакала мать на руках двух других сыновей.
– Було нас пятеро, а осталось трое, – тихо сказал батько братам на поминках. – Желательно бы дожить до всеобщего счастья. Осторожнее как-то. А как?
Через два дня вырезали ночью роту немецкого гарнизона в сотне верст от Гуляй-Поля.
Красный день
В 1918 Россия перешла на григорианский календарь, и вся хронология пошла по «новому стилю». Это для понятности.
8 ноября 1918 года – был лучший день в жизни вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина. Во-первых – годовщина октябрьского переворота. Ну, вчера, сегодня, – ночью, короче: недаром праздник этот всё советские время шел в два дня – 7-го и 8-го. Во-вторых, 7 ноября – день рождения второго человека в государстве, наркомвоенмора и председателя Революционного Военного Совета Республики товарища Троцкого, в идеале можно выпить с корешем, все люди, все человеки. Символичное совпадение. А в-третьих – революция в Германии!
Это гениально!!! На германские деньги – провернуть переворот в России, вывести ее из войны, сдать Германии треть страны – ничего, и на них же провернуть там революцию и взять власть! строить коммунизм! создать советы и резать буржуев! Идиоты немцы только теперь стали понимать, что оплатили бесповоротное начало мировой пролетарской революции! О, как были посрамлены маловерные скептики, ругавшие Ленина за похабную брестскую капитуляцию! Ослы, не умеющие видеть дальше своего носа. Да, вот здесь понимаешь свою гениальность, и дух захватывает от свершающегося небывалого переустройства мира – сквозь кровь и к грядущему счастью всего трудящегося человечества! Дух взмывает на непогрешимых крыльях!
Под эту революцию немцы ушли с Украины восвояси.
М-да. Вообще-то немцы ушли со всех оккупированных территорий, потому что капитулировали, проиграли войну. Компьенский мир, прекращение огня. Мощь Англии, Франции и США. Одно из условий – уйти со всего захваченного.
Так что уходом немецкой армии с Украины, Донбасса, Крыма, Новороссии, части Белоруссии и Польши (как бы еще условно российской), Псковщины и т.д. – Москва обязана проклятой Антанте, выбившей Германию из войны. Узурпацию власти большевиками Антанта покуда не признала: есть ведь законное правительство, а не эти безумные бандиты и фанатики.
Главное – ушли немцы! И можно теперь там везде устанавливать советскую власть. Хотя не сразу. Потому что на местах никто не хочет диктатуры пролетариата. Сами жить хотят.
Свадьба
Снег и покой над миром. Дымки над крышами и свободные люди в деревнях. Решает все вопросы Гуляй-польский совет, а и нет никаких вопросов. Хозяйствуют люди. Полевых работ до весны нет, ремеслинничают помаленьку, скотину кормят и в гости друг к другу ходят.
Но за армией своей надо следить! Чтоб представлять – насчет оружия, и численности, и духа.
В хорошем каменном доме бдит культурный совет народной, сейчас мирно-домашней, махновской армии. Газету для типографии готовит. Паек для школьных учителей расписывает.
И входит Махно (пара телохранителей) в библиотеку – одну из комнат. Портреты Бакунина и Кропоткина, книжные полки и теплая печь. Здоровается, проходит, садится, смотрит.
– Сапоги бы вытерли, – говорит библиотекарша. – Наследили. А это – центр культуры.
А зверел Нестор Иванович быстро с самого малолетства. Войдя же в силу – бил вдруг неожиданно и смертельно, как кобра. Сбил он щелчком снежинку с мерлушковой бекеши и улыбнулся:
– А ты вот и вытри. Сначала пол, а потом сапоги.
И хлопцы уставились на отчаянную дивчину.
– А може, вам и рот утереть, не? Чи той же тряпкой?
Хлопцы фыркнули и осеклись. Махно побелел и расстегнул кобуру:
– Вытирай-ка, милая, я сказал!
– Вон тряпка там – сами вытирайте!
А хороша девка. Смуглая, статная, черноглазая, и губы как вишни.
– Не боишься, что ли, батьки Махно?
– Все знают, вам человека убить – як муху. Что, стрелять будете?
Махно выхватил наган и дважды выстрелил в потолок:
– Вытирай!!
Девушка принесла тряпку и швырнула ему под ноги:
– Вон у вас охраны сколько! Пусть вам все вытирают!
Не выдержав, заржали хлопцы. Плюнул Махно и головой покрутил:
– Н у... дай хоть книжку какую, что ли... ...Он зашел в библиотеку назавтра:
– Галя, закрой пока, все равно никого нету. Пойдем проедемся.
Кони несли сани ровной рысью, свежий снежок скрипел под полозом и пах морозным стираным бельем.
– Ты выходи за меня замуж, Галю. И ухаживал бы за тобой, и сватов бы заслал, да видишь, время какое. Сегодня тихо, а завтра кто знает.
День попросила Галя на раздумье и получила два часа.
Не хотел Махно устраивать большую свадьбу, да все набивался и набивался народ в горницу, стоя пил за поздравления и дарил невесте мониста и ткани.
Ударили бубенцы под дугой, вылетел свадебный кортеж в степь, ленты в лошадиных гривах и переливы гармошек в рваном ветре.
– Теперь у батьки – матка! А хороша!
Александровск
Немцы ушли, петлюровские отряды заняли Киев, контролируя западную половину Украины. А юго-восток остался за республикой Махно, не впускали никого.
– Батько, рабочий класс протягивает свободному селянству руку дружбы и просит помощи. – Рабочие делегаты из города держались вежливо и даже зависимо, но притом весомо: цени, сам пролетариат без тебя не может и то признает. – Житья нет от жевто-блакитных, вся самостийность – одни грабежи да казни.
Идейные анархисты из штаба Махно усмехались торжествующе: вот и сбылось! вот и признал городской пролетарий главенство свободного земледельца, и пришел за помощью!
– А мне то на шо? – Махно уже научился подпускать опасной дурковатости: поди знай, в шутку все обернет грозный батько или вдруг вызверится и в расход выведет.
– Город деревне тоже полезен. Инструмент, мануфактура, ремонт оружия, да хоть ремни и посуда. В союзе оно все и налажено, без спекулянтов.
– Патроны. Орудия со снарядами. Единая свободная республика.
– Ну что, товарищи большевики и эсеры? Не получается без анархистов?
...В рассвет базарного дня втекли в город мелкими группами, ввезли пулеметы под зерном и картошкой, забрались за проводниками на чердаки и во дворы. И грохнули в полдень по церковному колоколу! По штабу, складам, казармам, по станции.
– Махно в городе!!
Вышибли самостийных легко на удивление. Подкрепление все вдавливалось в город, и хозяйственные крестьяне начали прочесывать дома. Гражданская война поставила на самообеспечение все воюющие стороны.
– А ну стой! Я же сказал – брать только то, что на себе унести можешь и что самому сгодится. А это что за горжетка?!
– Сейчас верну, батько!
Трах! Своей рукой расстреливал батько за мародерство сверх разрешенного самоснабжения.
– Мы – защитники трудового народа, а не грабители. Еще непонятливые есть?
Все деньги сносились до кучи в штаб – и наутро начиналось снабжение трудового населения: вдове тысячу карбованцев, инвалиду три тысячи, учительнице тысячу, погорельцам с выводком детей – пять тысяч на обзаведение...
– Деньги кончились, батько!
– Он бис им в ребро... Прощувайте остальные, граждане, спробуйте завтра еще зайти.
Тюрьма – настежь:
– Анархическая теория запрещает лишать человека свободы! Виноват – народ будет судить. Тяжкая вина – расстрел. Исправится за малой виной – наказать и отпустить на свободную работу.
Контрразведка
Необычный человек Лева Задов. По одному документу Задов, а по другому Зеньковский. По его словам – из Одессы, а слыхали – с херсонщины. Афишу затертую при себе бережет: там он цирковой артист. А улыбка – лучше в темном переулке такого не повстречать, и здоров, как хороший коваль. Идейный анархист!
Заговорил у крыльца с махновскими культпросветчиками – и первым делом: помнит пару скрытых офицеров в городе, что выдают себя за простых обывателей, а сами, скорей всего, деникинские агенты.
– А пойдемте-ка, Лева, до батьки.
Жмурится батька у теплой печки, как кот, молодая красавица-жена чай наливает.
– Соображение вот какое, Нестор Иванович. Про деникинскую контрразведку все наслышаны. Потому что большевистских агентов везде полно, все города ими переполнены. Пока мы на селе – всех своих мужики знают, не очень-то пошпионишь и внедришься. А в городе – здесь есть и белым сочувствующие, буржуазия городская, и красным сторонники, среди пролетариата. И надо, чтоб к нам никто не внедрился. И информацию про нас ни белым, ни красным не передавал. И теракт провести не смог. Твоя жизнь – дороже золота, батько.
Выслушал Махно, посербал с блюдечка чаю, отгрыз сахару белыми зубами.
– Так. Ты донес? Ты и пойдешь с хлопцами, ты их и заарестуешь. Ты и допрашивать будешь. Шпионы – расстреляешь. Невиновные – отпустишь... хотя... офицерье невиновное не бывает. Они все враги нашей свободе.
Через час донеслись дикие вопли. Махно в раздражении свистнул ординарца:
– Сашко! Он что, дурный, этот Левка? Скажи, батька велел – пусть сделает свою контрразведку где-нибудь в подвале, где стены потолще. Людей пужает!
Офицеров Левка застрелил сам:
– Сознались, батько, что связника от Деникина ждали – про вашу силу сведения передать.
Махно подумал:
– Может, и врешь. Но... лучше мы их, чем они нас. Скажи, чтоб поставили тебя на довольствие.