На все четыре стороны
Кладбище, ветер, небо, кресты. Итог. Сюжет и рисунок жизни завершен, и смысл прогревается.
Емельян Махно. Убит немцами. На Великой войне. За веру, царя и Отечество.
Карп Махно. Убит самостийными гайдамаками в борьбе за советскую власть.
Савелий Махно. Убит белыми в борьбе против помещиков и бар за равенство и счастье трудового народа.
Григорий Махно. Убит красными в борьбе за свободу и справедливость угнетаемого трудового крестьянства.
Вот что такое народная война.
И если побеждает в ней народ – то это ненадолго...
Поминки
Пьет батько. Справляет батько горькую тризну по братам своим. И седую высохшую мамку можно только обнять за плечи и баюкать молча. А слова не идут. Нет слов. И слез уже нет, чтоб душу облегчить. Высохли в груди слезы и жгут. И только после много выпитого иногда пробивает.
Вырубают батькины хлопцы злую нечисть, и давно нет в сердцах пощады. Латыши и эстонцы, китайцы и мадьяры – сколько чужих, сколько наемных убийц за гроши привели большевики в вольную Новороссию. Раздевают их донага и рубят за околицей. Да только больше русские и украинцы же под клинок идут. И евреи комиссарят...
Прошла по Украйне буденновская дивизия Апанасенки – после еврейских погромов живых не осталось. Так кто кем правит, кто кому служит? Прав Кропоткин, национальность почитай и не существует, не имеет значения.
Дома и стены помогают, разведка работает, народ сам прибегает: вот там красные идут. Идем врозь скрытно к тому месту – и разом соединяемся, вместе бьем красных. Как будто и нет нас – а только для боя и победы мы из-под земли появляемся.
Армию мы любую сломим. С тачанок в степи выкосим. В селах на ночевке вырежем. Ударим конницей из лога, расстреляем фланговым огнем из лесочка, сожжем склады, перехватим обозы. Не в армии дело...
Жестоко воюет Троцкий. Тактика выжженной земли. Доставят газетку с очередным ленинским воззванием, а там: «Беспощадный террор! Уничтожение врага как класса!» А классовый террор – это убивают без пощады малых и старых. Семьи, роды, все земляки – просто стираются, как не было, только пустота в памяти зияет.
Поэтому время пощады кончилось. К добрым – и мы добрые. К жестоким – наши волчьи зубы еще в царские довоенные времена хорошо люди знали. Классовая война? Помещиков и офицеров мы давно ликвидируем без рассуждений. Ничо, сердце не мягче вашего. Но – своих?! Крестьянских детишек убивать, крестьянских баб?!
Ничего... Увидите – над нами победы быть не может. Бить кровососов будем вечно. И восставать наша армия будет, как из пепла. Мы – народ! Хрен победишь. Да еще хлебнувший воли и справедливости. Хлеб – всему голова. И народ – бессмертен. Поймете, никуда не денетесь...
...В молниеносных рейдах метались неуловимые махновские отряды и полки. На огромном пространстве размером с половину Германии, от Кубани до Полтавы, от Азова до Харькова, гремели тачанки и сверкали клинки.
Хмурились в поезде Председателя Р.В.С.Р., и хмурились в Кремле. «Мы теряем Украину...» «Все на борьбу с махновщиной!»
Белая рука помощи
Далеко на северо-западе красные получают свою порцию по морде от поляков, а поляки крепко имеют по гордой физии от красных. Но конец такой, что происходит «чудо на Висле» и ясновельможные паны поддали всемирным революционерам вплоть до разгона, интернирования, забирания территорий и позорной растерянности Москвы.
Посему в Гуляй-Поле сравнительно тихо. Спорят партии, выходят газеты, профсоюзы стыдят своих рабочих, которые решили при анархии, раз сами хозяева, меньше работать и больше получать, ан не срастается. ВоенРевСовет Гуляй-Поля – бдит: лишь постоянные рейды по контролируемой территории обеспечивают свободу республике.
Про красный Агитпроп не забыли? Интеллигентные дамы, купленные за селедочный паек поэты, теоретики красной пропаганды с образованием шесть классов гимназии, рослый бритоголовый Маяковский. Отдел агитации и пропаганды – то бишь на нашем новоязе: пиара и рекламы. Р.С.Ф.С.Р.!
Черную пайку и воблу надо отрабатывать! Как? Думайте, идиоты! Нет – не все идиоты были среди получателей еды и любителей сходить посмотреть на расстрелы в лубянских подвалах (куда так дружески приглашал Блюмкин своего друга Есенина).
Газеты и плакаты рисуют образ Махно: пьяное и донельзя расхристанное существо, безбашенный бандит, по агрессивности и безмозглости злейший враг советской власти на Украине. Пособник белых, таким образом.
Мы никогда уже не узнаем, читал ли генерал Врангель советские газеты. Но достоверно известно, что человек он был грамотный. И более чем разумный. И жесткий. И отнюдь не старый.
Когда Антон Иванович Деникин позорно и глупо провалил всю кампанию, как и предсказывали несколько толковых офицеров заблаговременно по его ошибкам, он уехал в Париж. Он утомился и потерял веру. Он переживал, что его плохо слушаются. А заставить себя слушаться он не умел.
Военный Совет ВСЮР – Вооруженных Сил Юга России – снял его и передал командование Врангелю. До этого Врангеля не подпускали к самым верхам. Сравнительно молод, способен, много хочет... конкурентоопасен, одним словом. Да не одного Врангеля не подпускали к центральному командованию. Правили генералы, прошедшие отбор в тупо-бюрократическую царскую эпоху: послушен, скромен, пороха не выдумает, странных мыслей не имеет. Сделав карьеры, они очень оберегали чин и положение.
(Почему большевики нарывали и возносили тогда таланты? В первую очередь военные? Потому что победа необходима – а расстрелять кого угодно можно в любой миг! ЧК при себе, а Ленин с Троцким главные! Так что – поднимай на должность, а чуть что – шлепнем.)
Итак. В Крыму сидит барон Врангель, расчетливый, хладнокровный и жесткий. Он вышел пехотными дивизиями в Таврию и Северное Причерноморье. Обласкал работяг отремонтировать английские танки. Занял левобережье Днепра. Обозначил фронт от Александровска до Бердянска. Хорошо идет!
И в Гуляй-Поле прибывает парламентер. Он поправляет – я не парламентер, я – посол. От главы республики Врангеля к главе республики Махно. Знаю, что рискую жизнью, но жизнь страны и народа дороже. И мне, и вам. Уполномочен вручить лично, в собственные руки.
И вручает батьке письмо, подписанное начальником штаба вооруженных сил Правительства Южной России. Генералом Шатиловым. С предложением о сотрудничестве. Имеем все основания вступить с вами в равноправный и полезный обеим сторонам союз.
Батько сидел в кресле, вытянув перед собой забинтованную ногу. Мучило ранение разрывной пулей в ступню. Воспаление не спадало, доктор боялся гангрены, боль не давала спать. Болеть было некогда, не так давно от тифа оправился, и злой ослабевший батько спасался уколами морфия. (Тогда и стали строить байку о наркомании Махно, морфиниста и кокаинщика.)
Русская Армия (уже не «добровольческая»). Основная часть воинов – трудовые крестьяне, а бок о бок с ними рабочие с заводов. Командиры – те, кто три года кормил вшей в окопах Великой войны, делил все опасности и тяготы с рядовыми солдатами, имеет боевые раны и награды за подвиги. Главное:
Воюет Русская Армия исключительно с коммунистами, с диктатурой большевиков, с комиссарами и чекистами, с расстрельщиками и продотрядами. А после победы – всенародные выборы и строй общества по усмотрению народа.
Таким образом, Русская Армия – не враг Махно, а союзник. Враг у нас общий. Слово свое мы держим. Забудем старое, надо спасать родину! Плюс боеприпасы и любые гарантии.
Врангель был прав.
Ход был неожиданным и очень сильным.
Махно был ошеломлен.
– Так. Ответ получите завтра. Свободны. Хлопцы! Накормить, расположить как полагается посла, чтоб все было в порядке.
Незаметный конторщик или хто там рефлекторно выпрямился в офицерскую вытяжку, щелкнул разбитыми ботинками и повернулся через плечо четко. Махно сощурился и вздохнул.
– Ну, шо скажете? Товарищи командиры и товарищи теоретики?
– А не выпить ли нам, батько, по поводу такого предложения? – оживленно шлепнул себя по ляжке Щусь.
– Никак ты, Федя, офицером стать захотел?
– Не. Но это значит – и для тех и для других мы во какая сила!
Засели совещаться всерьез и надолго.
– Конницы у них мало совсем осталось, – сказал командующий махновской конницей Семен Каретников. – Казаки кто побиты, кто у красных, кто сбег. Хотят, чтоб мы им конницей помогали.
– Тылы мы будем контролировать, – сказал начальник контрразведки Левка Задов. – Народ весь наш, в народе белякам веры нет. Так что тыл всегда поддержит нас. Наша сила над ними в этом союзе.
– О! – поднял палец Махно и выпил.
– Нестор, – сказал дядя Волин. – Нестор Иваныч. Белые – те же государственники. Вот возьмут Москву и Питер. Проведут, положим, Учредилку даже. И будет обычное буржуазное государство. Буржуазный суд. Конституция. Право торговли и собственности. А значит – будут капиталисты. И угнетение человека человеком. И все по новой. Мы об этом много раз говорили...
– Да мы их потом всех в могилевскую губернию определим! – хищно осклабился Щусь. – Пускай сперва нам трошки пособят большевиков ликвидировать!
– Мы всю дорогу белых и помещиков ликвидировали как класс, – вслух скорбел Махно. – А теперь станем их союзниками. Народ что скажет? Что мы продались. Народ – за белых? Нет, против. Народ за нас – потому что мы обороняем его и против красных, и против белых. Армия наша – какая? Народная, анархическая, против любой власти, за селян. А если мы за белых? То вера нам будет не та. И армия – ослабнет очень сильно. Разойдутся хлопцы по хатам – а обратно не дозовешься...
– А – жаль! – с силой сказал Аршинов-Марин. – Вся Украина была бы наша! А Москва с Петроградом пускай им достанется... Эх!
...Наутро «посол» посмотрел в глаза Махно и слегка побледнел.
– Предложение ваше мы отвергаем, – подтвердил Махно. – Так что уж простите, ваше благородие, но придется вас расстрелять. Так народ решил. А решение народа у нас выше всего.
– Что ж, – пожал плечами офицер, – надеюсь, что как посол я имею право на особое отношение. Папиросы приличной ни у кого не найдется? Уж больно у меня махра дрянная... для конспирации.
Он выпил предложенную чарку, уселся без приглашения и закинул ногу на ногу:
– Помянете мои слова, господин Махно, вы совершаете сейчас роковую ошибку. И воздастся вам мерой за меру. Что вы, как умный человек, и сами прекрасно понимаете. Ну – пойдемте, куда там у вас?
– Да не получается иначе, – с досадой сказал ему вслед Махно.
– А может, не умеете? – улыбнулся от двери офицер.
Музыка революции
В грохоте и звоне миров рушилась и возрождалась величайшая Империя, шестая часть всей земной суши, и потоки крови, кипящей от страсти, смывали любые ограничения и пределы. Ликующим заревом отсвечивала в душе Мировая Революция, кто был ничем – становился всем, высшими лицами государства – в одночасье. Страдание и боль имело великий высший смысл: новый мир для всех хороших людей.
Ах, куда же ты, Ванёк, ах куда ты, Не ходил бы ты, Ванёк, во солдаты...
Тысячу лет будут вспоминать теперь русские всё меньших стран свою великую легенду – Великую Гражданскую Войну, не знавшую равных в мировой истории. Не было никогда на пространствах столь огромных такой пестроты противоречивых трагедий и безумных надежд. Царство Божие на земле – вот оно, рядом, на расстоянии штыка, с завтрашним рассветом, не поздней будущей весны. Мудрые умы и светлые души всех стран учёно предсказали это: Томас Мор и Сен-Симон, Маркс и Нечаев, Прудон и Бакунин, Жорес и Плеханов, Кропоткин и Ленин.
Сгнила старая формация, отгуляла зажиревшая буржуазия всех стран, и общий кризис капиталистической системы разразился Великой Войной – ради наживы капиталистов. Наша эпоха – новая: телеграф, телефон, радио, аэропланы и поезда связали земшар, как апельсин для рождественской елки. Пролетарии всех стран – объединяйтесь! И Интернационал грозит всем угнетателям!
Весь мир насилья мы разрушим
до основанья, а затем
мы свой, мы новый мир построим:
кто был ничем – тот станет всем!
Лишь мы, работники великой
всемирной армии труда
владеть землей имеем право,
а паразиты – никогда!
Музыканты так же хотели есть, как рядовые бойцы, их так же грызли вши и валила горячка, и помятые медные трубы переходили от сгинувших к новым владельцам, и меняли фунт житного за новые обмотки с убитого, и могли отдать револьвер за шмат сала. Великое горе сливалось с великой надеждой, и нелюдская жестокость соседствовала с той нежностью заскорузлых сердец, когда с матерком и кривой усмешкой отдают свою жизнь ради твоей.
Но мертвые, прежде чем упасть,
делают шаг вперед.
Не винтовке, не пуле сегодня власть,
и не нам умирать черед.
И пройдет полвека, и четверо ребят затянут на четыре голоса квадратом с негромкой печалью стихи, известные тогда всем со школьных хрестоматий:
Мы ехали шагом,
мы мчались в боях,
и яблочко-песню
держали в зубах.
Ах, песенку эту
поныне хранит
трава молодая,
степной малахит.
Но песню иную о дальней земле
возил мой приятель с собой в седле,
он пел, озирая родные края:
«Гренада, Гренада, Гренада моя!»
Он песенку эту
твердил наизусть.
Откуда у хлопца
испанская грусть?
Ответь, Александровск,
и Харьков ответь:
давно ль по-испански
вы начали петь?
Скажи мне, Украина, не в этой ли ржи
Тараса Шевченко папаха лежит?
Откуда ж, приятель, песня твоя:
Гренада, Гренада, Гренада моя?
Он медлит с ответом,
мечтатель-хохол:
«Братишка, Гренаду я
в книжке нашел.
Красивое имя —
высокая честь:
гренадская волость
в Испании есть.
Я хату покинул, ушел воевать,
чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать.
Прощайте, родные, прощайте, семья,
Гренада, Гренада, Гренада моя!
Мы мчались, мечтая
постичь поскорей
грамматику боя,
язык батарей.
Восход поднимался
и падал опять,
и лошадь устала
степями скакать.
Но яблочко-песню играя эскадрон
смычками страданий на скрипках времен.
Так где же, товарищ, песня твоя:
Гренада, Гренада, Гренада моя?
Пробитое тело
наземь сползло,
товарищ впервые
оставил седло.
Я видел: над телом
склонилась луна,
и мертвые губы
шепнули: Грена...
Да, в дальнюю область, в заоблачный плес
ушел мой товарищ и песню унес.
С тех пор не слыхали родные края
«Гренада, Гренада, Гренада моя!»
Отряд не заметил
потери бойца,
и яблочко-песню
допел до конца.
Лишь по небу тихо
сползла погодя
на бархат заката
слезинка дождя.
Новые песни придумала жизнь,
Не надо, ребята, о песне тужить.
Не надо, не надо, не надо, друзья...
Гренада, Гренада, Гренада моя!