— Сколько тебе весен?
Несчастная молчала, не в силах выдавить ни звука.
— Ты немая?
Девушка отчаянно замотала головой, понимая, что не может сказать ни слова.
— Господин, она сробела, — вступился отец, но его замечание не было удостоено ответа.
— Итак, еще раз. Сколько тебе весен? Сговоренная?
Проглотив застрявший в горле ком, бедняжка, наконец, ответила:
— Семнадцать. Нет. Не сговоренная.
— Я просил подойти.
Ой! Она шагнула вперед. Почему-то показалось, что идти приходится через сильный ветер, будто невидимая упругая стена мешала сделать шаг, Лесана собрала в кулак всю волю, перебарывая диковинную преграду.
В серых глазах промелькнуло неожиданное удовлетворение.
— Ты когда-нибудь дралась? — последовал неожиданный вопрос.
Она снова кивнула, не чувствуя в себе сил на ответ.
Взор равнодушных очей обратился на гончара.
Юрдон моргнул, не понимая, к чему такие расспросы, и покаянно ответил:
— Господин, она спокойная девка, но пару раз сцеплялась со здоровыми парнями.
Та, о которой шла речь, потупилась. Ей ли — невысокой, мягкой, словно шанежка, с нежным румянцем на лице и белой чистой кожей — славиться, как задире? Таким более пристало у окна с вышиванием сидеть и визжать до звона в ушах при виде мыши. Но ведь и правда, однажды на ярмарке в соседнем селе сцепилась с незнакомым мужиком, который пытался подрезать у матери кошелек. Кто бы мог подумать, что пятнадцатилетней девчонке достанет сил не только метнуть вора наземь, но и ударить так, чтобы сомлел и в себя пришел лишь после ведра воды, вылитого на дурную голову.
А второй раз… Второй раз она наказала Мируту, когда он, медведище, полез на посиделках ее потискать. А что? Ростом невелика, но женской статью вышла. Тогда-то и проучила девушка будущего жениха, наотмашь ударив кулаком по лицу. Как только зубы целы остались. И в тот памятный день впервые дюжий кузнец посмотрел на нее с восхищением.
Тем временем крефф оглядел смущенную девку и сказал:
— Эта.
Слова камнем упали в тишину горницы. У Лесаны сердце ухнуло в живот, а потом подпрыгнуло к горлу. Как «эта»? Почему? Да никогда у нее не было способностей к колдовству! У нее свадьба скоро, она сватов ждет!
— Выезжаем завтра на рассвете.
Родители и сестры в немом изумлении уставились на будущую выученицу Цитадели. А та стояла и чувствовала, как раскачивается под ногами дощатый пол.
Из дома старосты девушка вышла, словно во сне. И очнулась лишь в родной избе, когда мать, причитая, начала собирать вещи в лубяной короб. Только здесь несостоявшаяся невеста горько расплакалась, повалившись на лавку. Тут же заголосила и родительница, а следом вразнобой отозвались молодшие.
— Хватит вам убиваться, как по покойнице! — рявкнул отец, старавшийся скрыть растерянность за суровостью. — Не на смерть отдаем, на учение. Глядишь, воротится лучше, чем была. Не реви. На золоте есть и спать будешь, дуреха. Такая честь тебе выпала.
Увы! Дочь не слышала этих мудрых увещеваний. Уткнувшись лицом в ладони, она продолжала рыдать, но плакала не оттого, что придется ехать далеко от дома, к чужим людям, да на несколько лет. А оттого, что был у нее Мирута, расставание с которым казалось не пыткой даже — смертью. Как случилось так, что вся упорядоченная и размеренная жизнь вдруг развалилась на обломки?
Приехал бы этот крефф на год раньше, так девушка от гордости лопнула бы, что он ее выбрал! Но нет, принесла нелегкая его сейчас, накануне сватовства. И не ехать нельзя. Слово Осененного — закон. Откажешь — ни один обережник, ни за какие деньги не придет на помощь веси, хоть золотой дождь на него обрушь. Поэтому не могла Лесана даже и возмутиться. Оставалось только плакать и собирать в кузов вещи — единственное, что на чужбине напомнит о доме.
А Мирута не пришел. Когда он узнал о том, что любимую забирают в Цитадель, за окнами уже стемнело…
* * *
Они выезжали рано утром. Мужчина на сером коне и девушка на пегой кобылке, которую креффу продал за две серебряных куны староста.
Солнце светило ярко. Весна, похоже, утвердилась, завладела миром, и скоро на смену месяцу таяльнику придет зеленник — с первыми нежными, клейкими листочками. Сквозь слезы будущая выученица смотрела на толпу провожающих. На улицу высыпала вся деревня! Многие поглядывали на старшую Юрдоновну с удивлением, но во взглядах большинства читалась… зависть.
Да чему ж тут завидовать-то! Едва исчезнет «счастливица» за поворотом, как все вернутся к привычным заботам, в родные избы, обедать сядут в том же кругу, что всегда, и спать устроятся, где привыкли. А что ждет ее? Где преклонит голову? Чем утолит голод? В чем найдет утешение? Да и найдет ли? От тоски и острой обиды, что ничего уже в жизни не будет так, как прежде, захотелось расплакаться, но в горле стоял жесткий ком — не раздышишься.
Подошел Мирута, смущаясь столпотворения, неловко, как-то наспех, обнял и отстранился. Лесане сделалось обидно, но ведь сватов он прислать не успел, потому и впрямь стыдно было обжиматься на глазах у всех.
Крефф терпеливо ждал, когда соотчичи попрощаются с девушкой, но по скучному лицу становилось понятно — лучше с расставанием не затягивать.
Мать обнимала дольше всех. Припала к дочери и заплакала — горько, безутешно… Как ни держалась Лесана, а в носу сразу же защипало и щеки мигом стали мокрыми.
— Пора, — оборвал поток рыданий спокойный голос креффа.
Кое-как его спутница высвободилась из кольца ласковых рук и забралась в седло. Тронула поводья, и кобылка послушно двинулась вперед по дороге. Лесана оглянулась. Родители, прижавшись друг к другу, словно в томительной скорби, медленно шли следом, а за ними, держа за руки ревущих молодших, брела сестра.
Но вот крефф стегнул пегую кобылку по крупу, и та перешла на резвую рысь. Родной тын стал быстро отдаляться, и последнее что увидела девушка, прежде чем дорога сделала крутой поворот — маму, прячущую заплаканное лицо на груди у отца. А потом все скрыли голые черные деревья.
Долгий путь Лесане почти не запомнился. Мелькали стволы сосен, пахло землей и влагой, в угрюмых черных ельниках кое-где еще виднелись грязные корки лежалого снега, но ветер был теплым, и солнышко пригревало. Девушка ехала молча, и спутник ее не собирался завязывать беседу. Остро переживающая разлуку с домом, дочка гончара не терзалась ни голодом, ни жаждой. На душе было пусто, и всякая мысль, казалось, может породить только гулкое эхо и ничего больше. Но вот крефф придержал коня, и Лесане пришлось последовать его примеру.
— Что? — спросила она и с ужасом увидела — солнце клонится к закату.
Скоро ночь, а вокруг непролазная чаща и ни заимки, ни избенки, ни землянки с обережными знаками!
От страха свело живот.
Мужчина тем временем неторопливо спешился и шагнул в сторону раскинувшегося у дороги березняка. Спутница последовала его примеру и, схватив лошадку под уздцы, поспешила следом.
Ей было страшно. Хотелось забиться куда-нибудь под кочку, стать маленькой-маленькой и затаиться до утра, трясясь и обмирая. Ночь! И нет крова, под которым можно укрыться!
Тем временем крефф невозмутимо снимал с коня поклажу: расстилал на земле толстый войлок, готовился развести костер. Он что же, собирается ночевать под открытым небом?
— Господин, — тряским от почтения и страха голосом осмелилась спросить девушка, — мы разве не будем искать, где спрятаться?
Он покачал головой, не считая нужным отвечать.
У Лесаны засосало под ложечкой. Она была испугана, чувствовала себя глупой и жалкой. Пока обережник обустраивал ночлег, девушка непослушными от волнения руками готовила себе ложе. Сумерки наползали медленно, но несчастной уже казалось — чаща наполнилась звуками дикой жизни: где-то стонало, рычало и ухало.
— Господин…
Он прервал ее:
— Если тебе дали в дорогу еды, доставай и ешь. Если надо в кусты — иди, но быстро.
Она покраснела, однако поспешила прислушаться к этому более чем мудрому совету. Когда же дочка гончара вернулась к костру, ее спутник лежал, вытянувшись на войлоке и отдыхал.
Впервые Лесана подумал о том, что ему, должно быть, мало радости скитаться по деревням и собирать вот таких, как она — дрожащих жалких девок, боящихся каждого шороха. Нешто это жизнь — трястись день и ночь в седле, объезжая отдаленные поселения, ночуя каждый раз в незнакомом месте? Она не представляла себе такого бытья и потому пожалела молчаливого странника.
Открывая берестяной кузовок с лепешками и вдыхая сдобный сытный запах, девушка задумалась о том, а был ли у креффа дом? Жена, мать, дети? Кажется он совсем одиноким. Лесана поднялась на ноги и подошла к спутнику.
— Угощайся.
Он по-прежнему молча сел, взял две лепешки, кусок мяса и неторопливо принялся есть.
Сотрапезница исподволь наблюдала. Она не видала еще подобных людей — молчаливых, и с таким остановившимся взглядом, по которому не поймешь — о чем сейчас думает его обладатель. Девушке захотелось подружиться со своим странным спутником. Ну, неразговорчивый, и что? Из дядьки ее тоже трех слов за седмицу не вытянешь, но ведь человек он хороший. Просто неболтливый. Так может и этот тоже? Ведь за что бы ему ее не любить? Верно, не за что.
— Когда мы приедем в Цитадель? — тихо спросила Лесана.
— Через шесть дней, — последовал равнодушный ответ.
Шесть дней! Так далеко!
— Ты наелся?
— Да. Пора спать.
Подзабытый ужас вновь скрутился в животе тугим узлом. Лесана огляделась, с опозданием понимая, что сумерки сгущаются.
— Господин, как…
Он поднялся. Не обращая внимания на жалкий лепет, достал из-за пояса нож с длинным острым клинком и полоснул себя по ладони.
Девушка ахнула и закрыла рот руками. Крефф что-то беззвучно зашептал, обходя место привала по кругу и кропя землю. Когда обережник приблизился к своей трясущейся от ужаса спутнице, той показалось, что он хочет порезать и ее. Лесана сжалась на ложе, однако выставила перед собой дрожащую руку с розовыми следами загрубелых мозолей. Но колдун резать длань не стал, наклонился к подопечной и, обмакнув палец в кровь, начертал под зажмуренными глазами две резы.
— Сейчас высохнут и можешь спать.
Девушка кивнула, не спрашивая. И так все поняла. Обережник творил охранное заклинание, чтобы к их маленькой ночевке не вышли обитатели Ночи. Но Лесане стоило огромных трудов сдерживаться, чтобы не извергнуть из себя недавнюю трапезу.
— Господин, разве
* * *
Возле дерева, которого почти не достигал свет догорающего костра, замер высокий мужчина. Он не произнес ни слова, но глаза… Зеленые, словно болотные огоньки, мерцали, завораживали, манили.
Лесана сделала шаг вперед, но замерла, встретив невидимую преграду. Что-то мешало идти дальше, а она уже не могла противиться зовущему взору, обволакивающему, притягательному, обещающему… Девушка вспомнила: кровь! Вещая руда обережника — вот что не пускает ее за очерченный круг. А ее так тянуло к мужчине… О, как ей хотелось коснуться его! Прижаться всем телом, вдохнуть запах, почувствовать тепло, исходящее от кожи… Как долго она его ждала! Именно его! Зачем Мирута? Причем здесь Мирута, когда напротив стоит ОН! Рядом с ним можно не бояться темноты, он не даст в обиду… Мысли путались в голове, рассудок туманился, влечение становилось все сильнее и сильнее.
Незнакомец призывно улыбнулся, однако вместо того, чтобы приблизиться, поманил жертву и бесшумно отступил в чащу.
И тогда она наклонилась и торопливо процарапала ногтями землю, прихваченную последним весенним морозцем. Преграда, отделявшая людей от обитателя Ночи, рухнула.
Лесана шагнула из безопасного круга в темноту. Сердце наполнилось ликованием. Вдруг стало хорошо и спокойно. Вот она идет одна по черному лесу и ничего не боится, а впереди в кромешной тьме крадется ее спутник, в каждом движении которого проглядывается звериная хищность, волчья повадка. И он ведет ее… ведет… ведет…
Как долго они шли? Какая разница! Просто вдруг остановились, и мужчина шагнул к спутнице, притянул к себе. Она прильнула к широкой груди, ощутила запах мокрой волчьей шерсти, а на бедрах сильные руки. Сладкое томление разлилось по телу, дыхание Ходящего обжигало кожу, думать ни о чем не хотелось, да и не было сил думать.
И вдруг чудовище, прильнувшее к Лесане, выгнулось, оттолкнуло сомлевшую жертву и взревело от ярости. Чары рассеялись. Девушка отпрянула, вдыхая удушливый запах псины и пота.
В темноте сверкнуло мертвенное голубое сияние, и оборотень покатился по земле, рыча и воя, объятый призрачным свечением. С ужасом недавняя жертва узрела на человеческих плечах страшную звериную голову. Тварь упала на четвереньки, неестественно выгнула хребет, и одежда с треском расползлась. Волколак метнулся вперед, делая кувырок через голову. Брызнула кровь, и живая кожа лопнула, обнажая мокрую звериную шкуру.
Несколько мгновений и на поляне стоит огромный волк. Ощеренная морда, влажные клыки… сейчас бросится! Но голубое сияние колышущимся маревом обволокло хищника, поднимая дыбом жесткую шерсть вдоль хребта, пробегая по ней ослепительными синими искрами. Ходящий взревел, хотел ринуться вперед, но словно налетел на невидимую стену, опрокинулся на спину и заскулил от боли и ужаса — жалобно, по-щенячьи. Всякая тварь хочет жить… А оборотень уже понял — жизнь его подходит к концу.
Крефф стоял напротив. В его взгляде не было гнева. Но и снисхождения тоже. Там зияла все та же мертвая пустошь, только отсветы призрачного сияния таяли в глубине зрачков. Мерцающий свет тянулся от его ладоней к корежившемуся на земле волколаку, который перед смертью пытался принять людской облик, пытался, но… сдерживаемый Даром, не мог. Оборотень подохнет в обличье зверья. Только так он не встанет. Резкий взмах рук, и сопротивляющееся чудовище поволокло к ратоборцу, словно стянутое невидимым арканом. Блеснул клинок, и человек принял огромного волка на нож. Яростный рык смолк, сменившись булькающим хрипом.