Появившийся охранник с замом и незнакомым полувоенным остались дожидаться милиции. Председатель ТСЖ крутилась возле них, кудахча как квочка на яйцах.
Медсестра повела трясущегося словно желе композитора в его квартиру.
Только сейчас старик понял, что фифа исчезла.
Жила она на самом верхнем этаже, в двухэтажной квартире с большими лоджиями, зимним садиком и террасой на крыше. Во всех четырех домах-близнецах была только одна такая квартира. Сами хоромы принадлежали странному лысоватому мужику за сорок с совершенно бесцветным лицом. Утром он уезжал около десяти часов в сопровождении водителя и двух охранников, а вечером около десяти возвращался с той же обслугой. Старик был уверен, что, если увидит его без охранников и в обычном тренировочном костюме или свитере, – ни за что не узнает. О нем было известно только то, что фамилия его Петров. Кем ему доводилась фифа, старик не знал.
– И куда эта мамдель делась? – забурчал старик. – Убегла, как только жареным запахло. Вот так упадешь на улице, и все перешагивать тебя будут.
Чоповский зам потребовал от него рапорт, а полувоенный долго и тщательно объяснял ему, что и как нужно говорить милиции, а чего не нужно говорить. Потом председатель ТСЖ его долго расспрашивала о том, что произошло.
Вдруг в дверь опять забарабанили. Старик в испуге бросил взгляд на экран. Ох, слава богу. Приехала Роза Марковна – мать композитора Лернера.
Розу Марковну старик любил. Тучная и безмерно энергичная дама всегда появлялась как торнадо, неизменно поднимая вокруг беспорядочную суету. Сноху она грызла хуже хорька в курятнике, а двух внучек буквально душила своей необъятной любовью. Возникал один вопрос: как она успела за такое короткое время добраться сюда из Звенигорода, куда ее отправили в подмосковную ссылку?
– Где мой мальчик? Что случилось? На него напали? Федор Ефимович, дорогой мой, скажите, что тут произошло? Миленький, что с моим мальчиком? Вы же его знаете, он так заботится о моем больном сердце, он мне опять будет тайны делать. Но неизвестность меня ножиком терзает. Скажите мне, что случилось? Мне врач звонила, какая-то молоденькая девочка. Не томите, что с ним?
– Не беспокойтесь, пожалуйста, Роза Марковна. У нас тут хулиганы…
– Ой, ой, ой! Мое сердце! Я чувствовала, я знала, добром это не кончится. Он жив? Скажите, его сильно убили?
– Хулиганов обезвредили охранники. А он…
– Вот несносный мальчишка. Я же говорила, что он всегда сует нос не в свое дело. Зоей Космодемьянской себя почувствовал. Он же такой правдолюб да еще горячий, как мамина каша. Всегда ему достается за других. Да-да-да. Ему рядом нужен друг и советчик. Я сегодня же возвращаюсь к нему. И теперь он не отвертится.
– Его за палец укусили.
– Откусили палец?
– Нет. Просто укусили.
– Собака? Бешеная собака?
– Нет, хулиган укусил. Здоровый, в смысле не больной, хулиган-наркоман.
– Наркоман? Божечки! Я вылечу своего мальчика!
Не дождавшись лифта, Роза Марковна затопала вверх по лестнице. В каком виде она доберется до третьего этажа? Что она доберется, старик нисколечко не сомневался. Роза Марковна была доброй женщиной, очень доброй, пусть даже по-своему, но только от нее старик получал ту искреннюю доброту, которой ему так не хватало. Каждый раз, когда приезжала, она угощала его котлетами, тефтелями, печеньями, салатами. Пусть это даже было то, что не съели ее сыночек со снохой и внучками и что жалко было выбрасывать. Но все было по-домашнему вкусным и свежим. Хотя дело было совершенно не в этом. Она всегда интересовалась его здоровьем, искренне сопереживала его суставам и повышенному холестерину, а давление и гипертония были ее любимейшей темой. Теплое участливое внимание к одинокому старику – вот что было важно. Только это было самым ценным в его одинокой жизни. Самым ценным после дочери, которой он не видел уже больше десяти лет, и внуков, которых он никогда не видел вообще, кроме как на фотографиях.
Утихшее было броуновское движение в подъезде возобновилось. И началась какая-то нездоровая суета.
Появились люди с сумками и баулами. Было похоже, что начался массовый переезд или все собирались уехать пожить на дачу, а может, в путешествие или турпоход. Все четыре лифта двигались непрерывно. Старик выкрутил болтик из рычагов автоматического доводчика двери, чтобы не сломали, и распахнул дверь настежь. Другие что-то выспрашивали и выясняли у отъезжающих. Появились еще охранники, уже с ружьями.
Старик вежливо здоровался с жильцами. Но по растерянным, испуганным или напряженным лицам он понимал, что разговаривать с ними не стоит.
Вернулась фифа. Она вела себя так, будто ничего не произошло.
Около четырех подъехал здоровенный тонированный Cadillac Escalade, из него выкатился армянин Казарян. Он всегда выходил прямо около подъезда, а в паркинг водитель ехал уже без него. Он единственный, кто никогда не спускался на подземную парковку.
– Здравствуйте, Тамар Саркисович.
Казарян растерянно кивнул ему и зачем-то положил в окно стодолларовую купюру, но потом вернулся от лифта и забрал ее.
Сегодня с ним тоже было что-то не то. Сверкающий огнями, как новогодняя елка, «кадиллак» остался у подъезда, да и Казарян шел молча. Обычно он вышагивал, шумно решая все свои бизнес-вопросы по телефону громко, на весь двор. Он орал в трубку так, что, наверное, собеседники могли услышать его и без телефона. Каждый божий день он шел из дома в машину и из машины домой, оглушая весь двор своими важнейшими телефонными беседами. Говорил он на армянском, на русском и на корявейшем английском, перемежая свой диалог толерантным русским матом. Старик слышал, как над ним украдкой потешались подростки, особенно над его английскими разговорами. На английском он говорил что-то особенно смешное.
Казарян со всеми вел себя или надменно, или заискивающе, а со стариком всегда разговаривал подчеркнуто уважительно – тем он и ему нравился. Еще Казарян до умопомрачения любил своих толстых детей, засыпая их подарками и заграничными поездками.
Казарян спустился вниз минут через пятнадцать вместе со своим семейством: маленькой тихой улыбчивой женой и тремя закормленными отпрысками. Обычно шумные и эмоциональные, дети вели себя странно тихо.
Черный «кадиллак» сорвался с места и исчез.
Уже после половины пятого приехала жена композитора с дочками. Она не стала спрашивать старика о том, что тут произошло, а сразу прошла в лифтовый холл. Увидев там очередь, потащила детишек на лестницу. Его удивило, что от композитора до сих пор не вернулась медсестра.
Глава 2
Заразное бешенство
Милиция так и не приехала. С улицы доносились выстрелы и завывание сирен. Подъезжала «скорая».
Старик по-прежнему смотрел свой бесконечный сериал про жильцов этого дома. Сегодня сериал ему не нравился: возникало гнетущее впечатление. Он прекрасно помнил начало войны, хотя был тогда еще ребенком. Сначала была какая-то напряженная бравада, все говорили о том, что две недели, ну месяц – и Гитлера поганой метлой отправят в его Берлин. А время все шло и шло, а Гитлер все не выметался и не выметался. Наступила холодная страшная зима. Тогда он почувствовал вокруг страх и какую-то унылую безысходность. Сейчас вокруг происходило то же самое. По крайней мере, внутреннее ощущение было таким же.
За трупами убитых хулиганов так никто и не приехал. Похоже, что до происшедшего убийства никому и дела не было. Ни милиции, никого из официальных властей за весь день старик не увидел.
Сериал продолжился очень плохо. С улицы опять звучали выстрелы. С лестничной клетки донеслись дикие крики, как будто кого-то режут живьем. Крик не только не прекращался, а нарастал и приобретал новые обертона и оттенки. Слышался топот нескольких пар ног. Происходило нечто действительно ужасное.
С лестничной клетки выскочила жена Лернера. Стоящие в лифтовом холле жители прижались к стенам. Вся растрепанная, без пальто, с кровавыми пятнами на одежде женщина бежала, не разбирая дороги. На одной руке она несла младшенькую девочку, а второй тащила за шиворот старшую. Жена Лернера с дико выкаченными из орбит глазами проскочила через вестибюль и живым тараном ударилась, не снижая скорости, в подъездную дверь. Магнитный замок был заперт, и женщину аж отбросило обратно. Не сговариваясь, все кинулись к ней. Младшенькую девочку безумная женщина прижимала к себе спереди и со всей силы ударила ею в массивную запертую створку да еще припечатала своим телом. Как можно двери не увидеть? Малышка не шевелилась. Старшая девочка не ударилась о дверь, она упала на пол, в руках у матери остался воротник детского пальто. Но старшая девочка тоже лежала неподвижно.
Все ждущие лифт жители кинулись к обезумевшей женщине и детям. Но тут дверь лестничной клетки распахнулась второй раз. В лифтовый холл заскочило чудовище. Именно заскочило, а не зашло или забежало. Чудовище было Лернером. Было похоже, что его окунули головой в кровавую ванну. Густая шапка волос на голове и беспорядочно торчащая во все стороны борода сейчас слиплись в жуткую африканскую маску. На композиторе был его нелепый халат, напоминающий старую черную шубу из цигейки. Только по этому халату да бочкообразной фигуре старик опознал Лернера. Халат был тоже весь заляпан кровью.
В вестибюле поднялась жуткая паника. Жильцы и гости, толкая друг друга, бросились к двери. Поднялся жуткий гвалт. Лернер динамичной приседающей походкой прошел мимо аквариума старика. Дверь хлопнула за последним убегающим. Лернер на несколько мгновений замер у самого низа ступеней и двинулся в сторону зарешеченного окна вестибюля. Под окно на скамеечку уложили его маленькую дочку. Беззащитное детское тельце в розовой теплой кофточке, джинсовом платьице и в беленьких теплых колготках лежало, беспомощно раскинув ручки в стороны.
Вид маленькой розовой ладошки впился старику в душу огненным клеймом. Кровавая мохнатая туша двигалась в сторону ребенка.
– Нет, нет, не-э-э-эт!!! – заорал старик.
Он распахнул окно и кинул в спину чудовища журнал, тяжелую металлическую карандашницу и чайник с кипятком. Чудище среагировало только на удар пластмассового чайника по голове. Композитор замер и медленно всем телом повернулся в его сторону.
– Иди сюда! Иди! Иди ко мне! – кричал старик.
В чудовище полетели томик Есенина и связка ключей. Жуткая маска монстра раскрылась. Это не маска раскрылась – это распахнулась здоровенная кровавая пасть. Жуткий оскал разорвал слипшуюся от обилия крови бороду.
Сердце старика замерло. Он весь заледенел. Чудовище кинулось к нему. Единственное, что успел сделать старик, – это упасть на подкосившихся ногах. Жалобно заскрипели подоконник и выдираемая весом чудища алюминиевая рама. На стол плюхнулась туша. Старик, инстинктивно спасаясь от монстра, закатился под стол. Вжавшись спиной в тонкую перегородку под окном, он наблюдал, как две окровавленные босые ноги столбами встали на пол прямо перед его глазами.
Старик в панике зашарил вокруг себя. На гладком полу не было ничего, кроме фонаря-дубинки охранника. Старик подхватил смешное оружие и выставил его в сторону твари. Чудовище присело на корточки. Совсем по-человечески так присело, как ребенок в песочнице. Только не куличики тварь собралась лепить. Она лезла жрать. Это уже не вызывало никаких сомнений. Пасть вновь распахнулась, и тварюга, опустившись на четвереньки, полезла под стол.
Единственное, что смог сделать старик, – это ткнуть в пасть монстра фонарем. Раздался треск и щелчки. Монстр сжал фонарь челюстями. Треск был слышен все равно. Тварь стала заваливаться набок. Старик отпустил дубинку, и чудовище гигантским снопом упало на пол, почти перегородив выход из-под стола.
Федор Ефимович собрался с духом и полез прямо по твари. Его гнал животный ужас. Всего колотило. Он несколько раз подряд сильно ударился головой о крышку стола, но даже не почувствовал этого. О том, что он ударился, ему сообщили только звуки ударов головой.
Внезапно что-то подхватило его и вынесло в коридор. Это его спасли руки высокого крепкого охранника. Крупный парень одной рукой со всей силы вогнал в голову чудовища пожарный топор, но не лезвием, а обратной, колообразной частью. Страшный зловещий хруст неприятно резанул слух.
– Дед, как ты? Живой? Он тебя укусил? – Охранник вернулся и навис над ним как мать над ребенком.
– Девочка. Что с девочкой? Ребенок. Дурак, ребенка спасай! – Голос деда клокотал и хрипел, как перегретый тракторный радиатор.
Парень поднял старика за шиворот и покрутил как тушку кролика на базаре, рассматривая со всех сторон. Потом усадил деда на пол у стены и внимательно осмотрел его руки.
– Дед, все в порядке. А на это ты внимания не обращай. Со всеми бывает. Я блевал сегодня с утра, а сейчас ничего.
Парень оставил Федора Ефимовича, а сам пошел к девочке. Только сейчас старик понял, что обмочился. В штанах было мокро и тепло. Волна накатившего стыда неожиданно выбила наполнявший его ужас. Взгляд старика упал на неподвижно лежащую тушу монстра.
Тем временем в подъезд зашли трое охранников в черной форме. Впереди шел Акулин – начальник ЧОПа по режиму. Дольше него в охранной фирме не работал никто. Акулин перешагнул через старика и склонился над тушей твари с топором в черепе.
– Опять такое же. Везде одно и то же. Тришаков, ты как его умудрился топором-то завалить? Мы втроем такого красавца сорок минут назад только из дробовика упокоили картечью в упор.
– А он неподвижно лежал. Его дед чем-то оглушил, – донесся от входной двери в подъезд голос того самого парня, который помог старику подняться.
Акулин обернулся и с интересом посмотрел на старика.
– А ты чего скажешь, старый? – обратился он к деду.
– Я ему фонарик в пасть засунул, – слабым голосом ответил старик.
– Фонарик, говоришь, – усмехнулся Акулин.
Любое слово этого человека было наполнено сарказмом, глумливой издевкой или хамоватым цинизмом. Других интонаций в голосе Акулина старик так и не заметил за все время работы.
Акулин уперся ботинком в торчащий из головы трупа топор, затем, пошатав, вытащил из пасти монстра фонарь. Он покрутил его в руках, тщательно протер салфетками и прочел:
– Мэйд ин Ю-Эс-Эй.
Затем раздались знакомый треск и щелчки, только более громко и отчетливо. На черной коронке вокруг отражателя фонаря запрыгали маленькие голубые молнии.
– Старый, ты знаешь, что это такое? – спросил Акулин.
– Да. Это электрошокер.
– Электрошокер! Это твой билет в колонию для дебильных малолеток и таких героев, как ты. Уголовка это, понимаешь? У нас в стране такие запрещены. Ты че, совсем тупой? И где взял-то такой. Титановый, на хрен… Оружие это. Запрещенное оружие, склеротик.
Старик попытался собраться с мыслями, чтобы ответить Акулину, но не успел.
– А, ладно, – махнул рукой начальник по режиму. – Теперь уже, похоже, все равно.
Фонарь исчез за пазухой у Акулина.
– Э, орлы. Тащите этого в яму. И это. Старому чего-нибудь подберите. А то от него разит. Еще этих уродов приманит ароматом своим.
Закончив раздавать указания, начальник склонился над стариком.
– Э, старый. Тебя этот кусал? – Акулин махнул рукой в сторону трупа. – Дед, ты все правильно сделал. Их только в башку упокоить можно. Герой, молодец-огурец, мля! Смотри. По улицам психи бешеные бегают. Если тебя такой укусит, то все, пипец, скоро таким же станешь. Понял меня? Стрелять в таких надо. Но убить их можно только в голову. Милиция сама таких отстреливает. Трупы уже на улице просто так валяются. Укушенных и окровавленных не пускай. Понял меня?
Акулин выпрямился:
– А, чего с тобой говорить. Балласт бесполезный.
Начальник направился к выходу из подъезда.
– Э, Тришаков, я вот че подумал. Там в аквариуме за шкафом дверь есть как в «Буратине». Там помещение охраны должно было быть, а эта грымза из ТСЖ каким-то долбаным колдунам в аренду его сдала. Там второй выход на улицу есть. Ломайте дверь. Пусть хреноманты обомнутся. Систему туда тащите. Там даже кабель есть. Если чего, там обороняться можно. И это. Там еще люк в полу есть, в подвал можно попасть и на парковку. Понял меня?
– Есть. Дверь ломать, систему установить. Принято к исполнению.
– Доложишь, как у колдунов освоитесь, чмуродей!
– Есть. – Крупный парень вытянулся по струнке.
Акулин вышел из подъезда.
Около маленькой девочки уже суетился другой мужик в форме охранника с красным крестом на белой повязке.
Тришаков подошел и поднял деда с пола.
– Не дрейфь, дедуля, все в порядке будет. Ты не менжуйся. Я бы тоже обделался, если бы такой на меня попер, а у меня один фонарик в руках.