========== Глава 1. Миссия доктора Аверина ======
Стоило шагнуть за порог, как мягкий снег залепил глаза, запорошил и без того уже белые седые волосы. За пеленою снегопада смутно угадывался город: движение, ночь, слепые пятна фонарей. Тонкий аромат ладана, которым дохнул напоследок благоуханный храмовый полумрак, сделал запах снега острее и резче.
Николай Николаевич вздохнул, перекрестился, натянул перчатки и осторожно стал спускаться с высокого церковного крыльца. Он брёл, всё ещё зачарованный, к метро, не замечая вульгарной какофонии звуков ночной Москвы. О, как ранили его раньше бесцеремонно лезущие в уши грязные матерные слова, грубый животный смех и простенькие навязчивые мелодии — тынц-тынц-тынц — доносившиеся из машин и магазинов! Но годы настойчивых усилий сделали его внутренний покой практически незыблемым.
Покачиваясь в полупустом старомодно-жёлтом вагоне подземки, Николай Николаевич всё ещё слышал торжественные звуки хора, которые наполняли его душу одновременно ликованием и тишиной. Но когда он подходил к дому, в сознание вторглась посторонняя тревожная нота. Николай Николаевич ощутил лёгкое ноющее чувство в области солнечного сплетения и замедлил шаг.
Терпеливо переминавшийся с ноги на ногу мужчина возле подъезда, заметив его, радостно помахал рукой и, едва не поскользнувшись, бросился навстречу.
— Николай Николаевич! Не зря Вы так волнуетесь. У меня к Вам дело. В свете фонаря блеснула ослепительная улыбка, за которой последовало крепкое рукопожатие. Мужчина был заметно моложе — чуть за тридцать — голубоглаз и кудряв. Всем своим существом он излучал бешеную энергию и оптимизм. — Вообще-то я не волнуюсь. Просто, знаете ли, предчувствие… — по интеллигентному лицу Николая Николаевича скользнула тень тоски и лёгкого ужаса. В ответ раздался здоровый счастливый смех, словно это была необыкновенно удачная шутка, и весельчак, подхватив собеседника под локоть, увлёк его к дому. — Господи, у Вас когда-нибудь бывает плохое настроение, Павлуша? — стряхивая снег с воротника пальто, по-стариковски брюзжал Николай Николаевич в маленькой прихожей. — А зачем? — гость одарил его лучезарной улыбкой. — Хандра выкачивает жуткое количество энергии. Это просто чёрная дыра. Элементарное чувство самосохранения должно удерживать человека от погружения в это опасное состояние. Их взгляды встретились, повисла неловкая пауза. — Чаю? — Николай Николаевич отвёл глаза, жестом приглашая гостя в кухню.
— Просто поверьте мне: за мальчиком необходимо присмотреть, — уже безо всякой улыбки внушал гость понурившемуся Николаю Николаевичу так, словно хотел загипнотизировать его. Тот лишь упрямо молчал, поглаживая ребристую поверхность фарфоровой чашки и сосредоточенно созерцая розовые цветочки и золотые завитки узора. Чай был выпит, вазочка с печеньем и пастилой значительно опустошена, но дело всё ещё не сдвинулось с мёртвой точки. Разговор явно зашёл в тупик. — Вы же сами говорили, что на пути каждого из нас однажды встретился тот, кто помог нам. Это просто наш долг. Помогая другим, мы всего лишь возвращаем долг. Они в своё время сделают то же. Укоризненный тон, слишком очевидно рассчитанный на провокацию, не ускользнул от внимания Николая Николаевича, но он не позволил снова втянуть себя в утомительную дискуссию. Опять воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем часов на старинном буфете. — Что-то стало душно, Вам не кажется? — отдуваясь и оттягивая ворот свитера, устало спросил гость. — Можно, я открою форточку? — Конечно-конечно, — пробормотал Николай Николаевич, всё ещё пребывая в оцепенении. Он с лёгкой неприязнью проводил взглядом своего энергичного спортивного друга, который аккуратно отодвинул тяжёлую гардину, отворил форточку и замер, вглядываясь в порхающий за окном снег.
— Глупо обустраивать свою каюту на тонущем корабле, — не оборачиваясь, неожиданно изрёк тот.
— Вы это мне говорите?! — поразился Николай Николаевич.
— Вам, Вам. — Гость быстро вернулся к столу, сел и вызывающе низко склонился к лицу шокированного Николая Николаевича. — Вы не хуже меня понимаете, что Вам придётся покинуть свою скорлупу. Скорлупа всегда временное прибежище. Глупо думать иначе. Я знаю, — он решительным жестом пресёк попытку собеседника возразить ему. — Я знаю, что Вы у нас уникум, и про забивание гвоздей микроскопом тоже всё знаю. До сих пор Вы выполняли очень тонкую и важную работу, с которой могут справиться единицы, но поймите, что в этом деле на Вас просто свет клином сошёлся! Можете гордиться своей незаменимостью…
— Никто не возьмёт на работу учителя в середине учебного года, — без особой надежды заметил Николай Николаевич. Гость выпрямился и с облегчением рассмеялся. Лицо его снова просияло, и глаза заискрились весельем. — Вы же доктор наук! Вы представляете, какой это подарок для обычной средней школы? А если Вас беспокоит наличие вакансии, то можете быть спокойны — учитель истории уходит в декрет. На лице Николая Николаевича отразилось лёгкое замешательство. Гость вопросительно взглянул на него и чуть не рухнул со стула. — Вы с ума сошли! Я бесконечно далёк от того, чтобы подобным способом расчищать Вам путь! — хохотал он. — А вот потенциальных конкурентов мы аккуратно отодвинули в сторону. Все они неожиданно для себя были вынуждены отказаться от этого места. Представляете, как будет рад Вам директор! Бедняга в безвыходном положении!
Было пасмурно, но школьный коридор, казалось, был наполнен светом. Обилие ослепительно белого снега за окном создавало волнующую иллюзию праздника. Даже потускневший под многочисленными слоями мастики паркет весело играл снежными бликами, и молочной белизной благородно отсвечивали шершавые, выкрашенные голубой краской стены.
Николай Николаевич проверил номер кабинета и без колебаний отворил дверь в класс. Не глядя на вставших при его появлении подростков, прошёл к учительскому столу, взял кусок мела, и лишь затем повернулся к ребятам.
— Здравствуйте, меня зовут Николай Николаевич Аверин, — он красивым, разборчивым почерком записал свои фамилию, имя и отчество на доске. — Я доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории Российской академии наук. У вас я некоторое время буду преподавать курс истории России. Он отвернулся, чтобы положить мел на полочку у доски, как вдруг ощущение, похожее на щекотку, волной прокатилось вдоль его позвоночника. Не оборачиваясь, он увидел луч, который подобно рентгену прощупывал его с ног до головы, и лицо мальчика, который просматривал его столь бесцеремонным образом. «Ну, юноша, надеюсь, ты просто не понимаешь, что делаешь», — недовольно сказал он про себя и направил ему в лоб такой мощный заряд энергии, что изображение мгновенно затуманилось и исчезло. Возможно, он перестарался, но Николай Николаевич был очень чувствительным человеком, и терпеть не мог бестактного вторжения в своё личное пространство. Усевшись за стол и раскрыв журнал, он приветливо оглядел класс и отметил про себя темноволосого мальчишку с надменным профилем и тонкими нервными пальцами, который, подперев лоб рукой, низко склонился над партой. — Продолжим наше знакомство, — Николай Николаевич назвал первую фамилию и вежливо кивнул девочке, поднявшейся со своего места. Так он дошёл до середины списка. — Князев Роман, — прочёл он. Наконец-то поднялся обладатель гордого профиля, и глаза их встретились. Николай Николаевич неожиданно для себя развеселился: подросток выглядел таким рассерженным. «Ну ничего, дружок, — подумал он, любезно кивая ему, — придётся потерпеть. Нелегко в учении — легко в раю!». В этот день он больше ни разу не взглянул в его сторону, а все силы приложил к тому, чтобы внедрить в сознание учеников представление о себе, как об исключительно обаятельном, лёгком в общении человеке, вызывающем искреннее восхищение своими безграничными познаниями. Он набрасывал на них сверкающую сеть своих самых положительных эмоций, с удовлетворением замечая, как рождается в их сердцах ответная симпатия. Похоже, что, получая не слишком высокую отметку, очарованные ученики готовы будут винить в этом неприятном происшествии только себя и даже корить себя за то, что посмели огорчить своего дорогого учителя, у которого против всех зол мира есть только четыре тонких шипа…
====== Глава 2. Фенечка для мага ======
Пухлая снеговая перина мягко окутала землю. Каким-то удивительным образом от этого снегопада тихо стало на душе, словно толстый слой снега заглушил и внутри все смятения и тревоги. Хотелось бесконечно созерцать мерное спокойное падение снежинок, плавные изгибы побелённых ветвей, между которых зрели, наливаясь чернильной тьмой, синие сумерки. Хотелось смотреть на эту пустынную улицу, которая в равнодушном свете электрических фонарей казалась искусной театральной декорацией.
Мальчик с гордым именем Роман стоит у окна. Его заботливо укрывает темнота — уютная, бархатная, живая. Холодный свет с улицы призрачными линиями намечает острые очертания его силуэта. В стекле, которое ночь обратила в зеркало, бледной тенью отражается его узкое лицо: профиль хищной птицы, опасный блеск глаз. Мальчик размышляет. Совсем не о том, как прогулять контрольную, или заставить родителей раскошелиться на очередную подростковую глупость. Такие вещи его давно не занимают. В свои пятнадцать он ощущает себя на тысячу, а то и не одну — насыщенных, полноценно прожитых лет. Ветхая ткань этого мира давно истончилась для него настолько, что он видит, как сквозь неё просвечивают бесчисленные, непостижимые вселенные. Только тонкая ниточка благоразумия удерживает его в этом мире рутины и фатального недомыслия. Игра в умного дисциплинированного подростка, которую он давно затеял с этим миром вполне сознательно, так приятно щекочет ему нервы, что ради этого удовольствия он готов тратить на неё свои душевные силы.
Сейчас он вращает в мозгу очередную частицу мистической головоломки, которая занимает его уже много дней. Озарение приходит, как всегда, внезапно. Будто бродишь по бесконечным тёмным коридорам, а потом натыкаешься на дверь, распахиваешь её, и тебе всё ясно.
Проклятые молекулы презренной плоти хранят убийственную силу. Но чтобы черпать энергию из этого источника, требуется настолько самозабвенно погрузиться в тонкости многочисленных и сложнейших практик с полным отрывом от обыденной жизни, что такой возможности у него ещё очень долго не будет. Хотя… Считал же он когда-то, что выход из тела — вещь желанная, но неосуществимая, а получилось с первого раза…
Комната за спиной погружена во тьму, но Роман всем телом ощущает заполняющие её предметы: чувствует тёплое и какое-то пустое прикосновение пластмассы, звонкую вибрацию стекла, равнодушный холод металла. Ощущение постороннего присутствия заставляет его обернуться.
Странно, во время урока он почти не смотрел на нового учителя и совсем не запомнил его лица, но сейчас он видел его перед собой совершенно отчётливо: аскетичный провал щёк, обведённые тенью сверкающие стальные глаза, выразительные очертания губ, скорбно изогнутых уголками вниз. Он мог бы поклясться, что Николай Николаевич стоит в эту минуту перед ним и внимательно его разглядывает.
— Здравствуй, — голос учителя прозвучал внятно и не слишком ласково. Он смотрел на мальчика без улыбки и вовсе не выглядел таким уж очаровательным и милым, каким показался утром в школе.
— Я сплю? — спросил Роман скорее у себя, чем у своего ночного гостя.
— Можно сказать и так. — Николай Николаевич протянул Роме руку и приказал, — Держись.
Как только Роман нерешительно уцепился за рукав учителя, тот обхватил его запястье и резко выдернул подростка из тёмной комнаты на свет.
Справа и слева вздыбились бело-синие сугробы высотой почти в человеческий рост, так что дорожка между ними походила на туннель. Вверху — неправдоподобно голубое яркое небо, впереди — щедро позолоченная солнцем крепкая бревенчатая изба. Дверь распахнулась, на крыльцо вышел богатырского сложения дед в тулупе и валенках. Он пристроил на крыльце веник и развернул половичок, который, видно, собирался вытрясти, но тут заметил посетителей. Старик нехотя разогнулся и, оставив половик на крыльце, поспешил к ним навстречу.
— Не дело вы задумали, — безо всякого приветствия, сразу обратился он к Николаю Николаевичу, озабоченно поглядывая на Романа. Янтарные глаза деда неодобрительно сощурились.
— Ты же знаешь, я не ищу себе дел, они сами находят меня, — грустно ответил учитель.
— К нам никого не приводят, каждый приходит сам.
— Согласен. Это было первое, что сказал и я. Но, возможно, бывают исключения…
Они помолчали о чём-то, понятном лишь им двоим, красноречиво глядя друг другу в глаза.
— Чудесно, — дед ехидно хмыкнул, поглаживая аккуратно подстриженную бороду. — Больше тебя ничего не смутило? Посмотри на него, — он ткнул пальцем в сторону подростка.
— Знаю. — Николай Николаевич заметно помрачнел.
— И что же?
Интеллигентное лицо учителя словно окаменело:
— Absente aegroto (1).
1. В отсутствие больного; не при больном – (лат).
Латынь деда почему-то развеселила. Он сдержал смешок и уже более благожелательно взглянул на Романа.
— Ну что же, дерзайте, альтруисты! Это я не о тебе, парень, — доверительно сообщил он Роману, словно причисление к альтруистам могло как-то обидеть мальчика, и, опустив тяжёлую руку ему на плечо, уступил гостям дорогу, широким жестом приглашая их в дом. — Homo Sapiens non urinat in ventum (2), — громко продекламировал он густым бархатным баритоном и расхохотался у них за спиной.
2. Человек Разумный не мочится против ветра – (лат.).
Николай Николаевич, улыбаясь, легонько подтолкнул Романа вперёд и вслед за ним вошёл в сени. Пройдя через них, они оказались в довольно тёмном помещении, загромождённом самыми разнообразными предметами в основном хозяйственного назначения: корзины, кухонная утварь, вёдра, кадушки. Маленькое окошко, за которым блистал солнечный зимний пейзаж, выглядело в этом полумраке как прилепленная к стене картинка. Почти всё пространство занимала огромная русская печь, в зеве которой светилось красно-оранжевое пламя.
Николай Николаевич усадил Романа за стол на длинную широкую лавку, а сам сел на какой-то сундук, покрытый узорчатым тёмно-красным ковром. Слышно было, как дед топал и возился в сенях. Наконец, он вошёл, скинул тулуп и, шумно подвинув к себе табурет, уселся напротив гостя.
Ну что, ребёнок, жить хочешь? — задушевно спросил он и наклонился, участливо заглядывая мальчику в глаза. Его длинные седые патлы свесились до самого стола.
— Смотря, что называть жизнью, — с вызовом ответил Роман, и непроницаемо чёрные глаза его сверкнули.
— Так ты ещё и философ! — с иронией заметил старик. Он вынул из кармана моток разноцветных ниток и принялся ловко распутывать их своими цепкими узловатыми пальцами. — Где свет, там и жизнь. Чем ближе ты к свету, тем больше в тебе жизни. Твой выбор — приближаться к нему или удаляться… — Он разложил нитки на столе и велел Роману — Правую руку положи на стол. Ладонью вверх. И пальчики, знаешь, веером этак сделай…
Роман помедлил, но всё-таки повиновался. Дед удовлетворённо хмыкнул и, накинув ему на пальцы нитки, принялся переплетать их между собой.
— Вот, смотри: красная, синяя, ну и жёлтая, конечно, куда ж без неё… — негромко бормотал он, полностью поглощённый своим делом. — Жёлтую с чем мы соединяем? С синей, разумеется. Вот тебе и зелёная. И красную с синей, что будет? Фиолетовая…
Роман с изумлением смотрел, как нитки меняют свой цвет, сплетаясь в затейливый узор. Ведь он почти уже забыл, что это сон.
Пальцы старика мелькали с умопомрачительной быстротой. Совсем скоро у него получилось что-то вроде неширокой разноцветной ленты. Он взял последнюю, белую нитку и закрепил ею работу.
— Вот так, — дед плотно обернул ленту вокруг роминого запястья наподобие браслета и молниеносно завязал его.
— Вы что? Я же не девчонка! — вспыхнул Роман. Он хотел развязать нитки, но концы ленты словно срослись. Как ни вертел он рукой, найти место их соединения так и не смог.
Старик от души веселился, наблюдая за ним.
— Что это значит?! — рявкнул Роман и вскочил. Его просто трясло от ярости.
— Это значит, — насмешливо сказал дед, — что тебе пора домой.