— За души, обредшие покой… — С этими словами Тайра отхлебнула что-то из маленькой металлической фляжки и передала посудину Алексею. Жидкость обожгла невероятной крепостью, Соснов судорожно втянул воздух и сделал глоток остывшего чая.
— Что это? Водка? — Ставшая странно-торжественной Тайра непривычным в современном мире жестом размяла немнущуюся сигарету и закурила.
— Спирт семидесятиградусный. Мы еще в Московии так бойцов провожали — только табак тогда был старый, сигареты — плоскими от долгого хранения, а спирт — из запасов фельдшера.
— Почему ты не рассказала мне раньше про свое омоложение? — Тайра еще раз приникла к фляжке. Не запивая, спокойно вдохнула.
— В моем чипе зашиты точные данные — ты же мог их просмотреть через свой КПК, если хотел. Но я думала, что возраст для тебя не очень важен — я-то к своим годам привыкла.
— Не важен… Просто я раньше никогда…
— …Не встречался с женщинами, которые годятся тебе в матери? Ничего, привыкай… сынок…будешь? — Алексей с опаской сделал второй глоток и обнаружил, что спирт уже не так обжигает горло.
— Расскажи, что с тобой произошло в Московии. — Тайра вздрогнула, словно вопрос вырвал ее из воспоминаний.
— Ах, да — там все очень необычно сложилось. Московия, ты знаешь, бедна ископаемыми — за тысячелетия народ все из земли выгреб. Но зато людей там много, кое-какое продовольствие имеется, ну и производство, конечно. Большая часть заводов тогда принадлежала капиталистам с Запада — они-то и развернули беспорядки в том районе, когда началось переселение народа за Урал.
Гардарика — самое крупное государство, образовавшееся на осколках империи, нуждалась в гражданах. Переселенцы из Московии могли решить много проблем — но они неохотно покидали обжитый край. Поэтому перед ГГВ была поставлена задача — лишить иностранные компании материальной базы в этой стране, вынудив народ к перемене места жительства.
— Разве для этого недостаточно было прекратить поставлять им сырье и топливо?
— Видимо, нет… хотя, мы, по правде сказать, об этом не задумывались. Нас было много — невысокие, тонкого телосложения юноши, невзрачные девушки. Максимальный возраст — восемнадцать лет. От ГГВ никогда не требовалось пугать врагов внешним видом, скорее, наоборот. Но за спиной было по пять-шесть лет обучения в лучшем гражданском колледже. И все мы горели от одной только мысли, что сможем оказать нашей стране хоть какую-то услугу.
Два батальона по пятьсот юнцов в каждом были собраны в Западно-Уральске — нашем форпосте. Каждый получил невзрачный комбинезон цвета хаки, два ножа, три килограмма пластиковой взрывчатки, пакет сублимированных продуктов, «Аргумент» и одноразовый гранатомет. Тем, кто покрепче, выдали и автоматы — но нам не против войск предстояло действовать. Ночью в воздух поднялась целая стая легких спортивных самолетов. Каждый из них буксировал за собой стеклопластиковый планер с десятком озлобленных юнцов.
Темнота позволила нам высадиться незамеченными, и на территории Московии началась диверсионная война. Наша группа выделилась одной из первых — мы заняли один из центров логистики и взорвали здание вместе с оборудованием, парализовав движение поездов на этом участке. Потом без потерь проникли на молокозавод, принадлежащий датской или голландской компании и взорвали конвейерную линию, электроподстанцию… К этому времени милиция Московии вместе с западными наемниками уже начала прочесывать местность в поисках диверсантов — мы не могли связаться с другими группами, не знали даже, где они, но догадывались, что не всем так везло, как нам.
Но такая тактика возымела успех — уже вернувшись домой, мы узнали, что лишенные работы люди уезжали на восток, принимая гражданство Гардарики. Конечно, уехали не все — иначе Московия бы перестала существовать. Кто-то верил западной пропаганде, кто-то просто не хотел бросать нажитое добро. Как раз на таких мы и наткнулись, когда, выполнив задание, добирались пешком до Урала.
Деревенька была небольшой — десятка три домов. Наш сержант принял решение заночевать в ней. Все устали за неделю бесконечных диверсий, перестрелок и беготни, продукты кончились, патроны были на исходе. Жители знали о нас — по телевиденью постоянно передавали сообщения о «группах Гардарикских лоялистов, устраивающих теракты на мирных объектах». Но терять им было особо нечего и поэтому они не боялись ни лоялистов, ни террористов… Мы долго говорили с ними на сельском сходе, рассказывая о новом государстве, где все граждане равны — ну примерно также, как ты Лешка, перед этими поселенцами. — Соснов представил эту сцену — исхудавшие подростки в замызганной полувоенной одежде вещают и светлом будущем. Он бы на месте крестьян им не поверил. — Только вот мы искренне считали, что каждому найдется место в новом мире, и не могли сказать им правду. Ее нам передали во время вечернего сеанса связи — когда руководитель операции узнал, что мы уговорили полторы сотни человек сменить место жительства, он приказал дождаться в деревне транспорта и «не допускать контактов с внешним миром». Два крупных грузовых вертолета прибыли ночью. Мы разбудили сельчан и сказали им, что улетать нужно прямо сейчас, иначе придут солдаты из Московии и арестуют всех. Первыми, как это принято, погрузили детей, подростков и молодежь — как объявил человек в погонах лейтенанта, сошедший с трапа «чтобы о младших в дороге позаботились люди знакомые». Остальные крестьяне — примерно половина, остались на поляне. — Тайра прервала рассказ, чтобы проглотить то, что оставалась во фляжке. Спирта, видимо, хватило на несколько глотков, потому что некоторое время она посидела молча, потом надкусила холодную картофелину.
— Офицер оглядел крестьян, хорошо видимых под светом луны, подошел к нам и тихо спросил, у всех ли есть патроны. После этого последовало лишь две команды «Группа, в ружье!» и «Огонь!». Нас готовили очень хорошо — только когда затвор «Аргумента» дернулся, выбрасывая последнюю гильзу и замер, обнажив ствол, я поняла, что стреляла в людей, которые так доверчиво слушали наш рассказ о прекрасной Гардарике. О стране, где должно было хватить места для всех. Эти мысли медленно, как сироп, втекали в сознание, а руки уже привычно отщелкнули магазин и вставили на его место новый, передернули затвор… И почти со всеми моими спутниками было тоже самое. Не выстрелил лишь наш сержант и девушка, которая постоянно крутилась подле него. Они стояли рядом с нами все время, пока очереди рвали воздух, и плакали…
…Я часто думаю — надо было пристрелить того офицера. Тогда бы мы спасли жителей деревни. Но мы были так наивны и так хорошо подчинялись приказам. И было поздно что-то менять — оставшийся для нас безымянным лейтенант спокойно и бодро рапортовал по радиостанции о зачистке населения и о двух бойцах ГГВ, отказавшихся выполнить приказ. Потом он повернулся к сержанту и сказал «Ты знаешь, что вам следует сделать». И нам всем вдруг стало страшно — страшно вернуться в свою страну в одном отряде с теми, кто не подчинился приказу, став отступником. И теперь мне стыдно за тот вздох облегчения, который вырвался у меня вслед за двумя выстрелами из «Аргумента», раздавшимися одновременно.
Мы вернулись в Западно-Уральск победителями, получив по пять пайков «За мастерски проведенную операцию и умелую пропаганду высоких идеалов». Пятьдесят граммов золота, милый мой — так в нашей стране оценивается предательство военного братства.
Глава 12
Соснов пожалел, что не потратился на бутылку водки — он подумал, что после рассказа спутницы в самый раз успокоить взбудораженное сознание жгучим глотком. Но алкоголя не было и успокоение не приходило. Приходились просто сидеть за столом, наблюдая, как молодежь Новокраинки копает братскую могилу для своих предков. Они работали сосредоточенно, не слышно было ни всхлипываний, ни жалоб.
— Что же мы наделали, Тайра? — Спутница промолчала, наблюдая за суетой могильщиков. Вопрос, собственно, не нуждался в ответе — он вырвался сам собой. Никак больше не получалось выразить все та мысли, что напирали сейчас на сознание, подобно весенней реке на слабую плотину. Казалось, вот-вот хлынет поток сожалений по самой идее отправиться в мертвый город, ругань в адрес законов о гражданстве, отбирающих права у одних людей, чтобы отдать их другим, проклятия самой системе государства. Но Соснов молчал, сжимая зубы, беспомощный гражданин, «клетка общества».
— Тоже самое, что и наши предшественники. — Ладонь девушки легла на его плечо. Алексей почувствовал прикосновение даже через пластину бронежилета и поднялся со стула, прижимая жену к груди. Они стояли, обнявшись, не слыша биения сердец друг друга, зашитые в броню, далекие телесно друг от друга даже в этот момент.
— Я не хочу возвращаться в Восточно-Сибирск… тем более, героем, приведшим туда два десятка детей. «Спасителем» будущих полуграждан, убившим их родителей…
— Не надо милый, не надо… — Губы Тайры вплотную приблизились к его уху. — Мы сделаем так… — Она перешла на шепот. Алексей чувствовал влагу на ее щеке, слушал рвущиеся к нему слова и понимал, что жена, как делала это не раз, ищет способ искупить свои грехи перед людьми.
Через два дня они стояли на знакомом причале, разглядывая приближавшийся пассажирский катер. Командировку Алексей решил закончить досрочно, о чем и доложил вначале ФМС а потом и своему редактору. Телевизионный сюжет об эвакуации детей был вполне достойным оправданием для этого. Супруги приняли свое решение и теперь без опаски смотрели, как дети проходят процедуру первичной идентификации. Чиновник миграционной службы с патрульного катера развел руками — никого из молодежи в базе данных не было. Он записал показания Алексея и на некоторое время задумался.
— По упрощенной системе регистрации я могу по умолчанию придать им статус неграждан и определить на поселение. Но, по вашему рапорту следует, что детям полагается более высокий статус. Чтобы подтвердить это, нам придется провести глубокое обследование в лаборатории ФМС…
— А пока, зарегистрируйте, пожалуйста, наш запрос об установлении опеки надо всеми двадцатью детьми и подростками. — Чиновник от неожиданности едва не выронил сканер. Некоторое время он мучительно вспоминал соответствующие пункты законодательства, потом, видимо, попытался вспомнить, было ли что-то подобное ранее. Алексей проследил за его метаниями, потом достал оставшиеся у него три сигареты.
— Спасибо… — Чиновник неумело прикурил одну от газовой зажигалки, сделал затяжку и только после этого посмотрел на собеседника. — Вы знаете, что постановлением номер двадцать два ноля четыреста шесть все выплаты опекунам аннулированы? Вы не можете рассчитывать также и на получение дополнительной жилой площади, потому что опекаемые будут направлены в гражданский интернат?
— Конечно, я сам делал об этом материал для городского телевидения.
— Тогда я вас совсем не понимаю…
— А разве наши подопечные не получают, благодаря этому, гражданский статус?
— Да, безусловно — вы ведь оказываете им доверие… Ну, если только ради этого… Хотя я все же рекомендовал бы вам отправить воспитанников на обследование — мало ли что. — Алексей молча кивнул и подошел к группе детей и подростков.
— Вы получите лучшие условия из всех, что может предоставить вам Гардарика. Если случится чудо, все станете полноправными гражданами. Это немного — но и немало… Вам пора — пассажирский катер ткнулся резиновой колбасой амортизатора в причал и сразу же с борта бросили трап. Дети молча двинулись к судну. Никто не оглянулся ни на Алексея, ни на покидаемый ими город.
— Да хранит вас Перун… — Тайра с этими словами протянула руку вслед уходящим детям. Она стояла на берегу, как памятник будущему — черная фигура с зеркальным забралом шлема, казавшаяся неуклюжей из-за мешочков активной брони, рюкзака и раздутых карманов разгрузочного жилета. Свободна рука придерживала висевший на плече автомат, маска противогаза не пускала благословение дальше фильтра. Она сделала жест, словно лаская удалявшиеся фигуры, и машинально поднесла ладонь к лицу. Пальцы наткнулись на бронестекло и замерли там.
— Нам тоже пора, — Алексей мягко подтолкнул ее к бронекатеру, который доставил их сюда несколько дней назад. Они возвращались в Восточно-Сибирск, оставляя позади убежденность граждан в справедливом устройстве государства. Соснов понимал, что больше ему не сделать сыплющих искрами восторга материалов о великих свершениях страны по выходу из кризиса, не воспеть стабильное общество с экранов телевизоров. Пропагандист идеалов государства в нем был убит той же пулей, которая унесла из этого мира старосту никому не известного поселка под названием Новокраинка.
— Ты сейчас делаешь главную ошибку… — Тайра, казалось, почувствовала его состояние и теперь пришла на помощь.
— Какую?
— Ты начал думать — это раз, да еще и к тому же рассуждать о справедливости тех идеалов, которые поставлен защищать — это два. Я слишком часто видела, как гибнут задумчивые люди. Сомнения — это проклятия солдат. Внешне все остается вроде бы, как обычно, но грызущее изнутри чувство губит его. Человек по-прежнему ловок и быстр, но однажды не замечает камня на склоне, наступает на мину или распрямляется под обстрелом… Не повторяй ошибки многих хороших людей, не думай о стране плохо. Иначе долго ты не протянешь.
— А ты сама как справлялась со своими мыслями? — Тайра усмехнулась и, зажмурившись, подставила лицо речному ветерку. Светлые волосы тут же прыгнули вверх, образовав светящийся ореол вокруг головы.
— Я, милый, подала рапорт о переводе в не-боевую часть после того, как меня начали одолевать сомнения. С тех пор я и довольствуюсь местом сержанта — хотя можно было бы пройти перекомиссию и вернуться в ряды ГГВ.
— Давно это с тобой случилось? — Молчаливый кивок.
— Тренировка, во время которой мы столкнулись с такими же вот добродушными поселенцами и рейд в Московию были только началом. После того, как меня разжаловали в сержанты, нас, выпускников колледжа, направили на восток, для усиления подразделений пограничных войск, сдерживающих приток мигрантов… Переселенцы из Китая, скажу я тебе — вещь еще та. Они до сих пор ползут через границы, возводят поселки — но тогда они походили на муравьев, навалившихся на божью коровку. Говорят, ежегодно через границу переходило до четверти миллиона жителей Поднебесной. Половина из них натыкалась на замаскированные огневые точки, и гибла на рубеже. Остальных нам предстояло вылавливать в приморской тайге.
Условия там были куда хуже, чем здесь. Переправы через холодные реки, мошкара, из-за которой было невозможно поднять забрало шлема, сырые спальники вместо постелей… Но главное — не всегда отряды ГГВ и спецназа ФМС оказывались в выгодном положении — переселенцев часто сопровождали китайские солдаты — конечно, переодетые в гражданскую одежду, но вооруженные старыми автоматами или самозарядными карабинами. Хотя, несмотря на это, мне нравилась воевать в тайге — там было проще считать, что мы выполняем дело, которое пойдет на пользу нашим согражданам.
Интересны были и рейды на чужую территорию — когда мы обходили группу переселенцев и гнали их вперед, к нашей территории, точнее прямо на засаду пограничников. Порой приходилось подолгу мотаться вдоль границы, разрушая наведенные переправы, минируя помеченные их лазутчиками тропы, выслеживать самих лазутчиков.
Веселье мое закончилось, когда в нашу группу вместе с пополнением прибыл боец, с которым мы были в рейде на территории Московии. Мы поболтали с ним недолго — но этого оказалось достаточно, чтобы вспомнить ту деревню… На следующий день я поймала пулю — глупо, как резервист, высунулась из укрытия на полкорпуса. Правда, прежде, чем упасть, я изрешетила стрелка вместе с деревом, за которым он пытался спрятаться. Но на этом таежная часть моей жизни закончилась. В госпитале меня заштопали на совесть — даже нарастили пробитое легкое до нормального размера. Но думать я отучилась надолго.
— Может быть, мы что-то делаем не так? — Алексей сказал это чистой речной воде, не ожидая ответа от спутницы. Она и не стала ничего говорить — не потому, что разговор был на грани отступничества. Просто никто из них уже не представлял себе иного общества кроме того, в котором они жили.
— В нашей семье любили книги — не те флэш-накомители с текстом для КПК, которые ты выдавливаешь из уличного автомата, а настоящие, бумажные носители информации. У бабушки был целый шкаф с книгами ее молодости. В деревянном ящике хранились изъятые сейчас из гражданского оборота томики Баха, Куатье, Киплинга, Олдингтона… Знаешь, я часто брала некоторые из них и, уже спустя годы, не могла понять — почему наше общество отказалось от этих авторов…