Дуссандер резко сказал ему:
— Только попробуй.
— А что? Кто мне помешает? Вы?
— Пацан, ты все еще не понял, на какие ставки мы играем. Думаешь, мне нравится тыкать тебя в книжки твоим сопливым носом? — Голос стал твердым, властным, командным. — Думаешь, мне нравится слушать, как ты тут по-детсадовски ругаешься? «Пошел в задницу» — Дуссандер жестоко передразнил Тодда высоким фальцетом, от которого мурашки побежали по спине. — Пошел в задницу, ну и что, какая разница, я сделаю завтра, в задницу!
— А вам это нравится! — закричал Тодд в ответ. — Да, нравится! Только сейчас, когда вы у меня за спиной, не чувствуете, что вы зомби! Так что дайте мне, черт возьми, отдохнуть!
— Если тебя поймают со шпаргалкой, что, по-твоему, случится? Кому первому скажут?
Тодд посмотрел на свои пальцы с обгрызенными ногтями и ничего не сказал.
— Кому?
— А Бог его знает. Калоше Эду. Потом, наверное, родителям.
Дуссандер кивнул.
— Я тоже так думаю. Так что учись. Вложи шпаргалку в мозги, где ей и место.
— Я ненавижу вас, — устало сказал Тодд, — Правда. — Но он снова открыл учебник, и Тедди Рузвельт улыбнулся ему, Тедди скакал в двадцатый век с саблей в руке, и кубинцы разбегались перед ним, не устояв, наверное, перед ослепительной американской улыбкой.
Дуссандер опять стал качаться в кресле. В руках снова был стакан.
— Хороший мальчик, — сказал он почти с нежностью.
Первая в жизни Тодда поллюция случилась в последнюю ночь апреля, когда он проснулся от звуков дождя, таинственно шептавшего среди листьев и веток за окном.
Ему приснилось, что он в одной из лабораторий Патина. Стоял перед длинным низким столом. На столе, привязанная, лежала пышная молодая девушка необыкновенной красоты. Ему ассистировал Дуссандер. На Дуссандере — никакой одежды, если не считать белого фартука мясника. Когда он поворачивался, чтобы снять показания с приборов, Тодд видел его тощие ягодицы, трущиеся друг о друга, как белые камни неправильной формы.
Он протянул Тодду какой-то предмет, и тот сразу понял, что это, хотя никогда в реальной жизни не видел. Это был искусственный фаллос. Кончик его был сделан из полированного металла и блестел в свете флуоресцентных ламп, словно хромированный. Фаллос был пустотелый. Из него выходил черный электрический провод, заканчивающийся красной резиновой грушей.
— Давай, — сказал Дуссандер, — фюрер говорит, что все нормально. И это тебе награда за учебу.
Тодд посмотрел вниз и увидел, что он тоже голый. Его маленький пенис выпрямился и упруго выступал под углом из редких пушистых волос лобка. Он надел искусственный фаллос. Тот был тесноват, но внутри — какая-то смазка, поэтому чувство приятное. Нет, даже больше, чем приятное, потрясающее.
Посмотрел на девушку и почувствовал что-то странное в мыслях, похожее на восторг или крутой кейф. Вдруг стало казаться, что все так, как надо. Двери открыты. Он сейчас войдет. Он взял красную грушу в левую руку, поставил колени на столик и немного помедлил, прикидывая угол, тогда как его член все больше отходил от его мальчишеского тела.
Словно в тумане слышал, как Дуссандер произнес: «Опыт номер восемьдесят четыре. Электричество, сексуальный стимулятор, метаболизм. Основан на теории Тиссена об отрицательном усилении. Подопытная — молодая девушка, еврейка, шестнадцати лет, без шрамов, родинок, здорова…»
Девушка вскрикнула, когда кончик фаллоса прикоснулся к ней. Тодду были приятны и ее крик, и то, как она пыталась освободиться, или по крайней мере сдвинуть ноги вместе.
«Вот, вот что они не показали в этих журналах о войне», —подумал он. Но теперь сам все узнает.
Он резко двинулся вперед, безжалостно войдя в нее. Она пронзительно закричала, как пожарная сирена.
После первых метаний и попыток вытолкнуть его, она лежала совсем тихо и терпела. Смазанная внутренняя поверхность искусственного фаллоса скользила по налитому кровью пенису Тодда. Восхитительное, райское наслаждение.
Его пальцы играли с резиновой грушей в левой руке.
Где-то далеко Дуссандер диктовал пульс, кровяное давление, частоту дыхания, альфа-волны, бета-волны, число толчков.
Когда Тодд почувствовал приближение высшего блаженства, он замер и сжал резиновую грушу. Глаза девушки, до этого закрытые, распахнулись и выкатились. Язык затрепетал в розовой полости рта. Руки и ноги задрожали. Но главное действие совершалось в ее туловище: оно вздымалось и падало, вибрируя всеми мышцами.
(ах, каждый мускул, каждый мускул напрягается, сжимается, каждый)
каждый мускул и чувство оргазма (экстаз)
ах, вот оно, вот
(конец света гремел за окнами)
Тодд проснулся от этого грома и шума дождя. Лежал, свернувшись в темный клубок, и сердце билось, как у спринтера. Нижняя часть живота была залита теплой липкой жидкостью. На секунду он ужасно испугался подумав, что истекает кровью… а потом понял, что это на самом деле, и ощутил слабое, тошнотворное отвращение. Сперма. Семя. Фигня. Сок джунглей. Слова с заборов и стен кабинок общественных туалетов. Ему не нравились эти слова.
Руки беспомощно сжимались в кулаки. Вспоминался оргазм во сне, теперь уже не такой яркий, бессмысленный, пугающий. Но нервные окончания все еще дрожали, медленно откатываясь от пиковой точки. Финальная сцена, уже поблекшая, казалась теперь отвратительной и какой-то принудительной, как неожиданный вкус тропического фрукта, когда вдруг понимаешь (но с опозданием), что он так восхитительно вкусен лишь потому, что гнилой.
И он понял, что ему надо сделать.
Единственный способ снова стать самим собой — убить Дуссандера. Только один путь. Время сказок прошло. Речь пошла о выживании.
Убью его — и дело с концом, — прошептал он в темноте. За окном стучал дождь, сперма высыхала на животе Тодда. Шепот оживлял его слова. Дуссандер всегда держал с десяток бутылок виски на полке над лестницей в подвале. Он подходил к двери, открывал ее (частенько уже почти без сил) и спускался на две ступеньки. Потом наклонялся, протягивал руку к полке, а другой рукой снимал за горлышко новую бутылку. Пол в подвале не бетонирован, но земля очень утоптана, и Дуссандер с аккуратностью машины, которую Тодд теперь считал скорее прусской, чем немецкой, раз в два месяца поливал ее нефтью, чтобы не плодились насекомые. Бетон или не бетон, все равно старые кости ломаются легко. И со стариками бывают несчастные случаи. Вскрытие покажет, что при падении «мистер Денкер находился под воздействием алкоголя.»
Что случилось, Тодд?
Он не ответил на звонок, поэтому я открыл дверь ключом, который дал он мне сам. Иногда он засыпал днем. Я вошел в кухню и увидел, что дверь подвала открыта. Спустился по лестнице, и он… он…
Потом, конечно, слезы.
Должно сработать.
Необходимо снова стать самим собой.
Тодд долго лежал в темноте и слушал, как гроза уходит куда-то к западу, через Тихий океан, прислушивался к шепоту дождя. Он думал, что уже не заснет, а будет лежать и все обдумывать. А на самом деле заснул уже через минуту и спал без сновидений, положив кулак под подбородок. Первого мая он впервые за много месяцев проснулся полностью отдохнувшим.
11
Май 1975 г.
Эта пятница в середине мая показалась Тодду самой длинной в жизни. Он отсиживал урок за уроком, но ничего не слышал, напряженно ожидая последних пяти минут, когда преподаватель достанет пачку хвостовок и начнет их раздавать. Каждый раз при приближении учителя с хвостовками Тодд замирал. И каждый раз, когда учитель проходил, не останавливаясь, он ощущал приступы головокружения и был на грани истерики.
Хуже всего было на алгебре. Учитель подошел… помедлил… и когда Тодд уже был уверен, что он пройдет дальше, Сторман положил перед ним хвостовку лицевой стороной вниз. Тодд холодно посмотрел на нее, не чувствуя ничего. Теперь, когда это случилось, он ощущал лишь холод внутри. «Вот и все, — подумал он. — Очко, гейм, сет и матч. Если только Дуссандер не придумает еще что-нибудь. А я сомневаюсь.»
Без особого интереса он перевернул хвостовку, чтобы узнать, сколько баллов ему не хватило до тройки. Должно быть немного, но старый Кремень Сторман спуску не дает никому. Он увидел, что графы для оценок пусты: ни общей оценки, ни баллов. В графе примечаний было написано: «Я рад, что не пришлось выдать тебе настоящей. Сторман.»
У Тодда зашумело в ушах, голова снова закружилась, на этот раз сильнее, и стала походить на воздушный шарик с гелием. Тодд изо всех сил вцепился в края парты с одной мыслью: только бы не потерять сознания и не упасть.
Понемногу приступы головокружения прошли, и пришлось уже бороться с желанием догнать Стормана на кафедре и выколоть ему глаза остро заточенным карандашом, который Тодд держал в руках. И при всем при этом внешне он был спокоен. Лишь легкое подергивание века говорило о том, что происходит у него внутри.
Через пятнадцать минут школа осталась позади. Тодд, опустив голову, медленно брел за угол дома к стоянке велосипедов, руки в карманах, связка книг под мышкой. Он не замечал орущих и снующих вокруг школьников. Бросил книги на багажник, оттолкнул свой «швинн» и уехал прочь. К дому Дуссандера.
Сегодня, — думал он. — Сегодня твой день, старик.
— Итак, — сказал Дуссандер, наливая виски в кружку, когда Тодд вошел в кухню, — обвиняемый освобожден из-под стражи. Так говорят, пацан? — Дуссандер был в халате и мохнатых шерстяных носках выше щиколотки.
«В таких носках, — подумал Тодд, — легко поскользнуться». Он посмотрел на бутылку виски, с которой общался Дуссандер. Жидкости оставалось всего на три пальца в высоту.
— Ни двоек, ни троек с минусом, ни хвостовок, — проговорил Тодд. — Я еще смогу изменить оценки в июле. Если буду продолжать работу, то в четверти будут только четверки и пятерки.
— Конечно, будешь продолжать, — сказал Дуссандер. — Мы проследим. — Он допил кружку и налил еще виски. — Это надо отметить. — Язык слегка заплетался, почти совсем незаметно, но Тодд знал, что старый хрыч уже сильно пьян. Да, сегодня. Все произойдет сегодня.
Но мальчик был спокоен.
— Отмечать такую чепуху, — возразил он Дуссандеру.
— Жаль, что посыльный с осетриной и трюфелями опаздывает, — сказал Дуссандер, пропустив реплику Тодда мимо ушей. — В наше время эта служба так ненадежна. Как насчет крекера с сыром, пока ждем?
— Да ладно вам, — сказал Тодд. — Какого черта…
Дуссандер встал (при этом ударился коленом о стол и скривился) и подошел к холодильнику. Достал сыр, потом нож из ящика, тарелку из буфета и коробку крекера из хлебницы.
— Все тщательно пропитано синильной кислотой, — сообщил он Тодду. Выкладывая сыр и крекеры на стол, он улыбнулся, и Тодд заметил, что старик сегодня опять не надел вставные зубы. И все равно улыбнулся в ответ.
— Ты такой тихий сегодня, — удивился Дуссандер. — Думал, будешь ходить на голове. — Он вылил остатки виски в кружку, выпил и вытер губы.
— Еще не пришел в себя, — сказал Тодд, откусывая кусок крекера. Давно уже Тодд перестал отказываться от еды. Дуссандер думал, что у одного из друзей Тодда есть письмо — конечно, такого письма не было. Он предполагал, что Дуссандер уже давно догадался об этом, но знал точно, что старик не посмеет проверять свою догадку таким крайним способом, как убийство.
— О чем мы поговорим сегодня? — спросил Дуссандер, готовя последний выстрел. — Сегодня я даю тебе выходной от занятий, как ты на это смотришь? А? — Когда напивался, его акцент становился заметнее. И этот акцент Тодд уже ненавидел. Но сегодня ему акцент не мешал. Все шло, как надо. Он был спокоен. Взглянул на свои руки, которыми собирался толкнуть старика, они совсем обычные. Даже не дрожали. Были спокойны.
— Мне все равно, — ответил он. — О чем угодно.
— Хочешь, расскажу об особом мыле, которое мы делали? Или о наших экспериментах с насильственным гомосексуализмом? А может, интересно будет узнать, как я сбежал из Берлина после того, как по глупости вернулся? Это не слабо, уверяю тебя. — Он изобразил как бы бритье одной впалой щеки и засмеялся.
— Все равно, — сказал Тодд. — Правда. — И увидел, что Дуссандер осмотрел пустую бутылку, потом взял ее, отнес и бросил в мусорную корзину.
— Нет, пожалуй, об этом не стоит, — решил Дуссандер, — Похоже, ты не в настроении. — Он помедлил около мусорной корзины, а потом зашагал к двери подвала. Шерстяные носки зашаркали по неровному линолеуму, — Лучше я расскажу тебе про одного старика, который боялся.
Дуссандер открыл дверь подвала и стоял спиной к столу. Тодд неслышно поднялся.
— Он боялся, — продолжал Дуссандер, — одного мальчика, который был в какой-то мере его другом. Умный мальчик. Мама называла его «способный ученик», и старик тоже понял, что он способный, хоть и не совсем такой, как считала мама.
Дуссандер возился со старомодным выключателем на стене, пытаясь повернуть его негнущимися, неловкими пальцами. Тодд подошел — проскользнул — по линолеуму, минуя те места, где он скрипел и трещал. Он теперь знал эту кухню, как свою. Даже лучше.
— Сначала мальчик не был другом старика, — сказал Дуссандер. Он, наконец, справился с выключателем. Потом спустился на одну ступеньку с осторожностью бывалого пьяницы. — Сначала даже очень не нравился. А потом старик привык к его обществу, хотя антипатия оставалась довольно сильной. — Дуссандер смотрел на полку, все еще держась за перила. Тодд спокойно, — нет, хладнокровно, — встал у него за спиной, выбирая удобный момент для сильного толчка, чтобы Дуссандер выпустил перила. Но решил подождать, пока Дуссандер нагнется.
— Отчасти старику нравилось чувство равенства, — задумчиво продолжал Дуссандер. — Понимаешь, старик и мальчик держали друг друга мертвой хваткой. Каждый знал то, что другой хотел сохранить в тайне. А потом… да, потом старику стало казаться, что что-то меняется. Он терял свою власть — всю или часть — в зависимости от того, насколько отчаянно или умно мог поступить мальчик. И однажды длинной бессонной ночью старик подумал: а хорошо бы эту власть над мальчиком укрепить. Ради собственной безопасности.
Дуссандер отпустил перила и наклонился над крутыми ступеньками, но Тодд застыл неподвижно. Холод внутри растаял, а вместо него накатывала красная волна гнева и смущения. Когда Дуссандер взял новую бутылку, Тодд злобно подумал, что у старика самый вонючий подвал в городе — хоть нефть там, хоть что. Пахло так, словно там что-то сдохло.
— И тогда старик встал с постели. Много ли нужно спать старику? Совсем мало. И он сел за свой столик, думая о том, как удачно он впутал пацана во все преступления, ими была теперь набита голова мальчика. Он сидел и думал, как много мальчик работал, как старался он подтянуть свои школьные отметки. И о том, что когда он подтянет свои оценки, живой старик ему больше не понадобится. А как только старик умрет, мальчик станет свободным.
Дуссандер обернулся, держа бутылку виски за горлышко.
— Я слышал тебя, — сказал он почти нежно, — с самого начала, когда ты отодвинул стул и встал. Ты еще не так бесшумен, как тебе кажется. Во всяком случае, пока.
Тодд молчал.
— Так вот, — воскликнул Дуссандер, возвращаясь снова в кухню и закрывая за собой дверь подвала. — Старик все записал, ясно? От первого слова до последнего. И когда закончил писать, уже светало, и его руку ломило от подагры; от этой проклятой подагры, но впервые за много недель было хорошо. Он чувствовал себя в безопасности. Опять лег в постель и проспал до полудня. Если бы проспал дольше, то пропустил бы свой любимый сериал «Поликлиника».
Он опять уселся в кресло-качалку. Потом достал старый складной нож с желтой ручкой из слоновой кости и стал старательно отковыривать кольцо вокруг пробки.
На следующий день старик надел свой лучший костюм и отправился в банк, где у него были кое-какие сбережения и открыт счет. Он поговорил с одним из служащих, который дал исчерпывающие ответы на все вопросы. А затем арендовал депозитный сейф.Служащий банка объяснил старику, что один ключ будет у него, а второй — в банке. Открыть сейф можно только двумя ключами. Никто, кроме старика, не сможет воспользоваться ключом без его письменного, нотариально заверенного разрешения. С одним лишь исключением.