Гастон кивал, соглашаясь, и показывал Фигаро новые визитки с золотым тиснением.
-…Га-а-аспа-а-а-да-а-а! Ра-а-а-зойдись!.. Осторожно, господин Гастон, здесь ступеньки… Господин Фигаро, хватайтесь за Прохора… Прошка, оглоблю тебе под хвост! А ну мотнись, заверни добрым господам на утро! И чтобы с ледника! Сам проверю!.. Сюда, господа… Вот ваше пальто, господин Гастон. Досточтимый Фигаро – Ваша шляпа. Теперь во двор по лестничке… Юзик! Юзик, мать твоя женщина, отец старый боров! Спишь, собака?! Нет? Вот и славно… Не «кого черт несет», а их сиятельства господин Гастон и столичный следователь. Нажрамшись, значицца. Возьмешь евойный экипаж и развезешь по домам. И чтоб, шельма, каждого – до кровати! Узнаю, что под забором высадил – сгною!.. А, Прошка! Принес? А ну-ка дай сюда… Ух-х-х! Хороша, стерва! Молодец, Прохор! Ступай вон… Так, господа, забираемся, поднимаем ножки… Полежать? Это да, это славно, хорошая мысль!
- А ну, сучий потрох, давай песни петь!
- «Как под горкой, под кустом, портит девку черт хвостом! Хвост саженый, крест свяченый…»
- Н-н-но! Пшла, дура!
- Доброй ночи, господа! Доброй ночи, легкой дорожки!
- «…ландыши, ландыши, светлого мая приве-е-е-ет!...»
…Луна хитро глянула в замочную скважину облаков желтым глазом, усмехнулась и нырнула под простыню ночи. Вдали гасли последние городские огни и только над голыми осенними холмами, поросшими жухлой травой, лилась тихая мелодия:
- ..к колдунам, что свернули горы,
Колдунам, что всего добились,
Но разъявши небо и море
Чудеса творить разучились…
Проснувшись, Фигаро некоторое время лежал, боясь пошевелится. Голова разламывалась и это даже радовало: жуткая похмельная боль не оставляла места для угрызений совести.
Следователь приоткрыл один глаз. Сразу стало понятно, почему так болит затылок: он лежал поперек кровати, упираясь головой в стену. Лежал, кстати, при полном параде: плащ, пиджак, брюки и даже галстук. Сапоги, слава богу, стояли в углу.
За окном вовсю светило солнце. Похоже, полдень уже давно миновал. «О, черт, когда же я вернулся? И, главное, как?!», подумал Фигаро, тихо ужасаясь. «Саквояж?! А, нет, все в порядке – саквояж на месте… Ладно, будем потихоньку вставать…»
Сказать, однако же, оказалось проще, чем сделать. Минут десять следователь ворочался, массируя виски. Это не слишком помогало; казалось, паскудная пульсирующая боль просто перетекает из одной половины черепа в другую, сохраняя при этом всю свою красочную насыщенность.
С грехом пополам поднявшись на ноги, Фигаро доковылял до стола, набрал в стакан воды из кувшина, покопался в саквояже в поисках «походной аптечки» – деревянной коробки обитой изнутри мягкой тканью (в «аптечке», помимо микстур от головной боли и «сердечного сбора», имелись склянки, содержимое которых привело бы в ужас даже заправского некролекаря) и плеснул в воду нашатыря. Подумал немного, добавил немного камфары, взболтал все это дело пальцем, закрыл глаза и простер над стаканом дрожащую руку.
Заклятие удалось только с третьего раза. Фигаро приоткрыл глаз: колдовство работало: вокруг пальцев тлели фиолетовые огоньки. Стефан Целеста, колдовских дел мастер из университета внутренних дел, обучил нерадивых отроков этой формуле еще на первом курсе. Склонные к обильным возлияниям студиозусы мотали на ус и постигали азы Высокой Науки с невероятной скоростью: попробуй сплести «Трезвящий Укол», когда руки ходят ходуном, а в голове играет гавот!
Наконец вода в стакане покрылась тонкой корочкой льда и стала кристально чистой. Фигаро вздохнул, перекрестился, и крепко зажмурившись, одним махом проглотил заклятый раствор.
…Повозка Гастона стояла под окнами следователя уже около получаса. Первый Зам справедливо полагая, что торопится нет никакого резону, сидел на козлах и потягивал из стеклянной бутыли свежий кефир. Гастону нравился весенний пригород: свежий воздух, тишина, запах свежего хлеба и влажной земли навевали на него, закоренелого горожанина, поэтическое настроение. Он уже даже сложил строку: «В хлеву корова – «му-у!», ее я не пойму», когда дверь дома распахнулась, и во двор пулей вылетел Фигаро. Передвигаясь со скоростью невероятной для своего возраста и телосложения, следователь поднял тучу пыли и исчез в деревянной будке сортира, откуда тут же донеслись жуткие звуки: так вполне мог бы рычать китайский дракон-огнеплюй, раздраженный визитом в свое логово отряда загонщиков - «камикадзе». Гастону даже показалось, что стены деревянной кабинки, выкрашенные в веселый цвет яичного желтка, слегка подрагивают.
Феерия продолжалась минут пять, после чего следователь ДДД появился в дверях «комнаты раздумий» – слегка помятый, но вполне живой и здоровый. Он сделал Гастону ручкой и прошествовал в дом, откуда через минуту вышел со стаканом крепкого чая и саквояжем подмышкой.
- Здравствуйте, милейший господин Фигаро! –Гастон, красный как рак, всячески избегал смотреть следователю в глаза, – Как Ваше ничего?
- Благодарю покорнейше, Вашими молитвами! – физиономия Фигаро цветом напоминала перезрелый помидор. – Призвал на помощь колдовство для ускоренного избавления телес от продуктов распада спиртного и сейчас, как видите, чувствую себя бесподобно!
- Ах, Ваша проницательность уступает только Вашим же талантам! Сутрева я дал крюка, дабы заехать по пути к почтенному господину Метлби, который видя что Ваш покорный слуга страдает от последствий вчерашней… вчерашних… хрм!.. оказии… В общем, Алистар с присущей ему благосклонностью, милостиво наложил на меня «Медные трубы», а посему здоровье мое, как видите, цветет и пахнет…
- Эхм… Гастон… А Вы помните, что мы вчера делали после того, как заказали графин?
- Не помню, – развел руками Гастон, при этом соврав, не моргнув глазом. – Совсем выветрилось из головы. А Вы, уважаемый Фигаро? Помните хоть что-нибудь?
- Абсолютно ничего, – с каменным лицом наврал следователь. – Память будто отшибло. Прямо мистика.
- Действительно, странно, – облегченно вздохнул Первый Зам. – Так куда едем?
- В Летний Дом. Я хочу поговорить с домочадцами Матика, проверить книгу записей охраны и… Это у Вас, часом, не кефир?
- Кефир. И еще две бутылки под сиденьем. Угощайтесь.
- Ваша карма только что очистилась от грехов пяти прошлых жизней! – Фигаро, восторженно сопя, забрался в повозку. – Только поедем потихо-о-онечку…
- Ну, конечно же. Торопиться не надо; успеем как раз к обеду.
Некоторое время они ехали молча. Следователь потягивал ледяной кефир из бутыли и тихо завидовал Первому Заму: для него самого «Медные трубы» были колдовством на грани возможного. Да и времени на подготовку и расчеты ушло бы столько, что любое похмелье к тому времени прошло бы само собой. А Метлби, наверняка, щелкнул пальцами, дунул, плюнул и пошел, значит, Гастон со свежей головой и чистой совестью. «Встань и иди…»
- Сегодня с утра я показал Матику счет из ресторации, – нарушил молчание Гастон. – Не стану Вас смущать, но «Равелин» – место дорогое.
- Матик рвал и метал?
- Нет. Подписал, не моргнув глазом. Старик в расстроенных чувствах. Все это дело камнем повисло у него на шее. Вчера ему телеграфировал губернатор. Их сиятельство желали знать, действительно ли у нас тут триста трупов и сумасшедший некрот, разгуливающий по улицам. Матик вконец извелся, убеждая губернатора, что главный ужас Нижнего Тудыма – цены на войлок, но, похоже, не преуспел. Если в ближайшую неделю мы не закроем это дело, наша история может выйти городу боком.
- Политические неприятности… – начал Фигаро, но Гастон его перебил:
- Политика тут на втором месте. В городе постоянно живет почти десять тысяч человек, примерно половина из которых работает на Большой Пружинной, а наши заказчики не связанны долгосрочными контрактами. Столичные мануфактуры работают быстрее и цены у них гораздо ниже; единственная проблема в том, что они используют немецкие станки, в которых наши родные Василии и Питеры разбираются как овца в мармеладе. Поэтому столица гонит много брака, да и везти товар далековато. Но долго ли так будет продолжаться? С каждым днем все больше строится железнодорожных веток, все больше появляться специалистов-механиков, все труднее выбить металл у шахтеров. Только колдуна-маньяка нам тут и не хватало. А если окажется, что убийство совершил член семьи Матика… Сами понимаете, как все может обернутся.
- Да, – вздохнул следователь, – ситуация… Ах, ты, чертов Матик, старый прохиндей… Ведь знал я, что это «ж-ж-ж!» – неспроста.
- Матик может быть и благодарным. Очень благодарным.
- Я знаю, Гастон. Я знаю.
- Ну конечно! – воскликнул Фигаро.
Кабинет, выделенный следователю в Летнем Доме, больше походил на неприлично располневший чулан. Это было полуподвальное помещение, куда последние лет двадцать стаскивали самый разнообразный хлам, а то и просто мебель, не вписавшуюся в строго подобранный интерьер, и теперь Фигаро приходилось располагаться среди башен из стульев, бастионов из старых книг и лабиринтов из садового инвентаря.
Сидя за монументальным столом с резными ножками, который он сам бы с удовольствием умыкнул для личного пользования, Фигаро ерзал на стуле, обитом свиной кожей и копался в бумагах, любезно предоставленных Гастоном. Нал следователем угрожающе нависал комод красного дерева, неведомо как (колдовство, не иначе) взгромоздившийся на уродливый платяной шкаф с отбитыми резными завитушками. Справа на Фигаро мрачно смотрел мраморный бюст бородатого старца с заляпанной птицами плешью, очевидно, ранее стоявший где-то в саду, а слева на тумбочке балансировал большой пыльный патефон. Словом, обстановка была самая что ни на есть живописная.
- Ну конечно! – воскликнул Фигаро. – Никто из охраны не видел мужчины средних лет в черной шляпе! Ни пятнадцатого, ни двадцатого, ни вообще когда-либо! И, конечно, никто не сделал в гостевой книге соответствующей записи!
- Вас это удивляет? – Гастон, пристроившийся рядом на перевернутом кресле без ножек, поболтал ногами в воздухе и выпустил в потолок колечко сигарного дыма.
- Не то, чтобы очень, – признался Фигаро. – Для колдуна такого уровня заморочить двух жирных охранников с ржавыми палашами – детский лепет. Это и я могу… Но меня, признаться, удивляет, что Матик не озаботился своей безопасностью. Вы видели этих типов там, на входе? Они же не пробегут и полверсты: свалятся с приступом сердечной жабы! А тот, с усами, кажется, был пьян! Я, конечно, извиняюсь, но не могу не спросить: городской голова – дурак?
- А, – махнул рукой Гастон, – для своей работы они вполне годятся. У нас тут не банк и не тюрьма, а Матик – не их светлость Архиканоник всея инквизиции. Воров у нас гоняют сторожа, оба – бывшие солдаты. Стреляют солью за двадцать шагов без промаха и могут метлой отделать дюжего детину под орех.
- А колдуны?!
- Фигаро, в нашем уезде колдуны встречаются не чаще, чем сорняки в розарии халифа Аблажах-Абладаха. Вы ведь родились на побережье, так?
- Ну да.
- У вас там ставили сети от акул?
- Господи, зачем? Там и акулы-то не водились…
- Но ведь ничто не мешало им туда заплыть, верно? Так почему же…
- Ладно-ладно, – замахал руками следователь, – я понял Вашу мысль. Ведите сюда первого… э-э-эм… свидетеля.
- Уже тут. Почтенная госпожа Аглая Стефферсон.
- Пусть войдет. Да, и найдите для нее какое-нибудь кресло поприличнее. А то я себя чувствую, как прокурор – неловко как-то…
Аглая Стефферсон, личная служанка Мари Кросс, не походила ни на классную даму, ни на дородную пышку-домохозяйку. По бумагам ей было сорок лет с хвостиком, но длинные каштановые волосы еще не тронула седина, а тонкая шея, обыкновенно столь предательски выдающая женский возраст, была лишена морщин. Хрупкая моложавая женщина, с которой все еще можно отправиться на загородный пикник с бутылкой хорошего вина и без надоедливых подружек. И одета не в серую робу - «пыльник», а в широкий сарафан с серебряными лилиями, ничуть не скрывающий выдающуюся фигуру. «Интересная дама», подумал следователь. «Во всех смыслах».
- Присаживайтесь, – он показал на мягкое кресло в дурацких велюровых цветочках, которое Гастон с помощью садовника только что притащил из гостиной.
Аглая степенно кивнула и опустилась в кресло; при этом ее спина осталась идеально прямой. Следователь подумал, что эта женщина похожа на гвоздь, но не вульгарный ржавый «цвях», забитый в ставень покосившейся хаты, а серебряный гвоздик, на который можно повесить, скажем, картину. «Три дредноута в сосновом заливе». Акварель.
- Для начала я хочу Вам напомнить, что, хотя почтенный господин Гастон нас временно покинул, удалившись в сад покурить, Вы не обязаны отвечать на мои вопросы в отсутствие адвоката. В общем-то, Вы вообще не обязаны на них отвечать, потому что Вы не под следствием.
- Но это может помочь госпоже Мари?
«Ну и голос», подумал Фигаро. «Ей бы эскадроном командовать».
Но вместо этого сказал:
- Может. Очень сильно.
Аглая немного подумала.
- Тогда я отвечу на любые вопросы. То есть – совсем на любые. К тому же, Вы не похожи на следователя, господин Фигаро.
- Почему? – изумился тот.
- У Вас слишком добродушное лицо, – извиняющимся голосом пробормотала Аглая, мгновенно зардевшись, как маков цвет. – Вас преступники не будут бояться.
Теперь покраснел уже следователь.
- С чего Вы взяли, что меня должны бояться «преступники», госпожа Стефферсон? Я, видите ли, в основном, работаю с подозреваемыми, а это, в громадном большинстве случаев, честные люди, не имеющие никаких проблем с законом.
- Почему так? – теперь настал черед удивляться служанке.
- Ну как же? Подозреваемых много, но виновный-то только один. Ну, бывает, конечно, несколько подозреваемых вступают в сговор, но, обычно, преступников, все-таки, не больше одного. И чаще всего, пока я допрашиваю ни в чем не повинных людей, настоящий преступник вообще сидит в соседнем уезде, попивая кофе на полустанке.
Аглая заворожено смотрела на следователя, будто он был бриллиантом «Чистая Ворожея», который по ошибке завезли на выставку в их захолустье. Сиди они сейчас за столиком в том же «Равелине», можно было бы влить в дамочку пару бокалов шампанского, рассказать про охоту на вампира (любимая история всех следователей ДДД) и ловить момент счастья. Но они сидели в подвале Летнего Дома, среди антикварной мебели и тюков, набитых пыльными книгами. Поэтому Фигаро тихо вздохнул и продолжил:
- Хорошо. Тогда не могли бы Вы рассказать, где Вы были в… тот вечер, когда…
- В тот вечер, когда убили Марко Сплита? – ее голос и лицо даже не дрогнули.
- Да. Именно.
- У себя в комнате. Мари, как обычно, отослала меня еще засветло. А в свою комнату она мне всегда запрещала входить. Да что там – даже приближаться к двери!
- Это еще почему?! – маленькие глазки следователя широко раскрылись. – Она… занималась чем-то опасным?
- Да уж, конечно! Мари-то колдунья, учится у почтенного господина Метлби – да минут его всякие хвори! Да только господин Метлби – колдун-мастер, а Мари все больше, по книжной части. Не та хватка, как говаривала моя маман, покойся ее душа в горнем Эфире. Вот и напортачит, бывало, всякого… Раз цирюльник к ней пришел, господин Фист с Жестяного Переулка – он ей, обычно, челку подрезал, и волосы укладывал, а Мари чего-то там ворожила. Знать не знаю, что хозяйка хотела сделать, но пошло у нее все наперекосяк. Фист, значит, двери открывает, а в него – прямо, простите, в морду, – облако. Такое, знаете, как цыплячий пух…
- Знаю – кивнул следователь, – Побочный выброс.
- Может быть. О том не мне, дурочке, судить. Да только окутало облако нашего цирюльника, и растаяло, а вместе с ним и жилетка со штанами. Которые Фистовы, в смысле, штаны. Конфуз был – страсть!
- Да уж, представляю, – рассмеялся Фигаро, думая о том, что побочный выброс эфирной энергии хаотического содержания мог с той же легкостью не просто устроить «конфуз», растворив в остаточных эманациях штаны и жилетку неудачливого цирюльника, но и развеять без следа его самого. И даже в этом случае можно было бы считать, что несчастному повезло. Все могло обернутся куда хуже: все студиозусы факультета метафизики знают историю о добрейшем мистере Джекки Ли, по ночам превращавшегося в… Тьфу-тьфу, не в свете полуденном помянем и, уж тем более, не к ночи-матушке!