Летел Стёпик не особенно торопясь, внимательно разглядывая оба берега. Хоть и решил он, что Глеба повезли в Лузу, но мало ли что могло случиться по дороге: мотор сломался, лодка прохудилась… Могли и просто так пристать, для отдыха. К тому же, торопиться не следовало и по той еще причине, что летел он сейчас открыто, не таясь, а вдоль реки было немало жилых поселений, откуда его наверняка замечали. И хоть «диким» запрещалось иметь огнестрельное оружие, надеяться на это лучше не стоило. Правда, как раз поэтому пролетать такие места подспудно хотелось как можно быстрее, но тогда и вероятность проглядеть отчаянного стрелка была выше. Не зря говорят: «Тише едешь – дальше будешь». Может, по этому поводу и стоило бы поспорить, но именно сейчас так оно и было.
«Птер» летел уже довольно долго, когда наконец-то увидел лодку. Та стояла у берега возле деревянных мостков. За ними, чуть поодаль, раскинулось большое село. В прошлой жизни, будучи еще человеком, Стёпик бывал здесь всего лишь однажды, но сомнений в том, что это Палема, у него не было. Сомнения вызывало другое: та ли это лодка? С одной стороны, другой здесь взяться было и неоткуда, разве что по неведомой и крайне сомнительной надобности сюда кто-то приперся из Лузы. Но с другой – на кой хрен здесь останавливаться Глебу с провожатыми? Хотя, если и правда забарахлил мотор или в лодке обнаружилась течь, сюда могли причалить, чтобы эти неисправности устранить. А там и ночь настала, вот и решили заночевать в селе. Конечно, храмовникам проситься на постой к «диким» не особо приятно, особенно после случая с «Москвой», но у одного из них имеется автомат, что наверняка придавало незваным гостям бодрости, да и Глеба мутанты могли принять за своего. Странно лишь, что спят эти гости что-то слишком уж долго – солнце-то, вон, уже к полудню подбирается.
Глянул Степан на солнышко – и обомлел… Вот ведь, опасности он снизу берегся, а та на него с неба нацелилась! Из-под белого облака, сложив крылья и вытянувшись в струну, на него падал еще один «птеродактиль»! Коротко ойкнув, Стёпик заложил крутой вираж, но его «сородич» раскинул крылья и, остановив падение, развернулся в ту же сторону. А поскольку скорость чужака изначально была выше, он быстро настиг свою жертву. Огромные, налитые кровью глаза твари, длинная зубастая пасть приближались настолько стремительно, что Стёпик понял: ему не уйти. Мелькнула мысль: «Неужто и я такой страшный?» Потом он зажмурился, приготовившись к смерти, и почти уже реально почувствовал, как смыкаются на его беззащитной шее пилообразные челюсти, но тут по барабанным перепонкам ударил грубый скрежещущий звук, а его толкнуло упругой воздушной волной – и только. Степан разлепил кожистые перепонки век и завертел головой. Крылатый чужак обнаружился рядом. Только он не нападал, а кружил вокруг Стёпика, словно мошка возле огня. При этом он продолжал скрежетать – оглушительно и противно.
«Чего ему надо-то?» – в отчаянье подумал Стёпик. С представителями «родного» вида так близко он встретился впервые и не имел ни малейшего понятия, как нужно себя вести. Может, «сородич» всего лишь здоровается и следует проскрежетать в ответ то же самое? А если он случайно проскрежещет что-нибудь оскорбительное, а то и вовсе подаст сигнал атаки? Вот ведь гадство! Что же теперь делать?..
За всей этой тревожной кутерьмой Стёпик совершенно забыл, что нужно поглядывать и вниз. То, что земля совсем рядом, он понял тогда лишь, когда оттуда раздался восторженный вопль:
– Гли-ко, гли, как он к ей клеится! Чичас жариться станут! Зови мужиков!
«Что?! – перестав от возмущения махать крыльями, Стёпик едва не рухнул на головы бесстыжим наблюдателям и лишь в самый последний момент успел набрать высоту. – Этот зубастый урод меня что… того самого хочет?!.» Отвращение и ужас были настолько сильными, что «птер» все-таки оторвался от потенциального насильника. А оглянувшись и наконец-то сумев полностью рассмотреть преследователя, понял, что местные похабники ошиблись. От него добивался любви не самец, а самка! Вот ведь Мар-р-рруся, так ее да эдак!.. Не-не-не, «так и эдак» не надо, это просто к слову пришлось. Но крылатое чудище точно было «Марусей», а не «Васей» – отсутствие кое-каких деталей, имеющихся у него самого, сразу бросалось в глаза. Хоть данное открытие и сняло некрасивые обвинения с дикого «птеродактиля», положение самого Стёпика не облегчило ни на чуть. По правде говоря, здоровое тело животного, в шкуре которого он сейчас находился, скорее всего, не отказалось бы от того, что ему столь навязчиво предлагали, но человеческий разум Степана был не только против этого – он возмущенно протестовал и скорее готов был перекусить приставучей драконихе шею, чем поддаться ее ухаживаниям. Впрочем, убивать «Марусю» Стёпику совсем не хотелось. Она ведь была ни в чем не виновата, ею управляли всего лишь инстинкты. К тому же, кто знает, вдруг он и в самом деле по драконьим меркам умопомрачительный красавчик, за которым и не хочешь – погонишься. Сердцу-то не прикажешь!..
Сумбурные мысли «птера» были прерваны звуком автоматной очереди. Вопросы продолжения рода отпали сами собой, грубо вытесненные инстинктом самосохранения. Стёпик рванул ввысь и в сторону, стараясь лететь зигзагами, чтобы по нему было труднее попасть. Впрочем, больше не стреляли. Набрав порядочную высоту и оставив село далеко позади, он наконец осмелился оглянуться. Люди казались отсюда мелкими муравьишками, и понять, есть ли среди них Глеб, не представлялось возможным. Наверняка есть. Но какая уже разница? Теперь тот, за кем он охотился, и его провожатые о нем знают, поэтому приблизиться к мохнатому страшиле на расстояние меньше убойной дальности пули равнозначно тому, чтобы сложить сейчас крылья и рухнуть вниз головой на камни. Да можно и не на камни – чтобы свернуть с такой высоты «лебединую» шею, хватит и травяного лужка. Короче говоря, задание Подземного Доктора он провалил. Во всяком случае, тот вариант, на который больше всего надеялся Доктор. Правда, своей прямой вины Стёпик в этом не видел. Кто же знал, что в самый неподходящий момент его атакует любвеобильная самка? Если честно, он и думать забыл, что не один в этом мире такой, пусть и единственно разумный среди всех ныне живущих «птеродактилей». По сути, его можно считать настоящим драконом – ведь те, если верить легендам и сказкам, тоже отличались умом и сообразительностью, а некоторые, как и он, и разговаривать могли. Правда, они еще и огнем изо рта пыхали… Ну, ничего, ему это не нужно, у него чуток другая эта… ориента… нет-нет!.. модификация.
Вспомнив о других представителях вида, Степан завертел головой, пытаясь разглядеть самку. Не для того, разумеется, чтобы продолжить недавние игрища; забеспокоился просто, не подстрелил ли ее храмовник. «Птеродактильша» оказалась живой, хоть и летела весьма неуклюже, припадая на левое крыло. Если пробита лишь кожистая перепонка, а кости целы, то это ерунда, за пару недель раны затянутся. В любом случае она была сейчас далеко и в настоящий момент опасность ей не угрожала. «Хоть какой-то камень с души, – подумал Стёпик. – Красота-то она, вишь, и впрямь убийственной бывает. А нужен мне такой грех на душу? Да ни разу. Как бы опять-то в такое не вляпаться? Морду, что ли, себе изуродовать? Ну так а стать куда денешь?..» Тут ему в голову пришла совсем уж нелепая мысль. Если бы раны «Маруси» оказались серьезными, ее можно бы было – непонятно, правда, как – доставить на лечение к Подземному Доктору. А заодно попросить, чтобы он ей мозги какой-нибудь мутанточки вставил. Кто знает, может, и сдружились бы они потом. А там, глядишь, и драконье тело не стало бы отвращения вызывать. Любят-то, говорят, не за внешность…
«Тьфу ты! – сплюнул «птер», только что и впрямь огнем не пыхнул. – О чем ты думаешь, стрекозел похотливый?! Тебе к Подземному Доктору ласточкой мчаться нужно, о Глебе докладывать. После твоих косяков он из тебя самого Марусю сделает, а тем, что от Стёпы осталось, накормит!»
И Стёпик, заложив крутой вираж, повернул в сторону Великого Устюга. Но не пролетел и пары километров, как стал сомневаться, правильно ли делает, что летит сразу к Доктору. Ведь тот как наказывал: ежели Глеба взять не получится, тогда пусть за ним кто-то смотрит, а уже он, Степан, летит докладывать. А сейчас что? Кто за Глебом смотрит? Маруся? Тьфу, прицепилась, лешак ее забери!..
Нет, надо хотя бы кому-то из «диких» про Глеба сказать. Хорошо бы Мирону с Игнатием, да те далеко, пока до Палемы дошкандыбают, страшилы уже и след простынет. Надо того, кто поближе. А где его взять?.. Стёпик стал вспоминать, кто из живущих поблизости мутантов лечился у Подземного Доктора, но на ум ничего не шло. И тогда он снова вспомнил о Матрене Ивановне. Поможет бабка, не поможет, а свою совесть он облегчит. Мол, сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше[8].
Согнутая чуть ли не до самой земли горбатая старуха, опираясь на суковатую клюку, стояла возле своей лесной землянки; будто знала, что он прилетит, дожидалась его. Из-под редких, спадающих на лоб седых волос на робко подошедшего Стёпика недобро уставился глаз. Второй закрывала спутанная прядка, но «птер» помнил, что тот был незрячим, бельмастым. Покрытый бородавками большой крючковатый нос зашевелился, будто принюхиваясь, и старуха проскрипела:
– И што?
– В ка-аком с-смыс-сле? – икнул Стёпик.
– Не придуривайся, и без того не шибко умен, – сверкнула глазом Матрена Ивановна.
– Да я и не… того… этого… – забыл вдруг все слова крылатый сердцеед. – Я как бы с-сс тем, ш-штобы…
– А ну, никшни! – пристукнула клюкой старуха. – Я завсегда баяла, што из двух одно дельное тока папка с мамкой сробить могут. А кады навоз на палку насадишь – топора не выйдет. Навоз и останется, тока на палке.
– Это вы обо мне? – слегка пришел в себя от обиды Стёпик.
– Енто я о навозе. А об тебе мне пока што и сказать-то? Ты ж как баран тока мэкаешь.
– Я по делу, – прокашлялся Стёпик, отчего Матрена Иванова скривила еще больше нос, словно он не кашлянул, а пустил газы. Впрочем, «птер» уже вполне очухался и, зная вредную старухину натуру, решил терпеть все ее выходки. – Мне нуж-жна ваш-ша помощ-щь, Матрена Ивановна.
– Да ну-ткать?.. А я уж обрадела, што ты мне помочь удумал!
– Могу и я вам помочь, если нуж-жно. Тока потом, когда дело с-сделаю.
– Так потом-то меня уж и не будет, годков-то мне сколько!
– Я быс-стро вернус-сь, мне тока до Ус-стюга с-слетать и обратно.
– До Устюгу?.. А туды разве таких-то пущают?
– Я тайком проберус-сь. Тока я не об этом. Мне тутока ваш-ша помощ-щь нуж-жна.
– Чем же я тебе помогу-то? Коль летать научить, так брешут люди, не умею я.
– Летать я и с-сам худо-бедно могу. Мне-ка надо, ш-штоб вы вес-сточки разос-слали кому-никому…
– Эва как!.. Откуда узнал-то, што я на почте робила?.. Тока почты той нетути ужо двадцать годков как. Так што сам и носи свои бальдерольки. Ужо и на штемпель почтовый ты схож, тока не синий и голова одна. Всяко не хуже, чем та почта будешь, когда в Воркуту валенки шлешь, а в Воронеж тапки приходят. Ежели свезет, конечно.
– Какое ж-же тут везение? – не понял Стёпик.
– Так ить хоть што-то куды-то пришло. Тако щастье не кажному было с почтой-то нашей.
– Ш-што-то не пойму я вас-с, Матрена Ивановна… Пош-што вы меня путаете? Какая ишшо Воркута, какой Воронеж-ж? Или вы намекаете, ш-што я на ворону похож-ж?
– Я те потом на ушко шепну, на кого ты похож. А пока лети, сокол, подобру-поздорову.
– Но вы ж-же не знаете, какую вес-сть разос-слать нуж-жно! – взмолился «птер». – Это ш-шибко важ-жно!
– Кому важно-то? – будто бы заинтересовалась старуха.
– Одному… человеку. И мне тож-же важ-жно, потому как я этому человеку ж-жизнью обязан.
– Поди туды, незнамо куды, принеси то, незнамо што. Шибко дородно ты просишь, орел. А коли так, то и сам поди. Адрес известен. Индекс, правда, запамятовала.
– Я с-скаж-жу, с-скаж-жу! Это Подземному Доктору важ-жно. Вс-сяко вы знаете, ш-што это он меня с-спас-с, таким с-сделал.
– А спас ли, коли таким сробил? Мож, человеком-то помереть лучше было?
– Вот когда вас-с на кус-ски погрызут, я у вас-с с-спрош-шу, ш-што лучш-ше, – буркнул, начиная злиться, Стёпик.
– Меня не погрызут, целиком схоронят, и скоро ужо. Ну а ты, коли таким стал, так ишшо пуще должон на человека быть схожим стараться, а не на курицу ощипанную. Али в тебя и мозги куриные сунули?
– Человечес-ские, – пропыхтел «птер».
– А разве по-людски человеку смерти желать?
– Кому я с-смерти… – возмущенно начал Стёпик и тут же осекся. – А вы ш-што, знаете, о чем я прос-сить хотел?
– Помню, кады на почте робила, журналы читывала, кады народу не было. Тамока как-то писали, што умник один, Хверма ли как ли яво звали… тюрему каку-то выдумал, да другим забыл сказать, как щитать ее. И помер. А другие-то щитали-щитали, да тока мигрень получали…
– К чему это вы?
– А к тому, что просьба твоя – не тюрема Хвермы. Ты ить Глеба для Дохтура словить хошь. И меня в это впутать удумал, пакостник.
– Да пош-што ж-же я пакос-стник? Я ведь не знаю, на ш-што Доктору Глеб. Да и не мое то дело. Меня хорош-ший человек попрос-сил, я ему и помогаю.
– Не знаешь на што, а помогаешь. И какие ж у тебя мозги, как не куриные? – повысив голос, пуще прежнего засверкала глазом старуха. – А я вот знаю, што Глеб – хороший человек. Пущай с виду страшон, а душа у него добрая, человечья. А Дохтур тот, чую, злое удумал. Так што Глеба я в обиду не дам. И тебя я чичас, коли мозги у тя куриные, тоже курицей сроблю. Ну петухом, ладно. Будешь до свово Дохтура прыгать да кукарекать, штемпель ты безголовый. Хошь?
– Не-не-не… – попятился Стёпик.
– Тогда брысь отсель, гузка куриная! Коли узнаю, што ты Глеба сгубил, берегись. А покуда учись кукарекать.
Так быстро «птер» еще не летал. И так страшно ему было до этого только раз – когда его нынешние зубы впились в его давешнее тело. Долго ли он так летел – наугад, неведомо куда, – Стёпик так и не понял. Но, опомнившись, увидел, что залетел в неведомую глушь. Под ним простирались болота, реки видно не было. К тому же начинало смеркаться. Да и усталость вдруг накатила такая, что он понял: реку ему до темноты не найти, просто не выдержат крылья. Поэтому Стёпик решился на то, чего не делал до этого ни разу – заночевать под открытым небом. Он быстро отыскал взглядом небольшой – только-только поместиться – островок посреди болотистой топи, спланировал туда и тут же провалился в темный омут сна.
Глава 13
Палема
После разговора с Прокопием Глеб никак не мог успокоиться. Что он там наговорил про мать? Любовь она наружу не выставляет, его от этой великой любви куда подальше отправила… Второй раз уже, кстати. До чего любит – сил нет! Наверное, когда он рядом, от любви ничего делать не может, мешает та любовь окаянная.
Глеб готов был рычать от злости. Сашка это заметила, погладила его по руке, кивнула на корму – не подожги, мол, бензин. Да, это он может, надо бы все-таки успокоиться. Хоть и давненько с ним приступы пирокинеза не случались, а рисковать не стоит.
Глянув в сторону двигателя, мутант невольно задержался взглядом на Тиме. Про него старец тоже наговорил странностей. И то, что тот сам не свой, на Глеба давешнего похож, и то, что не храмовник и не морозовец. Как ни уважал мутант Прокопия, тут всё же засомневался в его словах. Да и как не засомневаться? Ладно, не морозовец Тим, это понятно, таких морозовцев не бывает. Да и что бы морозовцу у Святой делать? Правда, Лик-то как раз делал, но то совсем другой случай. Тим, конечно же, храмовник, по-другому и быть не может, попросту нет других вариантов. Разве что он бандит, но это уж вовсе нелепость. Во-первых, бандиты – это не допущенные в Устюг «дикие» мутанты, а какой Тим мутант? Во-вторых, что бы делал бандит у храмовников? И не просто у храмовников – ладно бы тайком затесался, хоть и это бы вряд ли прокатило, – а возле самой Святой. Если уж мать дала им его в провожатые, значит, доверяла, ну а чтобы какой-то тупорылый бандит к ней в доверие влез – проще и в самом деле в ее неземную материнскую любовь поверить. Так что, как ни крути, а с Тимом Прокопий ошибся. И с тем, что мать его, Глеба, от какой-то опасности спасает, тоже пальцем в небо ткнул. Хотя старик и сам сказал, что это лишь версия. Нет, годы всё же дают о себе знать – сдает Прокопий. А показывать этого стыдится, вот и сочиняет что ни попадя.