– Что за бревно! – буквально взвыл за дверью Ломакин. – Слушай, ну один звонок моему знакомому можешь сделать? Не начальнику, просто хорошему человеку! Ну, пожалуйста!
– Ну, если потом обещаешь не шуметь, – с некоторым сомнением в голосе протянул надзиратель, оглядываясь на свою каморку, где раздавались тревожные трели внутреннего телефона.
– Не обещаю! Клянусь! Сразу замолчу! – крикнул Ломакин. – Смотри, в моем списке дозволенных абонентов телефон под номером два. Господин Кудыкин. Звони немедленно. Скажи ему следующее: «Ломакин знает, что происходит в Зоне. Ломакин знает, как это исправить». Запомнил?
– Запомнил, – буркнул надзиратель. – Ложись спать.
– Нет, я буду ждать результатов, – сказал Ломакин. – Непременно вернись и скажи, чего он скажет!
– Ладно, – буркнул надзиратель и порысил к разрывающемуся от возмущения телефону.
Успокоив дежурного по базе и начальника караула, надзиратель открыл тетрадку с телефонами, нашел нужный номер и, подслеповато щурясь, принялся нажимать кнопки на телефоне.
Через пять минут он, порядком испуганный, прибежал к двери камеры и принялся выговаривать своему заключенному:
– Ты что? Ты зачем сказал, что это простой человек? Это же целый полковник! Я разбудил полковника Кудыкина!
– Что он сказал?! – нетерпеливо закричал Ломакин.
– Известно что! – возмущенно закричал в ответ надзиратель. – Рассердился, что его разбудили, и сказал, что скоро приедет. Не иначе, чтобы по шее мне надавать. Ох и нагорит мне из-за тебя! Чтоб я еще раз доброе дело сделал!
– Спокойной ночи! – с облегчением сказал Ломакин, а следом заскрипела панцирной сеткой койка.
Через три часа к базе подъехал военный «уазик». Заключенного Ломакина начальство потребовало отвести в кабинет командира базы. И обратно в свою камеру, к огорчению надзирателя, он уже не вернулся.
7
– Здравствуйте, Феоктист Борисович, – сдержанно сказал полковник Кудыкин, поднимаясь из кресла навстречу Ломакину.
Облаченный в новую камуфляжную форму, перетянутый портупеей, полковник смотрелся, как и год назад, практически безупречно. На резко очерченном, словно высеченном из камня лице застыло вежливое выражение, по которому было нелегко догадаться об истинных чувствах его владельца.
В кабинете командира базы, помимо самого хозяина кабинета и Кудыкина, расположились двое гражданских. Все они с любопытством смотрели на прибывшего под конвоем заключенного.
В отличие от Кудыкина, Ломакин здорово похудел и постарел, но задорный блеск в его глазах, казалось, стал только ярче.
– Здравствуйте, полковник. Здравствуйте, господа, – раскланялся Ломакин. – Вы позволите мне присесть? А то все сижу да сижу, а присесть давно никто не предлагал.
– Конечно, профессор, – вежливо улыбнулся полковник, жестом предлагая Ломакину занять большое мягкое кресло рядом с журнальным столиком.
– Я не профессор, сколько раз вам говорить, – рассеянно сказал Ломакин, оглядываясь по сторонам. – Давным-давно не занимаюсь профессорской деятельностью. А вы позволите немного коньячку? Вижу, вон стоит в шкафчике.
– Вы большой ученый, Феоктист Борисович, – все также сдержанно сказал Кудыкин, – поэтому все и привыкли звать вас профессором. Правда, раньше вы, кажется, не злоупотребляли алкоголем…
– А я и сейчас не злоупотребляю, – сказал Ломакин, подошел к шкафчику и вытащил из него бутылку.
Внимательно изучив этикетку, он вдруг, словно опомнившись, повернулся к хозяину кабинета и, потрясая бутылкой, выразительно спросил:
– Вы позволите?
– Балуешь ты моего зэка, Кудыкин, – с ухмылкой сказал командир базы, но возражать не стал.
Все терпеливо ждали, пока человек в униформе заключенного нальет себе в бокал коньяк, блаженно принюхается, развалится в кресле и с наслаждением пригубит ароматный напиток. Все понимали, что раз Кудыкин не постеснялся их собрать в такое время здесь, речь идет о чем-то слишком важном, чтобы на фоне этого нагловатая выходка ученого имела хоть какое-то значение.
Наконец Ломакин довольно улыбнулся, огладил рукой скромную бородку и, отставив бокал в сторону, сказал:
– Благодарю вас, господа, что не проявляете нетерпения. Это говорит о том, что здесь собрались ответственные люди. Понимающие, что серьезное дело не терпит суеты. Как вы, наверное, знаете, я не бросил научную работу после того, как меня посадили за решетку. Более того, не имел права ее бросить после всего случившегося.
В полной тишине Ломакин обвел всех присутствующих торжественным взглядом.
– Сегодня ночью я закончил свои расчеты. И могу вам сказать, что теперь прекрасно понимаю, к чему привело включение моей установки на борту бронепоезда почти год назад.
– Это мы и сами знаем, – поморщился Кудыкин. – Что дальше?
– О, я не собирался мериться с вами осведомленностью, полковник, – усмехнулся Ломакин. – Но для того, чтобы вы мне поверили, я должен продемонстрировать, что расчеты мои верны. Итак, я не получал никакой информации о происходящем в Зоне. Врать не буду, слухи до меня иногда доходят, но они порождены чудовищно необразованным сбродом, которой просто не понимает сути происходящего.
– А вы, значит, понимаете? – спросил один из гражданских.
– Да, – просто сказал Ломакин. – Я прекрасно знаю, что происходит, не имея источников информации за пределами этой тюрьмы. И сейчас вам это докажу.
И он рассказал. В чем-то Ломакин, конечно, ошибался, но в целом ситуация, описанная им, выглядела абсолютно достоверно, словно на зэка-ученого работал целый штат осведомителей.
Уже год в Зоне происходили странные вещи. Даже по меркам Зоны.
Участились пропажи целых групп сталкеров. Нельзя сказать, чтобы такого не происходило раньше, но теперь люди исчезали без малейшего следа и все разом. Стали появляться новые разновидности мутантов, хотя и года не прошло, как ученые защитили ряд докторских диссертаций, в которых убедительно доказывалось, что скоростные мутации в Зоне прошли некий рубеж, за которым живые организмы полностью адаптировались к местным условиям и перестали изменяться. Но что самое удивительное, стали пропадать целые скопления аномалий. И появляться в самых неожиданных местах. Собственно, именно на этот эффект пока и списывали все пропавшие группы сталкеров.
– Я уверен, – сказал Ломакин, – что Зона начала переход в нестабильное состояние. И с каждым днем нестабильность только нарастает. До точки невозврата осталось не больше месяца. Может быть, меньше. Запросто может оказаться, что эта точка уже пройдена. А уж чем это все закончится, я даже сказать не возьмусь.
– Вы не сказали главного, профессор. – Кудыкин потер виски. – Я верю, что вы все верно рассчитали. Сразу поверил, как только мне позвонил этот ваш надзиратель. Ситуация выходит из-под контроля, и все, что бы мы ни делали, оказывается бесполезным. Что нужно предпринять, чтобы остановить этот процесс?
– Все очень просто, – с торжеством в голосе сказал Ломакин. – Запустить мою установку снова. В том же месте. Но с другими параметрами.
Несколько минут все молчали, пытаясь осознать услышанное. Потом один из гражданских сказал:
– Это невозможно.
– Вы что, демонтировали с бронепоезда мою установку? – испуганно спросил Ломакин.
– Нет, установка на месте, – быстро ответил Кудыкин, бросая настороженный взгляд в сторону гражданских. – Тут вроде как политический больше вопрос. Не техника. Политика.
– Как политика? – удивился Ломакин. – Вы что, с ума сошли? Зона идет вразнос. Еще две-три недели, и вам придется проводить массовую эвакуацию населения с огромных территорий. Просто потому, что целые гектары земли со всеми постройками будут исчезать в одном месте и появляться в другом. Вы можете представить, к чему приведет появление городского квартала со спящими жителями прямо посреди Зоны?
Гражданские переглянулись.
– В качестве альтернативы я предлагаю вам короткое путешествие по старому, хорошо известному маршруту, короткое включение моей установки и скорейшее возвращение обратно, – авторитетно сказал Ломакин. – За пару часов со всей этой угрозой управимся!
– А если вы просчитались? Если не поможет ваша установка? – спросил один из гражданских.
– Тогда мы ничего не теряем, – пожал плечами Ломакин. – Повернуть процесс вспять моя установка еще может, а ускорить текущий – нет. Он и так идет на максимально возможной скорости.
Гражданские вновь переглянулись, после чего один из них сказал:
– Нам необходимо посовещаться и проинформировать руководство страны.
– Могу предложить вам соседний кабинет, – сказал командир базы, поднимаясь со своего места. – Там у нас раньше «секретчик» сидел, пока ему отдельное здание не построили.
Через минуту в кабинете остались только он и Ломакин.
Профессор залпом допил остатки коньяка в бокале и потянулся за бутылкой.
– Признаюсь честно, – сказал Кудыкин, – что испытываю смешанные чувства от встречи с вами. С одной стороны, я рад вас видеть. Кроме того, всегда был уверен, что вы сможете закрыть тот ящик Пандоры, который сами же и открыли. С другой – вы для меня по-прежнему убийца и беспринципный любитель проводить эксперименты за счет чужих жизней.
– Полковник, голубчик, – сказал Ломакин уже слегка пьяным голосом. – Я бы и рад быть только хорошим и всем нравиться. Но у меня это никогда не получалось, извините. Более того, сейчас я вам дам еще больше поводов меня невзлюбить. Поскольку планирую сам принять участие в новой экспедиции, чтобы самостоятельно взнуздать и вернуть в стойло Зону.
Несколько секунд Кудыкин обдумывал слова Ломакина, а затем сказал:
– Не вижу причин, почему бы мне вам отказывать в таком вопросе. Лучше вас все равно никто с установкой этой не справится. Съездим, запустим вашу установку, вернемся обратно и будете досиживать срок.
– Признаться, я рассчитывал на некоторое смягчение приговора, если все пройдет удачно, – вкрадчиво сказал Ломакин.
– Вы убили человека, профессор. Подобные поступки обычно наказываются тюремным сроком. Тот факт, что вы исправите собственные ошибки в чудовищном эксперименте, лишь смягчит вашу вину по отдельному делу, которое все еще расследуется.
– Я готов остаться на этой базе, – предложил Ломакин, – которая мало чем отличается от моей камеры. Просто потребую свободного перемещения и небольшую лабораторию. С точки зрения закона все условия будут соблюдены – я буду изолирован и лишен свободы.
– Давайте сперва дождемся решения по вашему предложению, – сказал Кудыкин, – а уже потом станем торговаться. Хотя с вашей стороны подобный торг как минимум неуместен.
– Повторюсь: я не рупь, чтобы всем нравиться, полковник, – уже совсем пьяным голосом сказал Ломакин, успевший допить еще одну порцию коньяка. – Что же касается убийства этого несчастного сержанта, то вы сами прекрасно знаете, что я выстрелил рефлекторно, когда он бросился на меня. Я не желал его смерти, это профессор Версоцкий заставил его кинуться на меня с помощью своего слюнявого мутанта-телепата.
– Версоцкий получил свое наказание сполна, – чуть резче, чем хотел, ответил Кудыкин. – Его, как и Зюзю, закрыли в спецкарантине, расположенном в подземном бункере еще одного филиала института. И он оттуда уже точно никогда не выйдет. Поэтому, может быть, и к лучшему, что он сошел с ума и не осознает происходящего.
– Кто в подземном бункере? – пьяно удивился Ломакин. – Вы что-то путаете, полковник. Я его вот только видел. В окошке соседнего корпуса. Он там, конечно, в смирительной рубахе был, но ни в каком не подземном бункере.
– Это невозможно, профессор, – мягко сказал Кудыкин. – Версоцкий и Зюзя признаны людьми с критическими мутациями в области телепатии. Они слишком опасны, чтобы их выпустили из подземного бункера А-Двенадцать. У охраны есть приказ стрелять на поражение при малейшей попытке любого из тамошних обитателей выйти за пределы первого контура защиты. А этих контуров там – пять штук.
Дверь открылась, и в кабинет вошел сперва командир базы, а следом и двое гражданских.
– Полковник Кудыкин, – провозгласил один из них. – Под вашу ответственность правительство готово на те шаги, что предложил господин Ломакин. Вы готовы лично отвечать за ход операции и все риски, которые с ней связаны?
– Я готов, – сказал Кудыкин, поднимаясь со своего места. – Но мне нужны полномочия.
– Мы дадим вам полный карт-бланш на любые действия, – заверил один из гражданских.
– Тогда я намерен прямо сейчас забрать отсюда профессора Ломакина, поскольку он будет принимать участие в новой экспедиции.
– Как решите, полковник, – сказал гражданский. – Командир базы здесь, сейчас все формальности и уладим. Так что можете забирать своего зэка прямо сейчас. А что это с ним, кстати?
Все посмотрели на Ломакина. Захмелевший профессор мирно дремал, устроившись в кресле, и слабо улыбался во сне.
8
В ночной тишине шаги охранника в коридоре звучали как навязчивый метроном. Биологический материал с длинным инвентарным номером, носивший в прошлой жизни фамилию Версоцкий, сидел, как обычно, в центре своей крошечной комнатки и, раскачиваясь из стороны в сторону, смотрел немигающим взглядом в центр двери. Вот шаги охранника раздались совсем рядом и стихли. Неприятно скрежетнула металлическая заслонка, прикрывающая глазок. Убедившись, что человек-растение продолжает свою бесконечную медитацию, охранник двинулся дальше по коридору.
Затуманенный взгляд сумасшедшего начал проясняться. Опустились и поднялись вновь тяжелые веки. Склонилась на грудь голова. С губ перестала сходить тягучая слюна. Человек глубоко вздохнул и медленно поднялся на ноги.
Если бы в этот момент биологи подземного бункера А-12 увидели своего пациента, они бы не поверили своим глазам. Ведь судя по всем данным профессор Версоцкий получил тяжелейшую ментальную травму, после которой его шансы вернуться к обычной человеческой жизни ненамного отличались от нуля.
Но биологи из подземного бункера, где почти год содержался бывший научный преступник, превратившийся в «растение» из-за собственного тщеславия и самонадеянности, не могли оценить метаморфозы своего подопечного, поскольку уже трое суток были мертвы. И около пяти часов как перестали двигаться, предварительно наглухо забаррикадировавшись в одной из лабораторий спецбазы.
– Зюзя, – тихо прошептал Версоцкий, скорее для того, чтобы услышать собственный голос, чем надеясь, что его подопечный сможет что-то услышать ушами.
Мысленный ответ пришел практически мгновенно. Версоцкий с облегчением перевел дыхание и прислушался. Шаги охранника удалялись. Минут двадцать можно было ни о чем не беспокоиться.
«Зюзя, – позвал он уже только мысленно. – Помнишь дядю с пистолетом, которого ты обыграл в поезде? Я, кажется, видел его недавно в окне напротив. Поищи его и попробуй к нему прислушаться. Я очень хочу знать, что он здесь делает и почему выглядел таким радостным».
Уже через несколько минут Версоцкий глазами Ломакина вглядывался в торопливые строчки формул, избороздивших листок обычной клетчатой тетради. Несмотря на то что его собственные ментальные возможности тоже были достаточно велики, до телепатической мощи Зюзи ему все еще было достаточно далеко. Да и гораздо проще было воспользоваться умением Зюзи создавать каналы телепатического подключения между Версоцким и любым другим человеком.
– Гениально, – шептал Версоцкий, следя за математическими выкладками, которые Ломакин торопливо писал страницу за страницей, позабыв про сон. – Ах, Феоктист, как жаль, что ты не понял моего грандиозного замысла!
А когда под утро Ломакин сделал окончательный вывод и кинулся стучать в дверь тяжелым табуретом, Версоцкий, поддавшись чужой эйфории, чуть было не выдал себя, возбужденно вскочив на ноги, когда охранник подходил к его камере. По счастью, за последние месяцы Версоцкий научился быстро принимать позы, характерные для тела, необремененного рассудком. Поэтому охранник увидел лишь вставшего зачем-то психа, записал это мини-происшествие в специальный блокнот и пошел себе дальше по своим охранным делам.