— Угу. — У Ашота по огневой подготовке в Училище пять с плюсом было. Ему разжевывать не надо, что выстрелы из гранатомета, разработанного лет сто назад на базе трофейного «панцерфауста», продырявят броню внедорожника насквозь, как цыганская игла носовой платок. Или как горячий нож — кусок масла, что точнее, ведь кумулятивная струя более чем теплая. Ах, если б «хаммер» был обвешан блоками динамической защиты!..
Троица — два вольника и Ашот — медленно двинула к накрытым столам. Там дородные большегрудые бабы как раз разливали самогон в железные кружки. Самогона было много — если во всех двадцатилитровых канистрах, что поднесли к столам, была именно «огненная вода».
Алкоголь Данила пробовал пару раз за компанию — с однокашниками и с дядей Натаном, но не нашел в похмелье ничего достойного. Его не впечатлила и конопля, с употреблением которой Совет боролся без особых результатов. «Траву» выращивали в заброшенных домах, а уж пустующих зданий в Харькове было сколько угодно, то есть в разы больше, чем населенных. Так что кружки с самогоном оставили Дана равнодушным, а вот парящие казаны вызвали отклик в его душе. Каша с мясом и овощами, да за столом, без тряски — всяко лучше солонины и сухарей на ходу.
— Слышь, Карен, а может, и мы? Ну, пожрать не мешало бы?
Карен ответил грозным мычанием, и Данила почел за благо не злить вольника, а то Равиля рядом нет, некому остановить немого — еще задавит тут, на заднем сиденье, и даже не извинится потом, разговаривать-то не может…
Данила отвернулся. Ну, празднует народ победу над «черными», которых, оказывается, подослал советник Петрушевич, и что такого? Надо прикинуть, как бы выбраться из джипа и освободить Маришу. В том, что ее заточили в одной из машин каравана, он не сомневался. Хотя, конечно, могли и убить. Просто отвести в сторонку, подальше — и пристрелить. Или не отводить никуда, а сразу у дороги, в кустах, сунуть в бок нож и… Но это уже совсем грустно, а значит, такую версию Данила в расчет не принимает.
Для начала, наверное, надо ударить Карена ребром ладони по кадыку. А потом?..
Или прессануть его кулаком под нос?..
Или в висок?..
Но так вольника и убить можно. Мартын, препод по рукопашке, вечно корил Дана за то, что у него рука тяжелая. Спарринги у него всегда получались в полный контакт, хотя требовалось лишь наметить удар.
Глядя в глаза Дану, Карен покачал головой — мол, даже не думай, сынок. Он вытащил пистолет и демонстративно положил себе на колени, направив ствол в живот доставщику.
Данила мысленно выругался. А если у этого травмированного шарики за ролики заедут и он нажмет на спуск? Подыхать посреди Территорий ой как не хотелось.
— Ну, чё скучаем, я не понял? Все веселятся, у всех отличное настроение, а эти двое… Ну, братья, вы даете! — Пока Дан прикидывал, как вырубить Карена, вернулся Ашот. Залез на свое место и радостно оскалился. Несло при этом от толстяка вовсе не кашей. — А я уже пару кружечек навернул, и нормалёк!
Ашот просто-таки излучал сытое довольство: попал на праздник жизни, оторвался на халяву. Глядя на него, Дан и не подумал прятать кривую усмешечку: мол, ты уже забыл, что Мариша в беде, что те люди, которые тебя поили, схватили ни в чем не повинную девчонку?
— Ох, там за столами так пьют, так пьют, как нам никогда не пить!
— Закусывать надо.
— Что, брат? Ты что-то сказал?
— Закусывать надо! — рявкнул Дан. — Они ж за рулем, как вести тачки будут?!
— Да уж как-нибудь, — хохотнул Ашот. — Они говорят, что гаишников давно нет, один памятник остался, да и тот небось в пожаре расплавился. Шутят еще, что Псидемию надо было придумать, только чтобы гаишников извести!
Ашот нес откровенную чушь, а Карен радостно хмыкал и кивал, поддакивая толстяку. Дан же поглядывал по сторонам, оценивая обстановку. Это только с первого взгляда казалось, что все белгородцы как один заливаются беленькой. На самом же деле вокруг каравана были организованы посты: вооруженные бородатые мужчины участия в веселье не принимали. Они усердно пялились на Территории. Что ж, похвальное рвение. Стоит им проморгать зомбака — и праздник будет испорчен. Или того хуже — погибнет близкий человек. Тут ведь все свои, чужих нет… ну, кроме экипажа «хаммера», так что есть ради кого стараться.
— Чуток про запас себе отлил. — Ашот продемонстрировал Карену флягу, в которой булькнуло. — Я тут вот что подумал. Там все гуляют, развлекаются, а вы тут, парни, сидите, маетесь. Тебя, Каренчик, Равиль совсем не уважает, зато я считаю тебя отличным мужиком, тем более ты книжки про тигров писал! И вообще на-ка выпей, а то что мы на сухую разговариваем? А ты, Дан, будешь?
— Да пошел ты!
— А Сташеву, Каренчик, не давай, больно молод еще, обойдется.
Вольник, посмеиваясь, взял флягу, отвинтил крышку и жадно отхлебнул пару-тройку раз.
Дан отвернулся, чтобы не видеть этого безобразия. Он вообще теперь толстопуза знать не знает. Ашот еще что-то говорил — трещал, как сорока под слизнем, и вдруг его прервал храп. Данила обернулся — Карен откинулся на спинку сиденья и, закрыв глаза, выдал такую руладу, что хоть стой, хоть падай.
— Готов. — Ашот подмигнул Дану. — Я снотворного подсыпал в выпивку. У мамы проблемы со сном, вот она и стала снотворным баловаться, а мне это не нравилось, нехорошо это. Вот я и спер, хотел выбросить, а закружило видишь как, и я забыл. А лекарство-то пригодилось!
Переваривая услышанное, Данила кивнул. Пригодилось, верно.
— И вообще, чего, брат, расселся? Нужно Маришу выручать, она ж в плену томится.
Воображение Дана тут же нарисовало холодные застенки, ржавые цепи и палача в колпаке. Кое-кто слишком много беллетристики в детстве читал.
— Я уже все разузнал, брат: держат ее в рефрижераторе головной машины.
— В холодильнике?! Они что, совсем озверели?!
— Нет, холодильная установка давно не работает, одно название осталось.
Уши Дана налились краской, лицо тоже заалело. Ашот молодец, все разузнал. А Данила о товарище плохо подумал, сволочь он после этого, вот он кто.
— Это… Ашот, спасибо тебе.
— Да фигня вопрос, братишка, что ты.
— А вот не фигня! И вообще, топай-ка к столам, ешь-гуляй, а то еще заметят, что нет тебя, шум поднимут. А я Маришей займусь. Ты свое дело сделал, теперь я.
Но Ашот на это лишь покачал головой. Мол, за кого ты меня принимаешь, брат? Не пущу одного на опасное дело, да еще при свете дня.
На том и порешили.
Дан незаметно, так чтобы не увидели от столов, выбрался их джипа и, поковырявшись в багажнике, собрал рюкзак. Вместе с Ашотом он крадучись двинул по внешней стороне каравана, вдоль самой кромки дороги. Сейчас главным было не привлечь внимание охраны и гуляк, отмечающих славную победу и орущих здравицы в честь героев из славного острога Харьков. Пару раз доносились крики о Петрушевиче, сволочи еще той. Но всякий раз после этого героев заверяли, что к ним претензий нет, из-за одной паршивой овцы нельзя резать все стадо. Это «резать» Дану не очень-то понравилось, но он решил пока не заострять внимание, есть проблемы важнее.
На счастье доставщиков, охранники так усердно пялились в небо и на прилегающие к дороге кусты, что на машины, выстроенные в ряд, и на празднество не смотрели вообще. Выдержка у людей! Дисциплина! Молодец староста Захар, выдрессировал подчиненных знатно.
Через пару минут Данила и Ашот подобрались к головной машине. Ее мотор, сипло матерясь, чинил перепачканный маслом мужик, то и дело ронявший рожковые ключи. Мужик был очень занят. Он замерз, не чувствовал уже пальцев, хотел выпить и по-человечески пожрать, а вместо этого копался в этом навозе на букву «г»…
Дальше Дан не прислушивался к его стенаниям, потому что возникла проблема. То есть проблема была изначально, просто доставщики не знали о ее существовании. У рефрижератора скучал один — хорошо хоть только один — боец, вооруженный арбалетом.
Арбалет этот был штукой довольно тяжелой, ибо бойца, парня лет тринадцати-четырнадцати, изрядно перекосило и он постоянно предпринимал попытки пристроить куда-нибудь этот агрегат: клал то на асфальт, то на капот «девятки», что стояла за рефрижератором, то просто поправлял на плече связанную из веревок лямку. И в отличие от охранников, наблюдающих за Территориями, арбалетчик вовсю поглядывал на веселье за столами. Ему-то защищать сородичей от зомбаков не надо, он охраняет лишь вздорную девку, которая ругалась-ругалась и затихла. В общем, стой да глазей на то, как староста Захар тосты толкает…
Пацан совсем охранник этот, вроде как проще простого с ним совладать. Но как бы из арбалета не стрельнул. И шум он поднять может точно так же, как мужик в возрасте и с автоматом — одного крика хватит.
Ашот жестами показал, что он предложит пареньку закурить, а Дану высовываться не надо, пусть прикроет, если что. Возражения отпали сами собой, как только Данила вспомнил, что толстяк предлагал ему покурить чего-то забористого — в оружейке дело было, еще в Училище. Какую-то он особую дурь раздобыл… Что ж, если удастся вырубить охранника втихую и без крови, кому от этого плохо будет?
Вот именно — никому.
— Эй, привет! Как дела? — Ашот, словно прогуливаясь, подошел к рефрижератору. — Я смотрю, у тебя арбалет такой серьезный. Курить хочешь? У меня тут есть чуток…
— Ты чего?! Я на посту вообще-то! — Охранник скорчил страшное лицо и навел арбалет в объемный живот доставщика. — Не подходи, стрелять буду!
Напрасно он так. Палец Дана коснулся спускового крючка и…
— Да ладно тебе! — услышал он. — Я тебе самокрутку сам смастырю. Не знаю, как у вас, а у нас в Харькове это считается признаком особого уважения.
Охранник опустил арбалет:
— Ну, если сам… У нас тоже считается. Признаком. А что за табачок?
От греха подальше Данила поставил автомат на предохранитель. Шалят нервишки, чуть не застрелил пацана.
Болтая о том о сём, Ашот соорудил здоровенную самокрутку, увидев которую охранник задрал нос до облаков — ну надо же, как сильно его уважают.
— Зацени-ка смак. — Ашот поднес к кончику «козьей ножки» горящую зажигалку.
Охранник затянулся и выдул через нос две струйки ароматного дымка.
— Ничё так, благодарствую!
Еще пару затяжек — и он, что называется, поплыл: глаза посоловели, на лице появилась глупая улыбка, арбалет с грохотом упал на асфальт, откололся кованый рычаг, но это лишь насмешило юного охранника.
Ашот махнул рукой. Это сигнал — пора действовать, и действовать очень быстро, но без суеты. Данила выскочил из-за своего укрытия и кинулся к рефрижератору. Увидев его, молодой охранник принялся тыкать пальцем и хохотать. Он не кричал, не звал помощь — просто смеялся взахлеб, и это нервировало Дана, это могло привлечь внимание белгородцев.
— Надо его вырубить! Слишком громко ржет!
— Успокойся, брат. Они все сейчас слишком громкие.
И вновь Ашот был прав — от столов несся хохот. Смеялись все. А Равиль? Данила нашел взглядом вольника — тот сидел ровно, и не похоже было, что его трясет в припадке веселья. Никифор — да, тот наслаждался гулянкой, но Равиль не изменил своей невозмутимости.
— Девушка здесь? — Ашот приветливо улыбнулся охраннику.
Пребывая в состоянии абсолютного блаженства, тот кивнул.
— Ну и ладненько. Даня, брат, помоги, да?
Они подхватили парня под руки и посадили у колеса, где он расплылся в бессмысленной улыбке. Вдвоем справились с запорами и развели в стороны массивные стальные дверцы. Теперь отсчет пошел на секунды — в любой момент белгородцы могли заметить, что у головной машины происходит что-то не то.
Внутри рефрижератора обнаружился склад чего только можно, весь отсек был забит барахлом: креслами-качалками, кастрюлями, коврами, системными блоками компьютеров, мягкими игрушками и прочим тому подобным. А на самом краю стояла клетка из стальных прутов, полтора на полтора метра и такой же высоты. В клетке, скособочившись, сидела Мариша — вся зареванная, с раскрасневшимися глазами, смазанной помадой и потеками туши на лице. Не замечая никого вокруг, она тихонечко всхлипывала и ничуть не была похожа на ту неприступную стерву, которую всегда из себя корчила.
— А у меня ключа нету! — радостно сообщил охранник.
Штырило бедолагу не по-детски. Интересно, где это Ашот такую дурь берет? И при чем тут ключ?
А при том, что на клетке висел здоровенный амбарный замок.
— Опаньки. Плохо. Эй ты, иди сюда! — Ашот подозвал охранника и, ощупав его и вывернув карманы, лично убедился, что таки да, нет ключа.
— Петрушевич, ты чего? — Дан просунул между прутьями кисть и коснулся округлой коленки.
Мариша дернулась, попыталась отодвинуться, но пространства для маневра в клетке не было вообще.
Данила убрал руку.
— Ты как, в порядке?
Она состроила гордую гримаску, но, сообразив, что вид у нее при этом получился более чем глупый, опять расплакалась:
— В этой клетке собака жила! Овчарка!
Дан хмыкнул:
— Ну и что? Овчарка хоть немецкая?
Мариша посмотрела на него так, будто он сморозил жуткую чушь. А что он такого спросил? Вроде ничего такого…
— Ее убрали в другую машину, а меня — в клетку. Как собаку!
Ашот опустил руки. Выглядел он, мягко говоря, растерянным:
— Даня, брат, я не знаю, что делать. Предлагаю выстрелить в замок, авось сломается.
— Или не сломается, — мотнул головой Дан. — Или в меня отрекошетит. Или в Маришу. Но белгородцев из-за столов твой выстрел точно поднимет.
— Так что же делать, брат?
Дан пожал плечами:
— Я попробую по-своему, меня Петрович, сосед мой, кое-чему научил. Он до Псидемии был особых дел мастером… — В его руке блеснул нож. Подмигнув Ашоту, Дан пообещал с помощью ножа в два счета открыть замок.
Все предельно просто — Петрович говорил, что подобную ерунду на машинном масле даже грудной ребенок откроет в два счета, дайте только ребенку соску, он и таким инструментом справится. А у Данилы кое-что покруче есть. Так что… Победно улыбаясь, он сунулся с ножом к замку и…
Прошло минут пять, не меньше, а Дан все ковырялся, медленно, но уверенно теряя самообладание. Он уже отчаялся открыть это чертов замок, вспотел так, словно окунулся в ручей, покраснел не столько от напряжения, сколько от стыда, а массивный кусок металла словно смеялся над ним — мол, я такой простой, меня любой идиот откроет, и вообще — чему тебя Петрович учил?! Дан глазел на замок, боясь встретить насмешливый взгляд Ашота и презрительный — Мариши. Мол, только хвастать, Сташев, ты и горазд, а как до деда доходит…
Замок должен был сдаться через секунду после того, как Данила обратил на него внимание. Но не сдался, зар-раза! Как же так, а?! Может, приржавели «ушки»? Да что ж такое, а?! А вот не говори гоп, пока не перепрыгнул!..
— Ну же, ну! — шептал он, уговаривая амбарное одоробло выпустить девушку из клетки, но увы и ах.
— Брат, осторожней! — зашипел ему на ухо Ашот. Данила лишь отмахнулся. Ему нужно отворить темницу Мариши, а прочее без разницы.
И тогда Ашот схватил его за рукав и дернул за собой, а сам он полез под рефрижератор. Дан напрягся, оказав товарищу сопротивление, потом юркнул вслед — не просто так ведь Ашот оторвал отдела: что-то случилось. Распластавшись на асфальте, он заметил, что от накрытых столов отделилась фигура в хламиде, сшитой из кусков чего только можно, но с дробовиком на плече, и двинула по очень извилистой траектории к машинам. Точнее — к головной машине.
— Эй, Тришка, ты чего удумал?! — послышалось от кабины, где трудился, не покладая заиндевевших рук, водила. — Иди отсель!
Тришка — похоже, так звали тело в хламиде — ответил длинно, невнятно и очень обидно.
— Отсель, говорю, иди, мамкино горе! Нашел тут, понимаешь, уютное место себе! Иди уже, а не то монтировкой огрею, будешь знать!
Услыхав такое в свой адрес, Тришка двинул было к водиле, чтобы, так сказать, при личной встрече выяснить разногласия. Он даже дробовик с плеча снял, чтобы сподручней было выяснять. Но ноги у него заплетались — он споткнулся на ровном месте и растянулся прямо напротив доставщиков, затаившихся под рефрижератором. Кряхтя и ругаясь, Тришка начал медленно подниматься. Если б он хоть чуть-чуть повернул голову, то обязательно заметил бы парней! Ашот выставил перед собой автомат. А Дан, достав нож, легонько толкнул толстяка локтем в бок, мол, не спеши, я сам. Жить белгородцу оставалось секунду максимум — Данила просто не мог позволить ему поднять тревогу.
На свое счастье, Тришка полностью был занят собой. Опираясь на дробовик, он встал и, расстегнув драные штаны, пустил струю, похрюкивая от удовольствия.