Я смотрю вниз, и земля расплывается под мной, сплошь серое, белое и черное, стекло, асфальт и сталь. Завитки ветра, мягкие, словно пряди волос, обвивают мои пальцы и тянут руки назад. Я пытаюсь снова прижать руки к груди, но мне не хватает сил. Земля становится все больше и больше.
Я не снижаю скорость еще по меньшей мере минуту, а лечу параллельно земле, будто птица.
Когда скорость падает, я провожу пальцами по волосам. Ветер завязал их узлами. Я вишу футах в двадцати над землей, но теперь эта высота кажется ничтожной. Я тянусь за спину и пытаюсь расстегнуть ремни, которые удерживают меня на месте. Пальцы дрожат, но мне все равно удается ослабить ремни. Толпа членов фракции стоит внизу. Они держат друг друга за руки, образуя подо мной сеть.
Чтобы спуститься, я должна им довериться. Должна признать, что эти люди принадлежат мне, а я им. Это более отважный поступок, чем соскользнуть по канату.
Я ползу вперед и падаю. Сильно ударяюсь о руки. Кости запястий и предплечий впиваются мне в спину, а ладони обхватывают плечи и помогают встать. Не знаю, чьи руки держат меня, а чьи – нет; я вижу улыбки и слышу смех.
– Ну как? – Шона хлопает меня по плечу.
– Мм…
Члены фракции глядят на меня. Ветер поиграл с ними, как и со мной; в их глазах – адреналиновая лихорадка, волосы растрепаны. Я знаю, почему мой отец называл лихачей кучкой сумасшедших. Он не понимал… не мог понять чувства локтя, которое возникает, лишь когда рискуешь жизнью вместе с другими.
– А когда можно будет повторить? – спрашиваю я.
Мои губы расплываются в улыбке. Окружающие смеются, и я смеюсь вместе с ними. Я вспоминаю, как поднималась по лестнице с альтруистами, как наши ноги топотали в унисон, как мы были одинаковыми. Сейчас все иначе. Мы не одинаковы. И все же мы едины.
Я смотрю на небоскреб Джона Хэнкока, до которого так далеко, что я не вижу людей на крыше.
– Глядите! Вот он! – Кто-то указывает мне за плечо.
Я слежу за пальцем и нахожу маленькую темную фигурку, которая скользит по стальному тросу. Через несколько секунд я слышу вопль, от которого кровь стынет в жилах.
– Спорим, он заплачет?
– Брат Зика заплачет? Да ни за что! Ему изрядно достанется.
– Он молотит руками!
– Он кричит, будто кошка, которую душат, – замечаю я.
Все снова смеются. Я испытываю укол вины за то, что насмехаюсь над Юрайей за его спиной, но я сказала бы то же самое, если бы он стоял рядом. Надеюсь.
Когда Юрайя наконец замирает, я вместе с членами фракции иду его встречать. Мы выстраиваемся внизу и заполняем пустое пространство руками. Шона хватает меня за локоть. Я цепляюсь за чью-то руку – не знаю, кому именно она принадлежит, здесь слишком много переплетенных рук, – и поднимаю взгляд на Шону.
– Будь уверена, мы больше не станем звать тебя Сухарем, – кивает Шона. – Трис.
Входя в столовую тем вечером, я все еще пахну ветром. Мгновение я стою в толпе лихачей и чувствую себя одной из них. Затем Шона машет мне, толпа рассыпается, и я иду к столу, где Кристина, Ал и Уилл глядят на меня, разинув рты.
Я не думала о них, когда приняла приглашение Юрайи. Отчасти мне приятно видеть их ошеломленные лица. Но расстраивать друзей не хочется.
– Где ты была? – спрашивает Кристина. – Что ты с ними делала?
– Юрайя… ну, помнишь, прирожденный лихач, который был в нашей команде по захвату флага? Он покидал лагерь с членами фракции и упросил их взять меня с собой. Они не очень-то хотели это делать. Одна девушка по имени Линн наступила мне на ногу.
– Может, они и не хотели тебя брать, – тихо говорит Уилл, – но, похоже, ты им понравилась.
– Да. – Я не могу отрицать очевидное. – Но я рада вернуться.
Надеюсь, они не смогут раскусить, что я лгу. Или смогут? Я видела свое отражение в окне на обратном пути в лагерь, и мои глаза и щеки горели, а волосы были спутаны. Я выгляжу так, как будто испытала нечто потрясающее.
– Что ж, ты пропустила, как Кристина едва не избила эрудита, – бодро замечает Ал.
Кто, как не Ал, всегда разрядит напряжение?
– Он проводил опрос о лидерстве Альтруизма, и Кристина сказала ему, чтобы занялся более важными вещами.
– И была совершенно права, – добавляет Уилл. – А он на нее разозлился. Большая ошибка.
– Огромная, – киваю я.
Если побольше улыбаться, возможно, удастся развеять их зависть, обиду или что там кроется в глубине глаз Кристины.
– Ага, – подтверждает она. – Пока ты развлекалась, я занималась грязной работой: защищала твою бывшую фракцию, улаживала межфракционный конфликт…
– Да ладно, тебе же понравилось. – Уилл толкает ее локтем. – Если ты не собираешься рассказывать всю историю, я сам расскажу. Он стоял…
Уилл приступает к рассказу, и я время от времени киваю, как будто слушаю, но думать могу лишь о том, как смотрела вдоль стены небоскреба Джона Хэнкока и воображала болото, полное воды, возрожденное в своей былой славе. Я смотрю через плечо Уилла на членов фракции, которые бросаются кусочками еды при помощи вилок.
Мне впервые по-настоящему хочется стать одной из них.
А значит, я должна преодолеть следующую ступень инициации.
Глава 18
Судя по всему, вторая ступень инициации включает ожидание в темном коридоре с другими неофитами и гадание, что происходит за закрытой дверью.
Юрайя сидит напротив меня, Марлин слева от него, Линн справа. Неофиты-лихачи и переходники были разделены на первой ступени, но с настоящего момента мы тренируемся вместе. Так сказал Четыре, прежде чем скрыться за дверью.
– Ну что? – Линн ковыряет пол ботинком. – Кто из вас первый по рангу?
Сперва ее вопрос встречает тишина, но затем Питер прочищает горло.
– Я, – отвечает он.
– Спорим, я тебя побью, – небрежно произносит она, поворачивая колечко в брови кончиками пальцев. – Я вторая, но спорим, любой из нас побьет тебя, переходник.
Я с трудом сдерживаю смех. Будь я по-прежнему альтруисткой, ее замечание показалось бы грубым и неуместным, но в Лихости, по-видимому, принято бросать вызов. И это начинает мне нравиться.
– Я бы на твоем месте не был так уверен. – Глаза Питера блестят. – Кто первый?
– Юрайя, – отвечает она. – И я совершенно уверена. Знаешь, сколько лет мы готовились к этому?
Если она хочет запугать нас, ей это удается. У меня уже холодок по коже.
Прежде чем Питер успевает ответить, Четыре открывает дверь и произносит:
– Линн.
Он подзываeт ее жестом, и она идет к двери; бритая наголо голова мерцает в голубоватом свете в конце коридора.
– Так значит, ты первый. – Уилл обращается к Юрайе.
Юрайя пожимает плечами.
– Ага. И что?
– Как по-твоему, это честно, что вы готовились всю жизнь, а мы должны научиться за несколько недель? – щурится Уилл.
– Почему нет? Конечно, на первой ступени важно мастерство, но ко второй ступени подготовиться невозможно, – отвечает он. – По крайней мере, так мне говорили.
Никто ему не отвечает. Мы молча сидим двадцать минут. Я слежу по часам. Затем дверь снова открывается, и Четыре называет новое имя.
– Питер, – произносит он.
Каждая минута словно трет кожу наждачной бумагой. Постепенно нас становится все меньше, пока не остаемся только мы с Юрайей и Дрю. Дрю притопывает ногой, Юрайя барабанит пальцами по колену, а я стараюсь сидеть совершенно неподвижно. Я слышу только бормотание из комнаты в конце коридора и подозреваю, что это тоже часть игры, в которую с нами играют. Запугивают нас при любой возможности.
Дверь открывается, и Четыре подзывает меня.
– Идем, Трис.
Я встаю – спина ноет, оттого что я так долго прислонялась к стене, – и иду мимо других неофитов. Дрю вытягивает ногу, чтобы я споткнулась, но я в последний момент перепрыгиваю.
Четыре касается моего плеча, направляя меня в комнату, и закрывает дверь.
Когда я вижу, что в ней находится, то отшатываюсь, ударяясь о его грудь.
В комнате стоит откидывающееся металлическое кресло, такое же, как на проверке склонностей. Рядом с ним – знакомая машина. В комнате нет зеркал и совсем мало света. На столе в углу – экран компьютера.
– Садись, – произносит Четыре.
Он сжимает мои плечи и толкает меня вперед.
– Что еще за симуляция? – Я стараюсь говорить ровным голосом, но не преуспеваю.
– Слышала когда-нибудь фразу «встретиться со своими страхами лицом к лицу»? – спрашивает он. – Мы понимаем ее буквально. Симуляция научит тебя контролировать эмоции во время пугающей ситуации.
Я касаюсь лба дрожащей рукой. Симуляции не реальны, они не представляют настоящей угрозы, так что, логически рассуждая, бояться мне нечего, но это инстинктивная реакция. Приходится собрать всю силу воли, чтобы направиться к креслу и снова сесть в него, опустив затылок на подголовник. Холод металла чувствуется сквозь одежду.
– Ты когда-нибудь занимался проверкой склонностей? – спрашиваю я.
Он кажется опытным.
– Нет. Я стараюсь избегать Сухарей.
Не представляю, зачем кому-то избегать альтруистов. Лихачей и правдолюбов – возможно, ведь отвага и честность заставляют людей совершать странные поступки, но альтруистов?
– Почему?
– Ты действительно думаешь, что я отвечу?
– А почему ты отвечаешь расплывчато, если не хочешь, чтобы тебя расспрашивали?
Он касается пальцами моей шеи. Я напрягаюсь. Это проявление нежности? Нет… ему нужно убрать мои волосы в сторону. Раздается постукивание, и я откидываю голову назад, чтобы посмотреть. Четыре держит шприц с длинной иглой, опустив большой палец на поршень. Жидкость в шприце оранжевого цвета.
– Укол?
У меня пересыхает во рту. Обычно я не боюсь уколов, но этот шприц такой огромный.
– Мы используем усовершенствованную версию симуляции, – поясняет он. – Другая сыворотка, никаких проводов или электродов.
– Но как она работает без проводов?
– Ну, у меня есть провода, так что я вижу, что происходит, – отвечает он. – Но у тебя есть только крошечный передатчик в сыворотке, который посылает данные на компьютер.
Он обхватывает мою руку и вводит иголку в нежную кожу на шее сбоку. По горлу разливается сильная боль. Я морщусь и пытаюсь сосредоточиться на его спокойном лице.
– Сыворотка подействует через шестьдесят секунд. Эта симуляция отличается от проверки склонностей, – сообщает он. – Сыворотка не только содержит передатчик; она стимулирует миндалевидное тело – часть мозга, которая участвует в обработке негативных эмоций, например страха, и тем самым вызывает галлюцинацию. Электрическая активность мозга затем передается на наш компьютер, который переводит галлюцинацию в симулированный образ, который я могу увидеть и отследить. После я переправлю запись руководителям Лихости. Ты останешься в галлюцинации, пока не успокоишься, то есть пока твое сердцебиение и дыхание не придут в норму.
Я пытаюсь следить за его словами, но мысли путаются. Я чувствую фирменные признаки страха: потные ладони, учащенное сердцебиение, стеснение в груди, сухость во рту, комок в горле, затрудненное дыхание. Он берет мою голову в ладони и склоняется надо мной.
– Будь храброй, Трис, – шепчет он. – В первый раз всегда сложнее.
Его глаза – последнее, что я вижу.
Я стою в сухой траве по пояс. Воздух пахнет дымом и обжигает ноздри. Небо над головой – цвета желчи, и при виде него меня переполняет тревога, так что хочется съежиться.
Я слышу шорох, словно ветер листает страницы книги, но ветра нет. Воздух неподвижный и тихий, не считая шелеста, не горячий и не холодный – вообще не похожий на воздух, но я все же могу дышать. Сверху пикирует тень.
Что-то опускается мне на плечо. Тяжесть и острые когти… я выбрасываю руку вперед, судорожно сжимая пальцы, чтобы стряхнуть незваного гостя. Я чувствую что-то гладкое и хрупкое. Перо. Я прикусываю губу и кошусь в сторону. Черная птица размером с предплечье поворачивает голову и смотрит на меня глазом-бусинкой.
Я стискиваю зубы и снова бью ворону ладонью. Она запускает когти глубже и не шевелится. Я кричу, больше от досады, чем от боли, и бью ворону обеими руками, но она остается на месте, непоколебимая, косящая на меня одним глазом, и ее перья мерцают в желтоватом свете. Грохочет гром, раздается стук капель по земле, но дождя нет и в помине.
Небо темнеет, как будто туча заслоняет солнце. Продолжая отбиваться от вороны, я поднимаю глаза. Стая ворон несется на меня, наступающая армия растопыренных когтей и пронзительно орущих разинутых клювов, наполняющих воздух гамом. Вороны спускаются единым фронтом, пикируют на меня, сотни черных глаз-бусинок сверкают.
Я пытаюсь бежать, но ноги словно вросли в землю и отказываются двигаться, как и ворона на моем плече. Я кричу, когда птицы окружают меня, крылья хлопают в ушах, клювы впиваются в плечи, когти раздирают одежду. Я кричу, пока из глаз не брызжут слезы, и размахиваю руками. Кулаки задевают крепкие птичьи тела, но без толку: их слишком много. Я одна. Вороны кусают меня за пальцы, прижимаются к телу, их крылья скользят по затылку, лапы впиваются в волосы.
Я верчусь, дергаюсь и падаю на землю, закрывая голову руками. Вороны кричат надо мной. Я чувствую, как в траве кто-то ерзает, ворона пробирается мне под руку. Я открываю глаза, и она щиплет меня за лицо, клюет в нос. Кровь капает на траву, и я всхлипываю, утираясь ладонью, но еще одна ворона протискивается под другую мою руку и вцепляется когтями в перед рубашки.
Я кричу, я рыдаю.
– Помогите! – ору я. – Помогите!
Вороны сильнее бьют крыльями, в ушах раздается рев. Мое тело горит, и они повсюду, и я не могу думать, не могу дышать. Я открываю рот, чтобы глотнуть воздуха, и в него набиваются перья, перья забивают горло, спускаются в легкие, заменяя кровь в жилах своим мертвым грузом.
– Помогите! – рыдаю и кричу я, отупело, бессмысленно.
Я умираю, умираю, умираю.
Кожу печет, я истекаю кровью, и вороны вопят так громко, что звенит в ушах, но я не умираю, и я вспоминаю, что все это не реально, но это кажется реальным, кажется таким реальным. «Будь храброй», – звучит в голове голос Четыре. Я зову его, вдыхаю перья и выдыхаю: «Помоги!» Но помощь не придет, я одна.
«Ты останешься в галлюцинации, пока не успокоишься», – продолжает его голос, и я кашляю, и лицо мое мокро от слез, и еще одна ворона пробралась мне под руки, и край ее острого клюва касается моего рта. Ее клюв раздвигает мне губы и скребется о зубы. Ворона просовывает голову мне в рот, и я стискиваю зубы, чувствуя отвратительный вкус. Я сплевываю и сжимаю зубы, чтобы не впустить ее дальше, но четвертая ворона подталкивает меня под ступни, а пятая щиплет ребра.
«Успокойся». Я не могу, не могу. Голова пульсирует от боли.
«Дыши». Я держу рот закрытым и втягиваю воздух через нос. Прошли часы с тех пор, как я оказалась одна в поле; прошли дни. Я выдыхаю через нос. Сердце бешено бьется в груди. Я должна замедлить его ритм. Я снова вдыхаю, мое лицо мокро от слез.
Я всхлипываю и заставляю себя растянуться лицом вниз на траве, которая колет кожу. Я раскидываю руки и дышу. Вороны толкаются и клюются по бокам, прогрызая себе путь сквозь меня, и я не мешаю им. Постепенно расслабляя мышцу за мышцей, я позволяю им хлопать крыльями, кричать, щипаться и толкаться. Пусть меня обглодают до костей.
Боль переполняет меня.
Я открываю глаза и оказываюсь в металлическом кресле.
Я ору и бью руками, головой и ногами, чтобы стряхнуть птиц, но они исчезли, хотя я все еще чувствую их перья на затылке, когти в плече и свою горящую кожу. Застонав, я прижимаю колени к груди, зарываясь в них лицом.
Рука касается моего плеча, и я отмахиваюсь кулаком, попадая по чему-то твердому, но мягкому.
– Не трогай меня! – всхлипываю я.
– Все закончилось, – произносит Четыре.
Рука неловко гладит меня по волосам, и я вспоминаю, как отец гладил меня по голове, целуя на ночь, как мать касалась моих волос, подстригая их. Я провожу ладоням и по рукам, смахивая перья, хотя знаю, что никаких перьев нет.