— Сергий Аникитович, как себя чувствуешь? — раздался голос одного из моих первых учеников.
— Спасибо, мне вроде лучше, а кому это пришло в голову мне катетер поставить, — первым делом спросил я.
— Так Георгий это предложил, хотя все так думали, только боялись сказать, видеть то одно, а делать совсем другое. Может быть, и не стали ничего делать, но жена твоя сказала, — Видите же, что отходит человек, делайте все, что можете. Вот и решились. Все, делали, как ты учил. Рану зашили и заклеили наглухо. А трубку поставили и в банку с водой опустили, на клапан пришлось перчатку одну разрезать. Как пошла кровь черная из трубки, так нам страшно стало, а потом, как потихоньку задышал ты, и порозовел, то все обрадовались, а митрополит сказал, что молитвы и Ковчег со святыми дарами действо свое оказали. Они с Федором Иоанновичем уже под утро уехали. Когда мы катетер ставили, они не уходили, разглядывали, что мы делаем, Антоний молитвы шептал, а вот Федору Иоанновичу очень интересно было, он все выспрашивал, что мы делаем и почему. Другого бы мы погнали из комнаты, а царевича как можно. Хорошо, хоть он другим заходить запретил. Вон на улице весь снег истоптан, народу было полный двор, бояр, стрельцов и монахов множество. Сейчас только тихо стало.
В комнату вбежала Ирина, она увидела, что я смотрю на нее, встала на колени около кровати и, смотря на меня красными от бессонницы глазами, сказала:
— Я знала, молилась Богородице, верила, что ты будешь жить! Не оставляй нас, пожалуйста.
Я слабо улыбнулся:
— Я вас ни за что не оставлю, и умирать не собираюсь, так и знай.
Ира вскочила, — ой я неразумная! Ты же не ел ничего с вечера позавчерашнего, сейчас прикажу тебе стол у лавки накрыть.
Но тут вступил в беседу мой ученик:
— Боярыня, мужу твоему пока еще только отвару мясного можно дать, вот к обеду ближе посмотрим. А пока микстуру испей Сергий Аникитович.
Я выпил отвратный настой и подумал, — вот себе на голову научил, теперь будут поить этой гадостью, и не откажешься, сам ведь объяснял, как надо кровеостанавливающие травы давать. Но в сон меня не тянуло, отвратная слабость, так изнурявшая после ранения, ушла. Я заворочался в постели, устраиваясь поудобней, что сразу вызвало кашель и как следствие новую порцию крови в стеклянную емкость. Присутствующие кинулись помочь мне, и вскоре я полусидел в кровати, что немедленно вызвало бурный энтузиазм у всех, потому, как не принято в эти времена выздоравливающим лежать в полный рост.
Тут мне принесли мясной отвар, который был с удовольствием выпит, и после этого, меня вновь стало клонить в сон.
Во второй половине дня, когда я вновь проснулся, вокруг меня собрался уже целый консилиум, в котором мне уже можно было принять участие. В связи с тем, что в дренаж ни воздуха, ни крови не поступало, по моему настоянию его сняли. Острота болей также снизилась, и ее можно было терпеть, хотя порой при неловком движении приходилось сдерживаться, чтобы не застонать.
Когда обсуждение моего дальнейшего лечения закончилось и все лекари ушли, в комнату зашел Кошкаров. Он все еще с виноватым видом начал выкладывать последние новости.
— Сергий Аникитович из татей этих никто не уцелел, но все равно понятно стало, что хотели они тебя живым взять, потому, как сани у них за углом стояли, и все приготовлено, чтобы пленника увезти. Вот только не рассчитали они, что охраны у тебя вдвое будет, а из пищалей стрельнули от отчаяния, когда увидели, что не получается ничего. Всех мертвецов в Разбойный приказ свезли. Но ясно одно — схизматиков эта работа. Ох, и осерчал Государь, мы с Брянцевым, грешным делом, думали, что конец нам пришел. Но Федор Иоаннович, спаси его Господь, заступился за нас пред царем, сказал, что после возложения ковчега Страстей господних тебе облегчение пришло.
Так Иоанн Васильевич, при всех кто в палате был, ему сказал:
— Видишь, Федька ты все сомневался в лекаре моем, а разве бы ему частица Креста Животворящего помогла, если бы он на веру нашу православную не уповал.
Я слушал Кошкарова и размышлял, интересно, как Иоанн Васильевич это событие истолковал в мою пользу. И недаром в присутствии множества людей были сказаны эти слова, все-таки многим еще было не по душе мое возвышение и неожиданное, как они считали, богатство.
Мы еще поговорили с ним о текущих делах, порешали кое-какие вопросы, но все же вскоре пришлось улечься на подушки и пытаться заснуть, отвлекаясь от болей в боку.
Вечером мне принесли легкий ужин, с которым я на удивление бодро расправился. Ирина даже улыбалась когда подносила ложку к моему рту.
А я в это время размышлял, смогу ли поправиться, чтобы к крещению сына, которому мы уже выбрали имя из святцев, стоять в церкви рядом с царственным крестным моего первенца.
Когда мне подсунули стеклянную утку, я почти смеялся про себя, — Ну, что Щепотнев, разве думал, что этот сосуд тебе самому так быстро пригодится? М-да, но гораздо лучше будет, если в дальнейшей моей жизни я смогу обходиться без него.
Следующим утром я уже почувствовал, что в силах встать. И первым делом навестил нужник, который моими стараниями был утеплен, но все еще нуждался в дальнейших усовершенствованиях, которые упирались в отсутствие водопровода и канализации. Все это действо проходило в присутствии прислуги, которая не выпускала меня ни на секунду из вида, не было только жены, которая сегодня оставалась с раскапризничавшимся младенцем. Кое-как справившись с необходимыми действиями, я упрямо побрел умываться и одеваться. Когда, предупрежденная слугами, встревоженная Ирина прибежала, мой туалет был полностью завершен. Она встала в дверях, наклонила голову и сказала:
— Никуда не пущу, оклемайся сначала, а то страх божий смотреть, куда пойдешь в таком виде, народ пугать?
Я тихо засмеялся, громче не давал больной бок, — Ира, да я никуда и не собираюсь, вот только пройдусь по дому, да столом посижу.
Та, недоверчиво глядя на меня, отошла в сторону.
— Вот и хорошо, — сказал я и кряхтя отправился на подворью. После двух суток лежки в полубреду, сейчас на морозном воздухе немного кружилась голова, но когда я прошелся немного по хрустящему снежку, головокружение почти исчезло. Ноги сами принесли меня к зданию мануфактуры. Работники усиленно кланялись, на их лицах была искренняя радость по случаю улучшения моего состояния. У Кузьмы, как всегда царил рабочий беспорядок, в котором он, впрочем, ориентировался очень хорошо. Увидев меня, он также как и все остальные, вскочил с табурета и поклонился. Он громко порадовался за меня, после чего стоял с вопросительным видом.
— Давай Кузьма рассказывай, как дела, чем люди заняты, все же я уже три дня, как ничего не знаю, — спросил я, и с облегчением уселся на табурет.
— Так Сергий Аникитович, все идет, как шло, сам говорил, что лучшее известие, отсутствие всяческих известий. Вот разве, начал я собирать штуку хитрую, которую ты измыслил для лечения. посмотри, пожалуйста, что получается.
Я за те дни, что думал, как лучше все устроить, к махине токарной придумал приспособу одну.
Он повернулся к педальному токарному станку и показал рукой на, стоявший на нем, передвижной суппорт, — вот с этой штукой я на шпильках резьбу ровную смог нарезать.
Но я уже вертел в руках бронзовую шпильку с грубой резьбой, нарезанную подобием стального резца, увы, до плашек и метчиков было еще очень и очень далеко.
— А как Кузьма со спицами дела обстоят?
— А вот здесь пока порадовать нечем боярин. Кузнецы свейское железо начали проковывать, но пока, такого как ты хотел, не получается. Я то сам в этом не больно соображаю, все же больше по ювелирной части был. А сейчас вместе думаем, может закалку изменить, али присадки какие добавлять. Но все, как ты учил, делаем, записи ведем в журнале, дабы снова одно и тоже не делать, думаю, что еще неделю другую провозимся, ежели удача раньше не придет нечаянно.
Он достал толстый журнал, такие мой ключник делал сам, и раздавал со строгим наказом не драть из них листов. И сообщал, что виновные в таком деле будут разысканы и соответственно наказаны. По этому поводу у меня всегда всплывали воспоминания об одной истории, где рассказывалось, что во время необходимого действия нельзя думать о белой обезьяне. Так и тут, люди, которые и не думали драть листы бумаги из журнала, тут же начинали задумываться о такой возможности.
Я посмотрел его записи, каллиграфический почерк ювелира отлично читался, действительно он ухитрился в нескольких словах описывать всю суть проводимых исследований, и в которых раз подумал, что мне очень повезло с мастерами, итальянец и Кузьма были моими основными помощниками в становлении производства. Но Дельторов теперь сидел безвылазно в вотчине, и мы сносились с ним только через Лужина, который пока с трудом одолевал азы грамотности и только-только научился ставить свою подпись. А вот Кузьма, практически каждый день мог беседовать со мной и не пропускал ни единой возможности узнать, что-то новое.
— Никак не пойму, Сергий Аникитович, как же этот парат будет работать?
— Не парат, Кузьма, аппарат эта штука называется, пора уж запомнить.
Я взял у него со стола свинцовый карандаш и несколькими штрихами набросал кость и аппарат установленный на ней.
— Ну и что? — последовал вопрос, — я уже давно понял, что дрелью ты ногу просверлишь и спицы вставишь, а как же нога будет расти?
— Кости голени я распилю, а аппаратом этим буду верхние и нижние спицы в стороны разводить, каждый день по миллиметру.
— Ну дак между отломками дырка шире будет и все, — недоумевал мой мастер.
— А вот и нет, — сообщил я, — кости будут расти друг другу навстречу и удлиняться.
Кузьма долго чесал затылок, — однако, как ты Сергий Аникитович разъяснил, так вроде и простое дело оказалось.
— Ох, Кузьма — это только по моему рассказу так легко кажется, на деле очень много тут всяческих каверз подстерегает. Тебе этого особливо и знать не надо, твоя забота детали все тщательно сделать, чтобы, не дай бог, поломок не было, когда аппарат на ноге будет.
Как всегда у нас в последнее время бывало, разговор вновь перешел на линзы, подзорные трубы и микроскопы. К сожалению, помочь своему мастеру я почти ничем не мог. Он сам искал рецепты полирующих паст, для стекла, сам уже высчитывал фокусные расстояния линз, и делал призмы, про которые два года назад еще не подозревал. Но его познания в математике были ограничены моими, также весьма бедными, если сравнивать их со знаниями выдающихся европейских ученых. Поэтому я надеялся, что Браге, все же выполнит свое обещание и Иоганн Кеплер появится в Москве.
Пока же Браге сам почти подружился с Кузьмой, эти два человека были настолько увлечены своими открытиями, что в своих беседах забывали об огромных сословных различиях. Я очевидцем таких бесед почти не бывал, но Кошкаров рассказывал, что оба естествоиспытателя, несмотря на полное незнание языка, вполне могли объясниться друг с другом.
Я уже махнул рукой на пребывание Браге в мастерских, тем более что его толковые замечания всегда приходились к месту. А у меня было немало надежд, что его советы помогут улучшить еще и качество нашей бумаги.
Но сейчас Кузьма начал расспрашивать меня, почему солнечный свет собранный в фокус линзы жжется и с ее помощью можно даже поджечь трут. Это свойство линз было открыто кем-то из работников совсем недавно и все деревянные поверхности в мастерской, куда падали солнечные лучи в течении дня, были покрыты выжженными «росписями».
Торопиться мне сегодня было некуда, я уселся поудобней, чтобы не так болел бок и начал выкладывать любознательному мастеру сведения о солнечном свете. Но вскоре понял, что, похоже, перестарался, мой рукастый и головастый мастер, через несколько минут смотрел на меня, как баран на новые ворота.
— Ну, вот опять глупость сотворил, — подумал я, — чего полез в дебри! Тем более, что сам то не больно толкую о чем говорю, еще бы о фотонах начал рассказывать. Если бы с Браге об этом толковать, а Кузьма пока по части отвлеченных понятий не очень, ему конкретные задачи надо ставить. Нарисовал ему солнечный луч, как стрелу, вот он эту стрелу в линзах и призмах поворачивает, все ясно и конкретно, а тут начал ультрафиолет, инфракрасное излучение, проще надо быть доктор.
Но тут Кузма меня удивил, он опустился на колени и стукнулся лбом в пол и сказал:
— Бью тебе челом Сергий Аникитович, не вели казнить за дерзость мою, слыхал я, что хочешь устроить ты школу новую — ниверситет, говорила тут охрана меж собой намедни, что там, на механикусов будут учить. Вот ты сейчас говорил мне слова неведомые, а я смысла в них не понимал. Когда попал я к тебе в работники, даже не думал, что столько нового узнаю, но вот что странно, чем больше я сейчас учу, тем больше понимаю невежество свое, Сергий Аникитович, сделай милость, возьми меня в ниверситет этот. Отработаю я всю учебу, клятву в том даю.
Я смотрел, на стоявшего на коленях молодого симпатичного парня, совсем еще недавно женившегося но, тем не менее, мечтавшего не о большом богатстве, а о знаниях, и думал, что мне очень сильно везет на нужных людей.
— Встань Кузьма, негоже моему главному розмыслу со мной на коленях говорить, могу тебе в ответ на просьбу твою сказать, что действительно в следующем году будет университет образован Московский, и будут в нем учиться те, кто сможет испытания пройти. Ты же знаешь, что в школе моей, которая в Сретенском монастыре сейчас, школяров учат грамоте и цифири. Но в университете, подобного не будет, некогда там этим заниматься, так, что испытания при поступлении, скорее всего по этим предметам будут, более этого, пока требовать не будем. Для простого люда в испытаниях, также отказа нет. Но сам должен понимать, чтобы поступить на учебу простолюдину, ему надо будет все знать не в пример сыну боярскому, или боярину. Так, что этот год оставшийся учиться тебе придется очень много. Потом есть еще много вопросов, которые нам надо будет обсудить, и один из основных, кто будет на твоем месте, после того, как ты начнешь учебу? Сейчас ты у меня главный розмысл, все на тебе держится, уйдешь, а кто вместо тебя встанет? Так, что за это время должен будешь приготовить себе замену из числа мастеров и подмастерьев. Мы конечно еще не раз это все обсудим, и безопасность твою тоже. Если меня при такой охране смогли достать, то тебя зарезать при случае пара пустяков. И кроме всего прочего, знаешь ты очень много всего, что чужим людям знать не нужно.
Кузьма стоял передо мной и внимательно внимал моим речам, несколько раз он порывался что-то сказать, но видимо не решался.
И только, когда я закончил кашлять после окончания своего монолога, он открыл рот.
— Сергий Аникитович, отец родной, да я за тебя хоть куда пойду, хоть что сделаю. Я же в долгу неоплатном, как в шелку, ты меня к себе взял, когда никто из ювелиров брать не хотел по хозяйскому навету, и кабальную запись делать не стал. Аннушка каждый божий день за тебя молится, ведь не бывать ей моей женой никогда, кабы не твоя забота. Ты же знаешь, что я за эти годы слова лишнего о наших делах на сторону не сказал. И далее так же будет. Крест в том целовать готов!
— Ох, Кузьма, ты смотрю, за эти годы забыл, где живешь. Поймают тебя люди лихие, в подвал пыточный сведут и расскажешь все, что знал, и все, что не знал. Нет таких людей, что пытку могут выдержать, а если, и есть, то я про них не слыхивал. Так, что будем думать, как все обустроить. Но время у нас еще есть, надеюсь, успеем все решить, как надо.
Пока шел разговор, голову немного начало кружить, по телу разлилась липкая слабость, я пошатнулся, встревоженный мастер помог встать и повел к выходу, где меня уже без разговоров два дюжих молодца из охраны подхватили под руки и доставили домой. Увидев нашу процессию, Ира укоризненно глянула на нас, но ничего не сказала, только покачала головой и приказала отвести меня в спальню.
Я вновь лежал в кровати под бдительным присмотром своей старой кормилицы, через полчаса мне стало лучше, спать не хотелось совершенно и я, потребовав принести мне том сочинений Авиценны, углубился в изучение древней, даже для этого времени, арабо-узбекской медицины.
Как ни странно, трактат меня заинтересовал, видимо это сочинение великого медика не дошло до моего времени в первой жизни. Но учебники имеют одно одинаковое свойство, засыпать над ними могут все от ученика первого класса до маститого академика. Вот и я через какое-то время почувствовал неодолимое желание уснуть, что и сделал с огромным удовольствием. Тем более, что кроме болей в боку, по большому счету ничего не беспокоило. Разбудили меня уже к обеду, Самочувствие было немного похуже, чем утром, но я чувствовал в себе достаточно сил, чтобы обедать за столом.