С легким скрипом металла ниргал согнул ногу в колене и пальцем ткнул куда-то в область щиколотки.
— Ясно, — кивнул я. — Тогда аккуратно сбиваешь защитные доспехи с щиколотки и до самого колена. Осторожно разнимаешь кольца кольчуги, обнажаешь ногу до шерстяной поддевки и сразу зовешь меня. Все понятно?
Вновь последовал уже привычный удар сжатым кулаком в грудь, и ниргал вернулся к уходу за лошадьми. А я невольно порадовался тому, что в свое время мне пришлось вскрыть нескольких таких вот закованных в металл воинов и изучить строение их многослойных доспехов. Теперь я хотя бы мог отдать осмысленный приказ и быть уверенным в его выполнимости… и был готов увидеть под шлемом жестоко изуродованное и обожженное человеческое лицо.
Тишину зимнего леса разорвал мерный стук молотка — один из ниргалов приступил к снятию шлема со своего больного собрата. Поморщившись от резкого звука, я лишь вздохнул — поделать с этим было нечего, и теперь мы буквально оповестили на всю округу о своем местонахождении.
Обычных лесных жителей я не боялся — даже один ниргал сможет легко отбиться от целой стаи оголодавших волков. Могучие медведи, способные ударом лапы сплющить камень, сейчас мирно посапывают в укрытых снегом берлогах. Нет, зверей я не опасался. А вот остальных обитателей Диких Земель я вовсе не желал бы увидеть в гостях. Чего, например, стоят однажды встреченные нами киртрассы — огромные двухсотлетние костяные пауки с багровым огнем в уродливых глазницах… заглянет такая вот тварь на огонек, и мало никому не покажется.
И самое главное — надо прямо сейчас решить, что делать дальше. Либо взгромоздить потерявшего сознание ниргала поперек седла и продолжить путь к поселению, либо остаться здесь и сделать передышку на несколько дней, чтобы вплотную заняться ниргалами, находящимися в плачевном состоянии. На то, чтобы принять решение, мне хватило одного взгляда на тяжело припадающего на ногу воина, старательно укрывающего лошадей попонами.
Выбора нет. Мы остаемся здесь и попытаемся хотя бы отчасти восстановить силы и здоровье. А возможная погоня… если по наши души кто и идет, то встреча все равно неизбежна, рано или поздно, но мы столкнемся. И я предпочту встретиться с врагами сейчас, а не через несколько дней, когда охромевший ниргал окончательно превратится в беспомощного калеку, а второй умрет, так и не придя в сознание. Решившись, я с хлопком свел ладони вместе, дождался, когда ко мне повернутся вопросительные лица Тиксы с Лени и смотровые прорези глухих шлемов ниргалов, и распорядился:
— Лагерь разбивайте основательный. Мы задержимся здесь на пару дней.
Обладающему нечеловеческой силой воину относительно легко удалось разбить крепления и снять шлем с поверженного болезнью ниргала. Выполнив свою задачу, он легко поднялся с колена и с полным безразличием отошел в сторону, предоставив нам заниматься остальным. Да уж, человеколюбием ниргалы явно не страдают.
Взглянув на ниргала, методично укладывающего инструменты обратно в сумку, я вновь напомнил себе, что не они виновны в своей черствости и безразличии. Некогда это были обычные люди, над которыми провели жестокий ритуал, превративший их в железных истуканов, готовых выполнить любой приказ хозяина без малейших моральных терзаний. Лорд Ван Ферсис, надеюсь, ты уже сдох, ну или на худой конец корчишься сейчас от невыносимой боли в руках умелых палачей. Очень надеюсь. Натворить столько ужасного, искалечить судьбы стольких людей… и мою в том числе.
Раненый ниргал едва слышно застонал, и, вынырнув из воспоминаний, я нетерпеливо спросил, обращаясь к широкой спине гнома:
— Ну что там? Совсем плохо?
— Плохо, — незамедлительно отозвался Тикса, подтвердив мои самые худшие предположения. — Сильно болеть.
— Горячка у него, господин, — добавил Лени, поднося к изуродованным ожогами губам больного кружку с горячим травяным отваром. — И кажись, задыхается он — ртом воздух хватает, а в груди хрипит что-то.
— А ну-ка сдвиньтесь в сторону, — велел я, и гном с рыжим незамедлительно повиновались, открыв моему взору лицо ниргала.
Лучше бы они этого не делали. Ниргала со снятым шлемом и так нельзя было назвать красавчиком, но сейчас, поверженный болезнью, он выглядел вдвое страшнее. Из кольчужного капюшона выдавалось распухшее багровое лицо, из изуродованного носа беспрестанно текло, заливая нижнюю часть лица слизью, дрожащие от озноба губы с трудом обхватывали край кружки с горячим отваром. Довершали картину звуки хриплого натужного дыхания.
— Ты прав, Тикса, дело совсем плохо, — подытожил я увиденное, чувствуя, как во мне умирает надежда, что уже завтра мы тронемся в путь. — Того гляди умрет. Лени, засунь ладонь ему под кольчугу и пощупай там — слишком уж он дрожит, что-то тут не так.
Последовав моему приказу, Лени оттянул у горла ниргала часть кольчуги и запустил туда руку, прощупывая грудь и бока. Уже через минуту рыжий выругался и, вытянув ладонь обратно, взглянул на меня:
— Насквозь мокрехонько. У него там что-то вроде шерстяной поддевки — так ее хоть выжимай. И на ощупь шерсть холодная и склизкая. — Поднеся мокрые пальцы к носу, Лени внюхался и тут же отдернул руку прочь. — И пахнет гнусно!
— Беда, — мрачно произнес я и, задрав голову, уставился на серый небосклон, откуда вновь посыпался мелкий снег. — Беда…
— Раздеть надо! — буркнул Тикса, сочувственно глядя на дрожащего в ознобе ниргала. — Бронь снять, кольчугу… все снять надо. В сухое переодеть, отвар дать, хорошо кормить и одеяло укрыть! Потом здоровый быть — через два день, может, три день.
— А может, и через неделю, — ответил я, с тоской вглядываясь в ту сторону, где, по моим расчетам, располагалось наше поселение, наш дом. — Ладно! Значит, так тому и быть. Лени, готовь все необходимое, чтобы обиходить больного. Тикса, с тебя горячий бульон из зайчатины. Понаваристей. А я пока велю снять с него остальные доспехи.
— Слушаюсь, господин, — кивнул Лени и, не удержавшись, спросил: — А потом обратно вздеть сумеем? Ну, броню на ниргала?
— Мы — нет, а ниргалы, может, и сумеют, — пожал я плечами. — Да и плевать. Не думаю, что из него будет толк ближайшие несколько недель, в броне или нет. Он на ногах не стоит. Давайте, занимайтесь делом.
Отдать двойке ниргалов требуемые приказы времени много не составило, и вскоре зимний лес вновь огласили звонкие удары молотка и недовольный скрежет снимаемых доспехов. Тикса суетился у костра, торопливо нарезая оставшуюся у нас зайчатину крупными кусками и бросая в котелок, Лени копался в сумках, выискивая сухую одежду и тряпки. Все были заняты, а я вновь остался не у дел и отошел в сторону — подальше от людей и лошадей, от которых нет-нет, да и пыхало уже ненавистным мне теплом. Опять же, прижившиеся у меня за плечами ледяные щупальца все старались дотянуться до кого-нибудь из моих спутников, и я боялся, что однажды не услежу, и еще один из нас превратится в ходячую сосульку. Или умрет. Не стоило рисковать.
А здесь, у самого края наспех разбитого лагеря, было так свежо и прохладно, едва заметный зимний ветер обдувал мое лицо, и я невольно растянул пошедшие трещинами губы в блаженной улыбке. Уже привычным жестом наклонился и, набрав в обе пригоршни снега, принялся его сминать в комки, не забывая водить взглядом по сторонам. Успокоившиеся щупальца лениво свесились вниз и едва заметно колыхались, взрыхляя снег.
Я не обращал на них внимания — моя голова была занята другим. Я все пытался решить, правильно ли поступил, когда из-за одного ниргала остановил продвижение всего отряда самое малое на несколько дней. По всему выходило, что я делаю глупость — чем быстрее мы все окажемся в Подкове, под защитой стены форта, среди друзей, тем лучше. И если кто-то не может осилить тяжесть дороги — что ж, надо жертвовать малым, чтобы спасти большее. Не правда ли? Я так поступить не смог, хотя и возникла тихая мыслишка привязать больного воина к седлу и продолжить путь, понадеявшись на случай — вдруг не помрет. Кто знает… Хотя, о чем это я? Мне хватило одного взгляда, чтобы отчетливо и ясно понять — заболевший ниргал не перенесет дороги. Умрет самое большее через два дня пути.
Помимо всего прочего, существовала еще одна важная деталь — именно тот воин, что сейчас трясется в ознобе и выкашливает из себя легкие, именно он без раздумий спустился в ледяную воду и вытащил меня на поверхность. Именно тот воин, что сейчас беспомощен как младенец, спас мне жизнь…
И пусть он всего лишь бездумно повиновался приказу, факт остается фактом. Я в долгу перед ним.
* * *
Прошло три полных дня, а ниргалу не становилось лучше. Он все так же неподвижно лежал лицом вверх, покорно глотал наваристый бульон и горький отвар из трав, но толку это не приносило ничуть. Но по крайней мере ему не становилось хуже, чего нельзя сказать обо мне.
К рассвету третьего дня я уже был на взводе и с трудом держал себя в руках. Вместо того чтобы двигаться к поселению, мы намертво застряли на этой клятой поляне и, похоже, пробудем здесь еще неделю как минимум. Проклятье… Я старался не показывать своего раздражения остальным членам моего отряда, и пока у меня это получалось. Впрочем, дневное время суток пролетало для нас относительно незаметно. Каждому было чем заняться во время вынужденного простоя. Рыжий взял на себя заботу о больном, варил для него наваристый бульон из зайчатины и оленины, для чего-то вываривал еловую кору вместе с хвоей и получившееся варево, опять же, вливал ниргалу, да и остальных заставил выпить по кружке. Судя по дико перекосившейся физиономии гнома, на вкус варево было не из приятных. Тикса перебирал свою коллекцию камней и выцарапывал на их боках понятные только ему символы, изредка отрываясь от этого занятия для того, что собрать под снегом несколько жидких охапок травы и задать корм лошадям. Животные от такой пищи в восторге не были, но все же жевали, хотя было понятно, что долго на этом корме они не протянут. Ниргалы выполняли всю остальную работу — собирали дрова для костра, ставили силки на заячьих тропах, даже умудрились подстрелить молодого оленя, мяса которого до сих пор было не съедено даже наполовину. Охромевший ниргал вновь щеголял полным доспехом — его ногу я осмотрел и обнаружил, что он умудрился загнать себе под колено обломок ветки, достаточно тонкий, чтобы пройти сквозь сочленение ножного доспеха и звенья кольчуги. Сейчас помеха была уже устранена, рана очищена и залечена, доспехи вернулись на место, опять превращая ниргала в подобие железной статуи.
Сам я успел приложить руку ко всем занятиям, не связанным с приближением к обжигающему теплу, чтобы хоть как-то занять разум и заставить, казалось бы, застывшее время сдвинуться с места. Получалось плохо. Особенно тяжело мне приходилось ночью, когда все остальные члены отряда погружались в сон до утра. Мне же хватало пары часов, после чего глаза открывались сами собой, и, изрыгнув очередное проклятье, я принимал сидячее положение и молча пялился в темноту. То еще занятие, и уж точно никак не способствующее умиротворению души. А если учесть, что единственным развлечением было наблюдение за стоящим на страже ниргалом и сыплющимся с небес снегом… Но я держался. Стиснул свои насквозь промороженные зубы и держался, нарочито отгоняя мучившие меня мысли о поселении.
Единственным положительным моментом было то, что у меня появилось вдоволь времени, чтобы разобраться с другой проблемой. Я постарался переключить внимание на состояние своего тела и на торчащий за плечами пучок белесых щупалец. Особенно меня беспокоил тот факт, что многократно обвившаяся вокруг моей шеи парочка щупалец ни в какую не желала разматываться. Попытавшись силой разогнуть неподатливые отростки, я потерпел поражение. Щупальца словно закостенели. В голове мелькнула шальная мысль попытаться перерезать их ножом, но столь же быстро я решил этого не делать. Охватывающие шею щупальца беспокойства не причиняли, я их практически не чувствовал. А вот что произойдет, если я попытаюсь их перерезать, это еще вопрос. Запросто заполучу дырку в горле от неудачного движения ножом, или же, в ответ на агрессию, ледяные плети конвульсивно сожмутся, и я останусь без головы. Впрочем, оставшейся свободной длины побегов хватало, чтобы я мог снять сумку с кристаллом и попытаться разгадать его загадку. Долгими ночными часами я завороженно вглядывался в глубину кристалла. Строил безумные догадки о таинственном синем мерцании внутри этого бережно ограненного куска горного хрусталя. Тщетно. Единственный вывод, к которому я пришел, был следующим — «древняя магия». Заодно и посмеялся над собой, запрокидывая лицо к ночному небу.
Моя книга для заметок пополнилась несколькими рисунками и обрывками перечеркнутого текста. По центру одной из страниц красовалась огромная надпись, еще и обведенная жирной линией. «Слишком мало достоверной информации!!!» Я занимался тем, что ненавидел больше всего, — я гадал, переливал из пустого в порожнее. Мне не за что было уцепиться. Нет даже обрывка нити, потянув за которую, можно было бы распутать весь клубок.
Как можно понять, что со мной приключилось, если я не имею ни малейшего понятия об истинном предназначении кристалла? Я даже не располагаю достаточными сведениями о давно умершем гиганте, в чьей могиле покоился внезапно оживший камень!
Что самое невероятное и обескураживающее — я по прежнему «поглощал» снег. И не только ладонями, когда сминал очередной снежок. Каждое утро я обнаруживал, что за прошедшую ночь очередной сугроб, в котором я устраивался на ночлег, изрядно «худел», уменьшался в объеме. Сначала я грешил на тяжесть своего тела, думал, что снег просто уминается. А потом лег спать на тонком слое свежевыпавшего снега и через два часа проснулся на абсолютно голой земле, точно повторяющей контуры моего тела.
Еще через день после этого ошеломляющего открытия, когда я по шею сидел в облюбованном сугробе, сидящий у костра Тикса оторвался на мгновение от блаженного созерцания очередного камня, ткнул ворованным молотком в мою сторону и безапелляционным тоном заявил:
— А змея жирнеет!
Переварив услышанное, я попристальней взглянул на лениво извивающиеся щупальца и убедился в его правоте — они и правда изрядно «пожирнели». Выходящий из кристалла пучок белесых побегов стал толще вдвое и сейчас превышал толщину запястья. Да и отходящие от общего ствола «ветви» заматерели, стали толще и, как мне показалось, длиннее.
Вывод напрашивается сам собой — щупальца поглощают снег и за счет этого увеличиваются в объеме. Но это только на первый взгляд все так просто — ведь снег исчезал в моих ладонях, словно впитывался сквозь кожу. Покачивающиеся вокруг моей головы и плеч ледяные отростки хоть и не упускали возможности покопаться в окружающем меня снегу, но снег после соприкосновения с ними не исчезал. И что же это выходит? Получается, что я впитываю снег своим телом, а затем передаю его связанному со мной кристаллу? Нет… чушь какая-то получается… хотя отбрасывать эту возможность не стоит — во всяком случае сразу.
Кроме туманных предположений о приключившейся со мной беде я располагал лишь крайне скудными обрывками информации, полученной от Лени. Большей части этих сведений доверять не стоило — легенда на то и легенда, чтобы сильно приукрашивать события, а зачастую и искажать их, не обращая внимания на факты.
Что я знал точно? Да практически ничего.
Мне известно имя давно умершего человека, который, возможно, является причастным к созданию кристалла из горного хрусталя. Некий Кассиус Ван Лигас. Законный правитель крупного поселения, расположенного на острове Гангрис. Судя по всему, Кассиус обладал магическим даром, знать бы еще, каким именно. Можно предположить, что Кассиус отказался перейти на сторону наместника Тариса Ван Санти и тем самым подписал смертный приговор как себе, так и всем жителям острова. Вскоре мятежные войска под предводительством полубезумного полководца Риза вторглись на Гангрис, и началась кровавая резня, в результате которой остров обезлюдел. Здесь все логично — на острове не могло быть приличной армии, самое большее — хорошо вымуштрованный личный отряд владыки. Человек сто, ну максимум вдвое больше. Они не могли сдерживать превосходящие по численности войска слишком долго. А если учесть возможное наличие в войске Риза переметнувшихся на сторону Тариса боевых магов — все произошло практически мгновенно.