Мне и до этого времени часто приходилось, глядя на невообразимо мерзкие цвета ливрей, в которые лорды обряжают своих слуг, задумываться: а с какой целью они их выбирают? В смысле такие цвета.
И вот теперь мне, похоже, удалось частично ответить на этот вопрос. Чтобы слуги не могли спрятаться, когда у хозяина есть для них срочное поручение. Потому что в одежде такого невиданного в природе цвета спрятаться практически невозможно. Жаль только, что миледи об этом пока не догадывается.
Действуя своим посохом как рычагом, возвращаю повозку на все четыре колеса и осторожно, чтобы снова не испугать, запрягаю в нее лошадей. И они, почувствовав уверенное обращение, спокойно вывозят повозку на дорогу и послушно замирают, пока я с нарочитой обстоятельностью проверяю упряжь, мешок с продуктами и остальное свое нынешнее скудное имущество. Все оказалось на месте, ни продукты, ни плащ, по которому я так сокрушался, миледи не догадалась захватить с собой.
И это отлично подтверждало мое предположение, что путешествовать без обоза и кучи слуг ей до этих пор не приходилось никогда. Ну а в том, что логически мыслить она не умеет, я уже успел убедиться много раньше. Хотя… какая там логика! Видимо, думать она не умеет вообще никак, если действует такими, мягко говоря, странными методами.
Забравшись в повозку, усаживаюсь на место кучера и легонько взмахиваю кнутом. Лошадки, уставшие стоять в колючих кустах на солнцепеке, под неусыпным вниманием проснувшихся насекомых, дружно рванули вперед.
Конечно, я не собирался оставлять ее здесь. Даже из мести. Судить, наказать… на это я был и способен, и настроен. А вот бросить женщину посреди леса или даже просто на пустынной дороге и потом терзаться угрызениями совести…
Ну а если уж совсем честно… Признаюсь, еще час назад, когда увидел заднюю стенку повозки, исчезающую в жарком мареве весеннего дня, был готов и на это. Но пока шел и осознавал все приятные и не очень аспекты случившегося, успокоился и остыл.
Потому мгновенно натянул вожжи, останавливая рвущихся в дорогу лошадок, в тот самый миг, когда в дальних кустах возник абсолютно чуждый весеннему лесу звук.
Тоненький, острый как зубная боль и такой же заунывный то ли стон, то ли вой. Но я-то сразу понял, что это такое, потому что примерно чего-то подобного и ожидал.
Не говоря ни слова и глядя оскорбленным застывшим взором прямо перед собой, хотя внутри все дрожало от хохота, дождался, пока одетая в нелепый сине-зеленый камзол и шляпу фигурка перевалится через невысокий бортик.
А затем отпустил вожжи и хлестнул лошадей. С такой силой, чтобы миледи, не успевшая как следует устроиться на передней скамье, улетела в дальний угол.
Да, я злой! Но все, кто хорошо меня знает, могут подтвердить: только с теми, кто первый сделал мне гадость.
Так ведь и не ударилась она вовсе, на заднем сиденье и спинке под ситцевой обивкой проложено что-то мягкое. Зато получила ясный намек, что больше я с ней нянчиться не собираюсь. А собираюсь расстаться, едва достигнем города. Пусть идет в приемную губернатора, придумывает какую-нибудь романтическую сказку и проходит процедуру опознания. В этом ни одному знатному гражданину не имеют права отказать.
С давних пор всем детям в богатых семьях в момент рождения делают медальоны личности. Его можно потерять и подменить, но стоит капнуть на него каплю живой крови, как он признает своего хозяина.
Потому никто давно и не ворует простенькие овальчики, что воспользоваться ими нельзя. А при потере достаточно прийти к специальному чиновнику, и он запросит для сверки контрольный медальон из центрального хранилища. Точечный телепорт не очень дешевая штука, но всякий ограбленный или рассеянный лорд готов заплатить любые деньги, чтобы вернуть себе имя и добраться до поместья с удобствами.
Лошадки ровно шлепали по подсохшей дороге. Встречные возницы, узнав их, приветливо махали нам руками. Но, проехав мимо и рассмотрев на месте кучера меня, а не бывшего хозяина лошадей, впадали в крайне удивленное состояние. По-видимому, вся деревня была уверена, что продавать своих лошадей торговец вовсе не собирался. И это меня немного настораживало. Хотя я и надеялся, что бандиты слишком рано в деревню не вернутся, но прекрасно понимал, если лавочник узнает, что никаких скакунов у нас не было, вполне может организовать погоню.
Потому и не останавливался до тех пор, пока не начало темнеть. А потом выбрал местечко на высоком берегу ручья и постарался отъехать как можно дальше от дороги. О том, что сюда могут забрести волки, я не беспокоился, ранней весной они охотятся намного южнее. Там, где уже подросла сочная травка и куда ушли исхудавшие за зиму зайцы.
Небольшой костерок из прихваченных по пути сухих коряг, валявшихся у обочин, я развел за повозкой. Расположив так, чтобы его не было видно от дороги. Не хотелось, чтобы к нам присоединились незваные гости. Ортензия долго бродила по кустикам, выбирая наиболее непрозрачные, потом так же неспешно умывалась.
Я, конечно, сразу сообразил, что она специально тянет время, и в который раз поразился нелогичности ее рассуждений.
Неужели она решила, что я настолько беспринципный самец, что после всех ее выходок смогу польститься на сомнительные прелести? В таком случае она слишком хорошо думает о себе и слишком мало знает мужчин.
В частности Зигеля. Стройный, хорошенький блондин с мечтательными глазами с длиннющими ресницами имел у дам просто невероятный успех. Все незамужние особы, от четырнадцати и до семидесяти, сразу оживлялись, стоило лорду войти в гостиную. Самые юные краснели и преувеличенно громко переговаривались и смеялись, те, кто постарше, бросали зазывные взгляды и поворачивались так, чтобы платье туже обтянуло тонкую талию или высокую грудь. Ну а те дамы, что уже не могли продемонстрировать юному красавчику ничего привлекательного, набрасывались на него с неуемной заботой. Пододвигали блюда и напитки, предлагали самое удобное местечко и всячески следили, чтобы на него не дуло, не светило и не вредило каким-нибудь иным способом.
А он при всем том умудрялся оставаться стеснительным и наивным и искренне считал, что его любят исключительно за хороший характер.
Потому так и всполошилась Кларисса, когда одна из служанок милорда принесла тревожную весть. Ее сестра, служившая у миледи Ортензии, подслушала странный разговор, из которого следовало, что Зигеля хотят обманом женить на ее хозяйке.
Юный лорд приходился Клариссе дальним родственником, и это именно она попросила меня проследить за мальчиком два года назад, когда он остался сиротой.
Ну, это она так сказала — мальчик, а я, когда приехал, обнаружил девятнадцатилетнего парня одного с собой роста. Правда, плечи у него в то время были в два раза уже моих, но пара лет усиленных тренировок свели разницу к минимуму.
Я искренне привязался к лорду и жил в его доме даже не на положении гостя, а скорее брата. И когда Кларисса предложила Зигелю погостить у нее, а меня оставить в замке под его личиной, согласился не раздумывая.
И, как оказалось, правильно сделал. Не прошло и трех дней с того часа, как за Клариссой и лордом растаял туман телепорта, а я, опутанный кучей веревок и с кляпом во рту, уже трясся в багажном ящике кареты, мчавшейся к замку миледи.
Ортензия наконец притопала к костру, умостилась на половике, который я достал из повозки, и с тоскливой миной долго жевала пирожок, запивая простоквашей, в которую превратилось молоко.
А я тем временем, не обращая внимания на ее кисленькое личико, устраивал ночлег. Снял сиденья и спинки от скамеек и уложил их на полу. Прикрыл дерюжкой, снятой с кучерского места, сунул в изголовье мешок с остатками овса. Больше у меня ничего не было, но если опустить полог и накрыться плащом, то можно кое-как подремать до рассвета.
Осталось только загасить догорающие угольки и проверить лошадей, чем я немедленно и занялся.
Стреноженные лошади, хорошо напоенные в ручье, стояли у своих корзин с овсом и мирно жевали, костру хватило пары горстей песка.
— Полезай в повозку, пора спать! — скомандовал я миледи, ставя на борт зажженный огарок свечи.
— А… ты? — дрожащим голоском проблеяла она, помедлив с полминуты.
— И я, — ехидно хихикая про себя, подтверждаю ее опасения самым безразличным голосом.
Неужели непонятно по моему поведению, что женщиной в таком обличье она совершенно не воспринимается?
Тем более желанной женщиной. А Зигель, вернее, я в его личине, абсолютно не похож на изголодавшегося по любой женщине каторжанина.
— Я… тут переночую. Возле костра, — несчастным голоском сообщила миледи, видимо ожидая, что благородный лорд немедленно объявит, что сам готов спать на крошечном половичке у погасшего костра.
Да не на того напала! Вот настоящий Зигель тот вполне способен был на такую глупость, но я-то вовсе не он!
— Как хочешь, — равнодушно пожал я плечами и полез в повозку.
Это даже хорошо, что мне повезло разместиться тут первым, у нее точно не хватило бы сообразительности, как правильно улечься в таком тесном закутке, чтобы было куда вытянуть ноги.
— Между прочим, — громко зеваю, устроившись с максимально возможным удобством, но пока не гашу огарок, — ночью здесь бродят волки. Да и змею я неподалеку видел, а они ползут именно на тепло.
И словно в подтверждение моих слов неподалеку что-то хрустнуло. Наверное, веточка под ногами лошади, лениво подумал я.
Однако миледи рассуждать о том, что это такое хрустит, не стала. С невиданной доселе ловкостью вскарабкалась в повозку и, наступая мне на ноги и на руки, заполошно полезла в самый дальний угол. Где в этот момент находилось, между прочим, нечто очень для меня ценное. А именно — моя голова.
И она первая сообразила, что ей придется несладко, если перепуганной девице удастся по ней потоптаться. Видно, потому и отдала рукам мгновенный приказ перехватить угрозу заблаговременно. А руки у меня всегда беспрекословно слушают то, что им приказывает голова. Вот и в этот раз моментально сгребли ничего не соображающую от страха девицу и крепко притиснули к груди. Моей, разумеется.
Чтобы дать ей время прийти в себя и успокоиться. Однако девица все поняла в меру своей испорченности. Приходить в себя и успокаиваться она не стала. Наоборот. Взвизгнув с такой силой, что у меня заложило уши, дама начала брыкаться, кусаться, щипаться и материться так, словно я поймал в объятия не миледи, а пьяного конюха.
И, разумеется, мне все это очень быстро надоело. Особенно ее доскональные познания народного фольклора. Тем более что Ортензия свалила огарок и тот благополучно погас.
Я знаю лишь один способ, как заставить женщину замолчать. Действенный, но не всегда приятный. Потому сплюнул в сторонку и, стиснув миледи покрепче, накрыл губами извергающий непристойности ротик.
Сначала она вырывалась и мычала, но потом сдалась и обмякла. И тогда я ее отпустил.
— Негодяй! — прорыдала миледи и рванулась в сторону выхода, но я был начеку.
Поймал девицу и положил на приготовленное для нее место. Потом провел рукой вдоль худенькой фигурки и, нащупав сапоги, стянул их с миледи и отбросил в угол. Она горько всхлипнула.
А я ехидно хихикнул. Если бы я собирался делать с ней то, о чем подумала она, сапоги бы мне как раз не помешали. Но я хотел проснуться в чистых, по возможности, штанах, а если рядом будут грязные сапоги Ортензии, то это невыполнимо в принципе.
Я поудобнее устроился на своем месте, укрылся плащом, выделив уголок и Ортензии. А затем, сообщив ей, что если начнет шуметь и трепыхаться, то прибью не задумываясь, с чистой совестью закрыл глаза.
Глава 5
Проснулся я от холода. В неизвестно откуда взявшиеся щели проникал предутренний, чуть подмороженный воздух, и свободно гулял по моему телу. Странно, а ведь я вроде был с вечера укрыт довольно теплым плащом…
Повернувшись на бок, обнаруживаю, что мой плащ никуда не делся, просто сменил хозяина. На хозяйку. И теперь довольно плотно намотан на свернувшуюся в комок девицу.
Представив себе ее визг и ругань, если я начну это разматывать, тяжело вздыхаю и выбираюсь из повозки. Небо только начинает светлеть, но дорогу вполне можно разобрать, и я решаю не тратить время зря. Запрягаю отдохнувших лошадей, собираю все, что может пригодиться в дороге, и легонько хлопаю лошадей вожжами по бокам, мягко трогая с места.
К тому времени, как полностью рассвело и солнышко начало понемногу прогревать воздух, мы были уже далеко от места ночевки. Я потихоньку дожевывал пятый пирожок, когда из-под полога появилась всклокоченная рыжеватая голова миледи.
Сообразив, что ей нужно в кустики, сворачиваю с дороги и останавливаю лошадей.
— Иди погуляй, только не заходи далеко! — вместо приветствия бросаю девице, и она, покраснев, то ли от негодования, то ли от смущения, спрыгивает с повозки.
Пока она ходит, я ставлю на место скамейки и застилаю дерюжкой свое место. Плащ, немного поразмышляв, великодушно оставляю миледи. Все равно скоро станет тепло и мне он не понадобится.
Ортензия, вернувшись, шустро забирается в повозку и сразу вцепляется в скамейку. Видимо, вчерашний урок пошел ей на пользу. Но сегодня я не собирался так резко срывать повозку с места, пока не запью стоящие в горле пирожки кружкой надоевшей простокваши.
Вторую кружку вместе с пирожком протягиваю миледи, и она беспрекословно приступает к завтраку. Ну вот, еще бы денек вместе попутешествовать, глядишь, и научилась бы чему-нибудь. Однако такого счастья нам не суждено. Еще с четверть часа назад, когда дорога шла крутым, почти безлесым склоном холма, я разглядел в утренней дымке шпили храмов и флюгера на башнях дворца. По моим расчетам, это и есть Заречье.
Мелькнула было в моей голове соблазнительная идея сдать миледи в руки правосудия прямо там, но воспоминание о просьбе Клариссы дать ей декаду на разборку этой интриги сыграло решающую роль. В конце концов, может, не зря говорится, что месть должна созреть, как хорошее вино?
Заметив, что спутница допила простоквашу, подвигаюсь на своем сиденье в сторону и хлопаю рукой по нагретому месту рядом с собой, приглашая сесть. Пора приводить в исполнение вчерашние замыслы.
По обучению миледи управлением повозкой.
— Что? — недоуменно вскидывает рыжеватые бровки Ортензия и потихоньку отодвигается назад.
— Иди сюда! — строго рявкаю я, ну не уговаривать же ее?
— Зачем? — неуступчиво интересуется она, пряча что-то за спиной.
Что именно, хотел бы я знать? Но раз хочу, значит, узнаю, таково мое правило.
— Догадаешься сама?
Нет. Судя по нахмуренным бровям, подозрительному взгляду и поджатым губам, ни за что не догадается. Потому что ее мысли текут совершенно не в том направлении. Это какой же извращенкой нужно быть, чтобы придумать такие вещи, от которых в голубеньких глазках стынет откровенный ужас?
— Я и раньше подозревал, миледи, что ваш ум есть нечто патологически злобное и пронырливое, а сейчас убедился, что там присутствует также порядочная доля грязного извращения, — тоном наставницы Бентийского монастыря вещаю я, и это производит именно то впечатление, которое нужно мне.
Взбешенная такой отповедью Ортензия разъяренной кошкой бросается на меня, замахиваясь чем-то ярко блеснувшим на солнце.
Вот сколько раз говорил мой учитель по бою на мечах и кинжалах, что ярость всегда слепа! И как жаль, что миледи этого не слышала и не заучила так же намертво, как я. Потому что рассчитать порыв разъяренного противника так же легко, как и предотвратить. В чем она уже убедилась, сидя на полу с завернутой за спину рукой, из которой я нежно вытаскивал почти родные мне ножницы.
Оказывается, она еще и клептоманка. Фу, как неблагородно — обобрать своего благодетеля! А ведь именно таковым я для нее и являюсь. Несмотря на личные счеты и оскорбления, не бросил обидчицу посреди дороги, а взял с собой, одел, законспирировал… Потом прикупил новых, ну, относительно новых вещичек, вез, кормил, поил, все выходки прощал, спать укладывал, согревал, своим плащом пожертвовал… Теперь вот от тяжкого греха убийства ближнего спасаю…