Ну, Арания. не ожидала я от неё такого, по правде говоря.
Тут вперед шагнула невысокая светловолосая баба, что пришла вместе с Ерисланой и Голубой. Сказала вроде негромко, а вышло звучно:
— Брат мой, верч Егедя, всегда добром поминал Игора Ирдраара, храброго воя, что сгинул на границе его Атаньского верчества. Понравится ли ему, если услышит, что на дочь Игора возводят хулы и напраслину?
— Не о брате ты думаешь, Горява. — Тут же укорила её Ерислана. — А о муже своем, верче Яруне. Это ведь в его тереме Морисланка умерла!
— Ты, стало быть, хочешь ещё и моего Яруню в том обвинить? — Ровным голосом ответила невысокая Горява. Голову вскинула, неспешно поправила на плечах плат. — Твой муж думает также, великая госпожа Ерислана? Так мне и передать моему супругу, великому господину Яруне? Или это лишь твои бабьи думки?
— Мне нет дела до того, кто и что думает! — Крикнула Зоряна. — Я рядом с собой эту убийцу не потерплю! Место ей — на Правежной площади!
У меня по коже побежали холодные мурашки. Раз так площадь назвали, навряд ли на ней цветочками одаривают.
Королева снова склонилась над дочерью. Потянулась, чтобы погладить её по щеке. Та ласку стерпела, но подбородок вздернула.
— Мое последнее слово — видеть её тут не желаю!
Голуба растеряно затопталась у стула дочери.
— Но, душа моя. твой батюшка прислал этих девиц, надо бы сначала его спросить. Прежде чем гнать.
— И впрямь, — громко сказала Горява, — может, лучше обратиться с этим делом прямо к королю Досвету? Он девиц прислал, ему и судить, кто прав, а кто виноват.
Ерислана скривилась.
— Но девку-то свет-королевишне потом терпеть. И думать каждый день — вдруг да отравит?
Горява чуть улыбнулась.
— Гляжу, ты, Ерислана, заботишься о благе королевишны. Не желаешь ли сама пойти к королю Досвету? И объявить ему, что свет-королевишна присланную им услужницу в страшных винах винит?
— Я сама ему скажу. — Зоряна, сопя, встала со стула. — Девки, одеваться!
Глянула на меня, сморщила нос, оскалила мелкие зубки.
— А вы обе — марш к себе! Ты, уродка, вещи собирай. Вторую, может, ещё и помилую, оставлю при себе. Обе вон!
Мы отвесили по поклону. На этот раз уже Арания потащила меня к выходу за руку.
За дверью нас поджидала Любава. Стояла посередь горницы, грудь у неё тяжко вздымалась — видать, от двери отскакивала в спешке, вот и запыхалась.
— Что там стряслось? Слышу, крики в опочивальне. Чем вы свет-королевишну огорчили? Ну-ка признавайтесь.
— Прости, госпожа Любава, но без разрешения великой принцесс ничего сказать не могу! — Звонко выкрикнула Арания. Так, что отзвуки загуляли в углах горницы.
Надрывается, чтобы королевишна услышала. Хитрая.
По лестнице мы поднялись молча. Зайдя в горницу, Арания захлопнула дверь, свирепо прошипела:
— Как она мою мать. Морисланкой! Слышала? А меня — девкой Аранькой! Меня, госпожу Серебряных Волков! Да матушка моя родом из древнейшего дома Норвинии! А меня эта немочь ещё позорнее нарекла! Меня, которая свой род по отцу ведет от великого Олгара! А Зорянка меня как крестьянку безродную, девкой Аранькой нарекла! Ненавижу!
— Так уходи. — Предложила я, думая о своем. — Тебя Ирдраары примут, укроют. Потом отправишься домой. Девки, чай, уж заждались в Неверовке.
— Ну уж нет! Мне король-батюшка хорошего жениха обещал, и без него я отсюда не уйду! — Арания скорым шагом прогулялась до окна, вернулась, сказала тихо. — Неужто все случилось из-за одного ржаного зернышка? Не могу в это поверить. С какого перепугу Любава на тебя такую напраслину возвела? Видать, не хочется ей других к королевишне подпускать. Да только на меня покуситься боязно, вдруг олгарские верчи восстанут, на правеж её потребуют за напраслину. А тебя защитить некому, знамо дело, сирота, кусай где хочешь. Ко всему прочему ты ещё и травница, в ядах смыслишь. Ах, змея! Ну, посмотрим.
То ли Арания посмотрела на дверь и опознала глаз Любавы в притворе двери, как я — то ли обо всем догадалась, увидев ту за дверью опочивальни.
Я в этот миг думала о другом. Вдруг Арания не права? И Любава нашептала напраслину вовсе не для того, чтобы уберечь королевишну от других, никого к ней не подпускать, быть ей в однёху и теткой, и подругой?
Ещё вчера днем Любава улыбалась мне по-доброму. Сегодня — такое. А что случилось между вчерашним днем и сегодняшним утром? Встреча с Рогором и гостевание в покоях Граденя. Что из этого могло встревожить Любаву, да так, что она с раннего утра побежала наговаривать на меня Зоряне?
В то, что по дворцу и впрямь ходили слухи, винившие меня в смерти Морисланы, я не верила. Жильцовские женки, с которыми столкнулась вчера, после встречи с Рогором, в сторону от меня не шарахнулись, поздоровались чинно, госпожой назвали. С убийцей, да ещё с моим лицом, они бы не хихикали, как это случилось позавчера в бане.
Мне вдруг подумалось — если норвин и впрямь нашел убийцу Морисланы, может, уговорить Аранию рассказать об этом королю Досвету? И так снять с себя ложные наветы? Однако сомнения в том, что норвин разыскал истинного злодея, у меня были. И никуда не уходили. Больно уж самоуверен Рогор, чего уж там.
Я облизнула губы. Подумала — а может, и не надо никого уговаривать. Норвин ждет легеда, Арания жаждет мести — кто я такая, чтобы мешать этим двоим? Мое ли это дело?
А если навет Любавы случился из-за того, что я ходила в покои Граденя, тогда об этом должна узнать Глерда. И как можно быстрей. Узнать бы, в какой стороне здесь Ведьмастерий.
Все это время, пока я размышляла, Арания что-то говорила рядом. Потом дернула меня за рукав:
— Тришка! Слышишь, что я тебе говорю?
— Прости, Арания.
Она прерывисто вздохнула.
— Понимаю, ты в печали. Ладно, снова повторю — тебе нужно уходить. Прямо сейчас, в чем есть. Слышала, как королевишна кричала о Правежной площади? Ты из деревни, а потому и не знаешь. На Правежной площади правеж творят над теми, кого обвинили.
— Я не убивала твою матушку. — Оборвала я её. — Мне бояться нечего.
Она сморщилась, как будто хлебнула порченой простокваши.
— Бояться всегда есть чего. На правеже всякое бывает. Будь ты покрасивше, тебя могли бы пожалеть, поверить. Но лицо у тебя уж больно. помятое, скажем так. Ведь и впрямь подумают, что ты из зависти могла отравить.
Она вдруг резко замолчала — и глянула на меня с тенью сомнения на лице. Потом нахмурилась. Сказала ещё решительней прежнего:
— Тебе надо уйти. Скрыться. Ступай в Олгарскую слободку, к олгарскому верчу, Алтыну Берсугу. Род моего отца с ним в родстве. На воротах слободки назовешь мое имя, спросишь про дом Берсуга, тебе покажут. Стукнешь в ворота верча и скажешь, что Арания Кэмеш-Бури твоя двоюродная сестра по матери. И что она просит родича приютить тебя, укрыть при нужде. Берсуги — род Яростного Медведя. В их доме тебя никто не тронет. Олгары уродств не боятся, как Ирдраары, так что там на тебя косо смотреть не будут. Потом, как все утихнет, пусть господин Алтын поможет тебе найти купеческий обоз до Балыкова. Оттуда до Неверовки рукой подать.
— А что мне в Неверовке делать? — Я покачала головой.
Не говорить же, что перво-наперво нужно сходить в Ведьмастерий. Арания осеклась, какое-то время смотрела на меня молча. Потом тихо спросила:
— Ты что, хочешь вернуться в свою деревню? Как её. Шурок?
— Шатрок. — Поправила я. — Нет, просто. просто не хочу уезжать из столицы. Может, я никогда больше в Чистоград не выберусь. В кои-то веки приехала на столичные дивы посмотреть.
Арания одно мгновение смотрела на меня с жалостью.
— Прости, Тришка. Я и забыла, что тебя потом ждет. Деревня, где один лес да медведи. И так всю жизнь — одни сосны перед глазами. И каждая сосна похожа на другую. Ужас! Да только лицо у тебя больно приметное, с таким даже на Свадьбосев в кремль не сможешь пойти — тут же узнают и схватят.
Она вдруг тряхнула головой.
— Вот что. Пока сиди в Олгарской слободке, у Берсугов. И носу за ограду не высовывай. Самому господину Алтыну скажи, что я хочу повидать его на Свадьбосеве. Пусть на празднике поглядывает по сторонам — я подойду, как только верчи с королем трапезу закончат. Передам с ним весточку для тебя. Вдруг к тому времени все утрясется? А сейчас давай уходи, чего стоишь? Тришка, ну!
— Может, тебе тоже уйти? — Я глянула ей в лицо. — Что, если на меня напраслину возвели, чтобы тебя оставить одну, а потом отравить? Всяко ведь может быть.
Арания прикусила губу, упрямо сдвинула брови.
— Нет. Тебе этого не понять, Тришка. Я не хочу, как ты, всю жизнь на сосны любоваться, с медведями разговаривать. я в Чистограде жить хочу! Чтобы народу вокруг много, на праздники в кремль ходить. Чтобы хоть раз в жизни — да пройтись в цорсельском платье! Павой, чтоб на меня все глядели! Не хочу бабьей доли — у печи сидеть, детей рожать, мешки с зерном по осени считать. Вот!
Лицо у неё скривилось. Она спешно провела по нему рукой, словно стирая что-то. Кинулась к сундукам, с грохотом откинула крышку, закопалась внутрь. В сундуке что-то лязгнуло. Арания разогнулась, держа в руках тяжелый узел, швырнула на соседнюю крышку. Звякнуло грозно, тяжело. Она дернула за лямки, монеты, рассыпаясь по толстому полотну, снова звякнули.
— Вот. Возьми бельчей двадцать. нет, лучше тридцать. На первое время хватит. Берсуги за прокорм не берут. Но у них принято, чтобы человек, если в дом придет, помогал.
— За этим дело не станет.
Арания улыбнулась.
— А меня всегда это злило. Только сядешь за стол, как уже орать начинают — Араниэ, собери-ка тарелки с твоего конца стола! Соседка в бок тычет — Араниэ, ты младшенькая, сбегай принеси блюдо с пирожками!
Тут в дверь осторожно стукнули. Мы обе резко обернулись, Арания округлила глаза, глянула на меня с ужасом. И быстро уселась прямо поверх денег — те звякнули под тяжестью тела, две или три бельчи скатились на пол. Сестра прикрыла ногой монетку, которая блестела на самом виду, расправила подол пошире, крикнула:
— Входи, кто там!
Дверь растворилась и вошел Ерша. Я замерла, Арания холодно сказала:
— Лицо твое помню, а имени не знаю, добрый молодец. Какие вести ты нам принес?
Ерша, не кланяясь, глянул коротко на неё, потом на меня. Когда заговорил, голос его отдавал ледником, совсем как голос Арании:
— Король-батюшка зовет к себе госпожу Тришу Ирдраар.
Сестра на мгновение привстала с сундука. Потом, видать, вспомнила о деньгах, которые прикрывала телом, бухнулась обратно. Выпалила:
— Одну? Гоже ли девице.
Ерша глянул на неё немигающим взглядом.
— Ты что хочешь сказать, Арания Кэмеш-Бури? Что в покоях короля с твоей родственницей может случиться дурное? И кто же сотворит такое — уж не сам ли батюшка-король?
Арания посмотрела на меня таким взглядом, словно прощения просила. Выдохнула:
— Нет. Это я так, по глупости спросила.
— Хорошо, когда девка свою глупость признает. — Ответил ей Ерша. Глянул на меня, вскинул брови, собрав кожу на лбу складками. — Идешь ли, Триша Ирдраар?
— Иду. — Отозвалась я.
И пошла. Только ноженьки чегой-то дрожали.
Курносый шагал впереди, размашисто, споро. Попавшаяся нам навстречу жильцовская женка, увидев его, поздоровалась. А разглядев за его спиной меня, хихикнула. Я бросила:
— Подобру.
И пошла дальше, обмирая от страха. На лестнице нам навстречу никто не попался, и я этому обрадовалась. Стыдоба-то какая — вели меня словно на правеж, хоть ничего дурного я не делала.
На четвертом поверхе Ерша распахнул передо мной расписную дверку, чуть поклонился, приглашая войти. Сам вошел следом.
Среди жильцов, что охраняли первую горницу, мелькнуло бледное лицо Держи — того немолодого прислужника, что довел нас с Аранией до горницы в первый день нашей жизни здесь. Глядел он на меня недолго, мгновение, не больше. И тут же отвернулся к окну. Вроде как и не знает. Я, проходя мимо, сказала чисто из вежества:
— Подобру тебе, почтенный Держа.
Однако он не ответил, упорно глядя в другую сторону.
Король Досвет поджидал меня в той самой горнице, где стоял стул с птичьими крыльями вместо подлокотников. На этот раз он не сидел, а стоял у окна, глядя на горевшую серебряным блеском Дольжу — там, за стенами дворца, солнце поднималось все выше. И припекало все жарче. Ко мне он так и не повернулся. Я махнула поклон, сказала, уже не заботясь, чтобы в голосе звучала мягкость, как учила меня Арания:
— Подобру тебе, король-батюшка!
Досвет не ответил, руки, заложенные за спину, не шелохнулись. Я со свистом втянула воздух ноздрями. Ну не молчать же меня сюда позвали? Правда, после криков Зоряны молчание короля было прямо-таки в радость.
Я глянула на кусок Дольжи, который виднелся в решетчатом окне поверх королевского плеча. Серебром с зеленью лилась Дольжа, шитым покрывалом лежал по её берегам Чистоград, а сверху сияло небо, по которому плыла стая снежной белизны облаков. Тишь да благодать.
Как мне хотелось в тот миг вырваться из кремля, и не высказать. Лишь одно тут держало — изувеченное лицо. Да ещё, быть может, опасение за Аранию. И хорошо бы уйти — да нужно задержаться во дворце. Ещё на какое-то время.
— Зачем ты ходила в покои Граденя?
Голос Досвета прозвучал неожиданно, и я вздрогнула. Ответила, почти не раздумывая:
— Память почтить, невинноубиенного.
— Не ври мне! — Король Досвет резко обернулся.
Губы у него были стиснуты в ровную черту, светлые с сединой брови столкнулись на переносице. Может, я и решилась бы рассказать всю правду, если бы увидела на королевском лице хоть тень доброты. А так.
А так я боялась навредить делу. Захоти Глерда, чтобы король все знал — сама бы рассказала. Но она смолчала, значит, и мне не болтать.
Я повернулась, наградила злым взглядом Ершу. Он снаушничал о покоях королю, больше некому. А должен был рассказать все дворцовым сплетникам, на худой конец собратьям-жильцам. Уж те бы расстарались. Хоть и говорят, что у баб длинные языки, но каждая лекарка знает — у мужиков языки побольше бабьих. И по длине, и по языкатости.
— Ты на моего жильца не гляди. — Громыхнул Досвет. — Отвечай, когда тебя сам король спрашивает! Ну?
Ну, чо делать — надо было отвечать. Я распялила глаза, чтоб почестнее казаться. Сказала, стараясь, чтобы голос звучал потверже:
— Правду говорю, король-батюшка. Госпожа Морислана рассказывала мне о вашем сыне. Что сгубили его злодейски, что погиб он совсем юным, а злодеев так и не нашли.
Досвет снова повернулся к окну — быстро, одним махом. Опять закинул руки за спину.
— Сам посуди, король-батюшка. — Продолжила я, глядя на его руки.
Пальцы короля сжались крепко, до белизны. Ой, худо.
— Сама я из дальнего села, таких страстей там отродясь не было. Как же не глянуть-то? Вот ужо вернусь домой, всем расскажу про несчастного Граденя. И про Теменя. Не суди меня строго, король-батюшка, деревенская я, неотесанная, на что ни гляну — удивляюся.
Досвет все молчал. Тут в разговор вмешался Ерша:
— Ты, девица, ври да не заговаривайся. Тебя у двери Граденя ещё и служанки видели. Ты не раз туда заходила. Зачем?
Выходит, те прислужницы, что по лестнице взбирались, меня все-таки углядели, только виду не подали. Все, о чем меня просила Глерда, сделано. Одним махом, за один вечер. Осталось только с ней самой повидаться.
А ещё от ложного навета очиститься. И от королевского допроса отбрехаться. Проще сказать, чем сделать.
— Отвечай. — Напряженно потребовал Ерша. — Или нам позвать королевскую травницу? Саможориха ещё в поре, сама знаешь. Чего не хочешь рассказать ты, расскажет за тебя травка. Только себе хуже сделаешь.
У меня аж дыхание осеклось. Вон чем стращают. И что тут поделаешь? Если очень припрут, решила я, выложу все. С саможорихой шутки плохи. Но до того побарахтаюсь. И зачем только Глерда не рассказала все королю-батюшке? Он, думаю, только рад был бы, поймай ведьмы того убивца.
Я вздохнула, глянула на курносого. Спросила негромко:
— Ты, выходит, для того со мной знакомился, чтобы проследить, куда я хожу и что делаю?
Он чуть голову отвел, глаза прищурил, передернул бровями. Словно в лицо ему колким снегом швырнули, целой пригоршней. Сказал с неудовольствием:
— Не тяни время, госпожа Триша. Травницу позвать быстрей, чем тебя уговаривать.