…Его разбудил скрип клетки — всего через каких–то полчаса, как раз в тот момент, когда мальчишке начал сниться дом — и там, во сне, пришла умиротворяющая светлая убеждённость, что сном было как раз всё то, что произошло с ним за последний сумасшедший день.
Орк рванул мальчишку за волосы на себя — Пашка вскрикнул, кругом загоготали, из глаз сами собой брызнули слёзы… а когда он проморгался — его уже выволокли из клетки, запястья и большие пальцы рук уже были скручены каким–то хитрым узлом за спиной. Другой верёвкой — пропустив её Пашке между ног — двое орков примотали спереди так же связанные за спиной руки Туннаса, а к нему — молчаливого бородача.
Пашка вытер слёзы о плечо, о майку — и опустил глаза. Перевёл дух, покрутил головой. Хотелось пригладить волосы, чтобы избавиться от ощущения этой мерзкой лапы на них. Он никогда не любил смотреть себе под ноги, в жизни всегда смотрел прямо. И сейчас секунду тоскливо глядел в каменный пол, а потом вскинул голову и посмотрел на стоящего слева орка. С вызовом — так получилось непроизвольно.
Орк оскалился. И — на спину Пашки обрушилась длинная витая из трёх ремней плеть на короткой рукояти. От неожиданности мальчишка вскрикнул раньше, чем ощутил боль — и тут же получил второй удар, боль от которого наложилась на нахлынувшую первую. Пашка заорал — крик вырвался сам, уже настоящий крик боли. Третий удар сшиб мальчишку на колени, но Пашка заставил себя заткнуться и только скрипнул зубами. За молчание получил ещё один удар, который снёс молча (и откуда взялось это упрямство?!) а после этого его — снова за волосы — вздёрнули на ноги.
От боли в глаза мутилось. Пашка гадал — до крови или нет? Ему казалось, что удары сорвали со спины и майку, и кожу, и мясо — до позвоночника. И нельзя было ни потрогать, ни посмотреть — можно было только терпеть и ждать, пока боль уйдёт. Она не спешила, но всё–таки немного отступила. Зато пришёл страх. Что же делать?! Ведь если будут бить вот так и часто — наверное, согласишься делать, что угодно, лишь бы не били. Пашку ни разу в жизни не «наказывали физически», как это говорится. Неизбежные побои в драках — вообще другое дело: бьёшь ты, бьёшь тебя, главное — не трусить и работать кулаками, а то и ногами — и даже если ты проиграешь, то чувства растоптанности не будет. А то, что он ощущал теперь, было страшно, потому что на это нельзя был ответить. А терпеть… если терпеть, но что же тогда? Тогда согласишься со всем, что будет дальше… Сначала — с тем, что тебя бьют. Потом — с тем, что ты вещь. А потом, наверное, и мысли станут как у раба — о еде и сне… Пашка испугался до дрожи. И было противно. Так противно, что слов нет. Но больно — хуже. (Он вспомнил свой крик — и замерло на миг дыхание.) Так что делать–то, как быть?! Вот она — романтика, с истеричной иронией заметил себе мальчишка. А что, если взбунтоваться? Вот сейчас просто никуда не пойти — и…
Слева качнулось копьё. Пашка представил себе удар этого грубо кованного широкого наконечника. Это не пуля, не мгновенное дело. Мысленное зрелище самого себя, умирающего на полу в луже крови, было таким жутким, что мальчишка накрепко зажмурился и потряс головой. Это не кино, это ведь по–правде…
Бежать, подумал Пашка. Бежать надо. Но как? Куда? Какой тут побег, если даже просто руки не освободишь?
Туннас через плечо смотрел на мальчишку — сочувственно и ободряюще. Эх, если бы можно было расспросить — хотя бы просто поговорить, чтобы понимать друг друга… было бы полегче. Пашка уже хотел улыбнуться в ответ… но его мысли оттеснил лай, скулёж и завывание — и в пещере появился конвой.
Пашка обмер. Конвой — это были всадники. Орки сидели на волках.
Вообще Пашка любил волков. Даже больше, чем собак, которых просто обожал. И очень жалел, что никогда не видел этих зверей вблизи. Но…
Нет, эти огромные, с пони размером, твари, на которых покачивались орки охраны, походили именно на волков, не на гиен, как в кинотрилогии. И в то же время были намного страшней и противней любой гиены. Жутковатой была даже сама манера передвижения зверюг — больше похожая на кошачью, бесшумную и какую–то… предательскую, пришло в голову Пашке странное, но верное определение. А когда мальчишка встретился взглядом с одним из волков — его пробрала дрожь. На Пашку посмотрели человеческие глаза. Причём человека очень скверного. Жестокого, насмешливого и умного.
Волк фыркнул и отвёл глаза — равнодушно.
Щёлкнула — в воздухе — плеть, и Пашка сжался, сделал первый шаг — поспешный, даже слишком. Показалось, что сейчас будет ещё удар — по спине. Его не было, и Пашка немедленно возненавидел свой страх… а ещё больше — самого себя за то, что понимал: страх сейчас сильнее его. Никогда с ним такого не было. Он всегда, даже совсем в детстве, умел ломать страх. Любой. И гордился этим.
Но оказалось, что он просто не знал настоящего страха…
…Из пещер, мимо чёрных — и озарённых алыми отблесками костров внутри — входов которых шла колонна, выталкивали и вытаскивали всё новых пленных, в основном — молодых парней и мужчин. Младше Пашки никого не было, даже ровесников не наблюдалось. Сперва Пашке показалось, что людей очень много, и только снаружи он понял, что так казалось в тесном коридоре. Людей было десятка три.
Пашка успел это подумать — и стиснул зубы. Снаружи резанул холодный ветер (хотя небо было ясным, сияли россыпи звёзд — знакомых!) и даже спрятать руки под мышки или в карманы было нельзя. Но ещё хуже оказалась ледяная каша под ногами. Я не дойду, с ужасом подумал мальчишка. Босиком по снегу — не дойду никуда. Он бегал по снегу босиком, кто из мальчишек не бегал — ради придури, на спор… И было холодней, и снег настоящий, а не такая жижа. Но там — десяток–другой прыжков — и в тепле. А тут — куда идти, сколько?
Но что было делать? В спину с силой ударило (мальчишка вздрогнул) тупым концом древка копьё, рыкнул зверь, дернула спереди верёвка — и Пашка пошёл, съёжившись от страха и унижения. Он не осмелился даже обернуться на ударившего его орка, чтобы не встретиться глазами со взглядом волка.
* * *
Судя по звёздам — прошло часа два, Пашка умел это определять. А ещё вспомнил вдруг, что Большая Медведица — вон она, над головой — на каком–то из языков Толкиена — Valacirca, Серп Валаров (кто такие Валары — он не помнил.) Три часа ночи, он умел определять время по этой штуке.
Ступни не чувствовали совсем ничего. Совсем. Пашке казалось, что он идёт на чём–то чужом и резиновом — наверное, так люди ходят на протезах. Руки просто онемели, но несильно, связка не была тугой — вот только при малейшей попытке пошевелить руками верёвка немилосердно пилила кисти и основания больших пальцев; умеют связывать, сссволочи!
От обиды — как всё нелепо и страшно выходит — глаза сырели сами, сделать с этим ничего не получалось, да Пашка и не очень старался. Он уже почти уверился, что всё кончится просто — на каком–нибудь из шагов ноги откажут, он упадёт, проволочётся на верёвке пару шагов, а потом, как в книжке про такие дела, верёвку обрежут и ткнут в спину копьём. Когда мальчишка читал про такое, он иногда ставил себя на место главного героя — и не задумывался, что убитый тоже был человеком; он же не герой, а герой–то останется жив и победит!
Себя было жалко. Но и жалость к себе выглядела как–то отстранённо, потому что ничего не могла изменить.
Мальчишка и не заметил даже, как и когда они выбрались из мокрой ледяной каши на каменную осыпь. Волки порыкивали и повизгивали — под лапами камни осыпались, они съезжали назад то и дело, и Пашка вдруг подумал, что, не будь люди связаны, тут можно было бы попытаться бежать. А следующей его мыслью было: спасён! Больше ни о чём думать не хотелось — самым важным стало, что они, кажется, дошли и он стоит на ногах!
Вереница пленных ныряла в расщелину на склоне — перед входом в неё несколько урук–хайев снимали с пленных верёвки и поторапливали их пинками и толчками. Из расщелины падали колеблющиеся отсветы пламени.
От верёвок на руках остались сине–багровые следы. А пинок сшиб бы мальчишку с онемевших ног, если бы Туннас не подхватил, повернувшись, падающего Пашку и не оттащил полуволоком к соломенной подстилке — такой же, как в предыдущей пещере, только тут не было решётки, и солома была навалена просто вдоль стены в пещерном коридоре. А на другой стене тут и там ярко горели понатыканные в расщелины камня факелы. На тюрьму это ничуть не походило.
Пашка даже не сел — упал, не выдержал, застонал. Обеими руками вцепился в ступни. Они были белые с синим. Мальчишка закусил губу, повёл вокруг взглядом.
Севший рядом Туннас — он активно растирал себе ноги, хотя они выглядели не так страшно, как у Пашки — покачал головой и показал знаками, что надо сесть, спрятав ступни под себя. Пашка так и сделал. И через минуту ощутил покалыванье… а потом — боль. Боль нарастала… ширилась и становилась сильной… жгучей… непереносимой… ОГНЕННОЙ!!!
Орки галдели неподалёку. Один прошёл мимо, зевая во всю пасть и бездельно щёлкая бичом.
Я НЕ ЗАКРИЧУ, отчётливо подумал Пашка и закрыл глаза. Эти слова — красным на чёрном — повисли в наступившей темноте. А ещё в ней откуда–то снизу поднимались языки пламени, и Пашка стоял в этом пламени и не мог пошевелиться.
Всё, что он произнёс, было вытолкнутое сквозь зубы длинное и тихое: «Ммммммххх…»
А потом — потом боль стала откатываться, отступать, гаснуть. Она не ушла совсем, но Пашка всё–таки рискнул сесть нормально.
Ноги стали красно–синими. По обеим подошвам из множества порезов и ссадин сочилась кровь. Но мальчишка обрадовался крови: раз идёт — значит, ноги спасены! Только бы больше никуда не гнали, хотя бы пока… Он поднял голову.
Туннас улыбнулся, кивнул, хлопнул Пашку по плечу. Сидевший по другую сторону молодой мужик с перебинтованной грязной тряпкой правой рукой тоже что–то сказал Пашке — явно одобрительно. Дёрнул углом рта и символически сплюнул в сторону орков.
«А ведь похоже, что тут много пленных воинов, — вдруг подумал Пашка вроде бы о постороннем. — Враги орков, значит… Кто же такие? Не помню по книжке… Интересно, я что, попал в ТЕ САМЫЕ времена?.. А! Нет! Ангмар же ещё цел, значит, вся история с Кольцом будет не скоро, через сотни лет. Совсем плохо, я про те времена ничего и не знаю… Чёрт, Олега Николаевича бы сюда, — он вдруг тихонько хихикнул, не истерично, а правда весело, — он–то точно знает, что к чему… и с ним нас бы эти уродцы так не схватили. Ведь был нож, костёр был, а, блин, камней куча кругом, в конце концов! — и так тупо попался!» — ему стало стыдно и тошно. Себе–то можно было признаться, что он попался в плен большей частью от страха…
А ещё к Пашке вернулось его вечное любопытство. Он огляделся. Тут было полно орков… нет, не только орков, Пашка увидел и людей — причём не пленных явно. Более того, с орками они себя вели, как… как англичане с турками в Крымскую войну, пришло начитанному мальчишке на ум странное сравнение. Это были такие же рыжие крючконосые мужики, как те всадники, виденные мальчишкой на равнине. Вопреки всей логике Пашке при виде людей стало полегче — как будто они явились сюда защищать пленников, хотя умом–то он понимал, что люди к людям могут быть ничуть не менее жестоки, чем орки.
Воин холмовиков.
— Рынок, что ли? — Пашка потёр палец о палец, поднял брови, повёл подбородком. Туннас кивнул, что–то коротко сказал и вздохнул.
Пашка поёжился. Мысль о том, что его продадут, не столько даже пугала, сколько возмущала и казалась какой–то… неудобной и смешной — именно неудобной и смешной, как клоунская обувь. Кстати, вокруг не было похоже на рынок — никто не расхваливал товар, не лез к пленным в рот и не заставлял демонстрировать мускулы. Казалось, что орки уверены, что пленных купят, а покупателям — кстати, кто они? — пофигу, что приобретать. Будь Пашка опытней в жизненных делах, он бы понял, что это так и есть, потому что тут покупали и продавали не рабов в личное пользование, когда боятся обмануться и стараются надуть — а работников в королевские шахты за Карн Думом. Это гарантировало, что купят так или иначе всех. Так чего метаться? Видимо, по этой же причине пленных и не подумали кормить или поить.
Кинжал и мечи йотеод и северян.
Распоряжались покупкой трое людей. Двое молодых парней — возраста Туннаса — и пузатый седобородый мужик. Пузатый–то пузатый, а ручищи, стиснутые в запястьях тяжёлыми золотыми браслетами, были там же с два Пашкиных запястья, и это явно не жир висел. Говорили все трое на языке — другом, не на том, на каком говорили пленные вокруг. Пашке показалось, что язык этих людей похож на немецкий или английский — а вот в речи Туннаса знакомых слов не улавливалось вообще. На поясах у всех троих висели большие ножи, мечи — длинные, с рукоятками, похожими на две составленные торцами катушки от ниток, топоры с маленькими полотнами, таким дров не нарубишь, только в бой. Под выцветшими но добротными плащами мерцали кольчуги. Толстяк помалкивал, а двое молодых рулили «своими» орками (намного лучше вооружёнными и не такими шумливыми, как местные), как скотом. Местные орки и не спорили даже, брали кусочки рубленого золота (поменьше) или серебра (побольше) — и тут же начинали делить. Вот тут был галдёж… От тупой обыденности происходящего и отсутствия какой–либо парадности у Пашки перехватило дыхание, спокойствие и какая–никакая храбрость покинули мальчишку. Он сжался в комочек.
Кто его знает, может, поэтому его и заметили последним. Остальных уже вытащили к противоположной стене и не связывали — заковывали в цепи — такая грубая «восьмёрка» с глухим замком на запястьях, от неё — цепь к соседней, «восьмёрке»; цепь была длинной и просто перекидывалась через плечо. Каждому закованному один из молодых воинов совал прямо в зубы костяное горлышко большого кожаного меха, потом — в руки–большой кусок вроде бы хлеба. Брали все и пили все.
Пашка остался у стены один и испугался. Поднял голову, заморгал. Притиснулся к стене. Люди смотрели на него равнодушно, а вот двое орков — местный и пришлый — подошли и затараторили. Пашка не понимал слов — и неприятный даже на слух разговор некому было перевести…
… — Ты кого подсовываешь, крысак подземный?! — спросил ехидно пришлый орк. — Щенок совсем — одно. А другое — не здешний, а северянин, — он помотал за волосы голову мальчишки. — Или йотеод. Гляди на него, буркалы пошире растопырь — соломенная башка!
— Сильный, крепкий… — восхваляющим тоном начал торговец. Пришлый орк оскалился:
— Фы! Северяне упрямые! Не будет работать, будет убегать, купить — и убить — убыток! Йотеод ещё хуже — дохнут под землёй сразу. Их всех если покупать, то совсем детёнышей, чтоб ничего не помнили, не знали ничего. Взрослого купишь, а он тебя камнем в башку тюк — и что?
— Какой он тебе взрослый?! — праведно возмутился торговец, заслоняя Пашку, как родного. — Детёныш и есть!
— Брешешь, пёс!
— Сам визжишь, как крыса, тварь подземная!
— Убью! — пришлый схватился за широкий нож, торговец сделал то же… Их растащили с гоготом приятели и того и другого. Люди презрительно усмехались и нетерпеливо переговаривались. Торговец напоследок деловито плюнул в пришлого и сказал:
— Полмарки золотом.
— И мою сестру в придачу, — отреагировал пришлый.
— Имей её сам, мне не надо, — под общий на этот раз хохот отбрил его торговец и довольно оскалился. Пришлый орк махнул лапой и, ворча, полез в кошель.
Пашка проследил, как из лап в лапы перекочевал тут же, на месте, обрубленный ножом кусочек золотой палочки. Как киевская гривна в учебнике истории за 6 класс, только гривна серебряная… Мальчишка дёрнулся, отчаянно вскинул глаза — это за него?! Его… продали?! До этого он мог считать себя пленным. Пусть струсившим, пусть нелепо угодившим в лапы орков, но — пленным! А теперь что?!