Дедова изба стояла на отшибе, за околицей. От автобусной остановки, обозначенной, похоже, только фонарем, они прошли почти километр. Михаил даже слегка пожалел деда, вынужденного при любой надобности проделывать подобный путь.
В избе было тепло. Дед включил свет и кивнул Михаилу в сторону стола:
– Садись, вечерять будем.
На ужин у деда были еще теплые щи, чугунок с которыми он вынул из печи. Щи Михаил не особо жаловал, но эти ему отчего-то понравились. И не то чтобы шибко наваристые, а вот есть в пище, приготовленной в настоящей русской печи, некая особенная прелесть, некое томление, недостижимое на газовой плите. Он и сам не заметил, как навернул полную миску. Дед, погремев посудой за занавеской, где, как видно, у него был устроен кухонный угол, вышел из избы. В туалет или покурить. Михаил же неторопливо смаковал «остатки сладки». Он только успел аккуратно слить в ложку последние капли щей и, сыто отрыгнув, откинуться на спинку стула, как сзади раздался голос Седого:
– Добрался? Отлично!
Михаил резко развернулся. Седой стоял в проеме двери, ведущей куда-то внутрь дома, поскольку входная дверь располагалась прямо перед лицом Михаила. Выходит, он уже был в доме, когда они приехали? Почему тогда не сел ужинать с ними?
– Значит, так. Нам нужно, чтобы через два часа ты вышел из дома и двинулся к лесу. На запад. Вот тебе компас, если вдруг в темноте заплутаешь. На опушке задержись. Когда увидишь нечто необычное, сделаешь вот что. – Седой опустил руку в карман и вынул знакомый мешочек с бриллиантами. Достав штук шесть, он положил их на стол перед Михаилом. – Положишь их себе на ладонь. Как-нибудь вот так. – Он поместил один камень в центр, а вокруг него пятиугольником разложил остальные. – А потом протянешь ладонь в сторону этого самого необычного. При этом внешний вид этого необычного может измениться. Не пугайся. Так и должно быть. После того как все закончится или если почувствуешь, что тебе очень уж страшно и больше терпеть невмоготу, уберешь бриллианты и можешь уходить. Все понял?
– Да, – кивнул Михаил. То есть на самом деле ни хрена непонятно. Но что делать, запомнил. – А если я какой-нибудь камень потеряю?
Седой окинул его цепким взглядом, но затем, видно поняв, что Михаил спросил именно то, что спросил, а не потому, что имеет мысль «замылить» камешек, смягчил взгляд:
– Постарайся не потерять. Этим ты нас сильно подведешь, – после чего повернулся и скрылся за дверью.
Михаил несколько мгновений сидел, глядя на дверь, потом встрепенулся, подскочил и бросился к закрывшейся за Седым двери. Он решил уточнить, что именно тот имел в виду, когда говорил, что он увидит нечто необычное.
Михаил распахнул дверь и едва не приложился лбом о противоположную стену. За дверью оказался узкий чуланчик, заставленный всяким хламом, всего в шаг шириной и пару шагов длиной. Михаил оторопело обвел взглядом дощатые стены, потом поднял голову и осмотрел низкий потолок. Седому здесь деться было решительно некуда. На всякий случай он протянул руку и потолкал торцевую стену.
– Эй, милок, – раздался из-за спины голос дедка, – там у меня чуланчик. Я и сам туда уже полгода не заглядывал. Ежели тебе до ветру, так это сюда. У нас городских туалетов нету. Все на улице…
Из избы Михаил вышел ровно через два часа, за час до полуночи. Небо было затянуто тучами, но не сплошь – кое-где проглядывали звезды. Так что в принципе дорогу и что творится под ногами, разглядеть было можно. До леса добрался минут за сорок. Вернее, до ближайших деревьев было рукой подать, и Михаил рассчитал, что достигнет их минут за пятнадцать неторопливым ходом, но, когда подошел поближе, оказалось, что эти деревья – всего лишь узкая лесополоса, разделяющая два поля. Так что он немного подумал, решил, что опушкой лесополосу называть будет неверно, поэтому сверился с компасом и двинул дальше по азимуту.
О том, что начинается нечто необычное, Михаил понял по тому, как заболели уши. Он торопливо поднялся с поваленного дерева, на котором устроился, добравшись до опушки, и полез в карман за бриллиантами, которые предусмотрительно завернул в обрывок газеты. Когда он развернул сверточек, ушам стало полегче, зато над лесом начало разгораться странное свечение. Оно было мертвенным и нервно мерцающим, как будто кто-то включил над лесом гигантскую, километров в пять, лампу дневного света и сейчас пускатель как раз пытался заставить светиться ионизированный газ. Михаил разложил бриллианты на ладони и завертел головой. Куда руку-то протягивать, вверх, что ли? Он осторожно поднял ладонь над головой – ничего не произошло. А ведь Седой говорил, что что-то должно измениться. Михаил подождал пару минут, но никаких изменений не заметил. Поэтому он сжал ладонь, стискивая бриллианты в кулаке, и решительно двинулся дальше в глубь леса.
Шагов через сто Михаил вышел на довольно обширную поляну. Мерцающий свет никуда не исчез, наоборот, он даже усилился. Впереди, над лесом, Миша увидел несколько огоньков. Они не были источником этого свечения, скорее наоборот, появились вследствие того, что этот мерцающий свет, будто бы некая жидкость, попавшая в несмешиваемую среду, сконцентрировался.
Михаил шумно выдохнул. Ему было шибко не по себе. Но куда деваться-то: если вышел на площадку – режь лед коньками и не зевай. Он раскрыл ладонь, торопливо поправил камешки, отчего-то сразу налившиеся этим самым призрачным светом, как будто кто-то включил внутри бриллиантов микроскопическую подсветку, и протянул ладонь в сторону огоньков. Несколько мгновений ничего не происходило, затем мерцающий свет вздрогнул и мгновенно померк. А над головой Михаила, заслоняя небо, буквально из ниоткуда возникла огромная летающая тарелка…
5
– Ты точно ее видел?
– Вот как тебя. – Михаил даже слегка насупился. Неужели Черный думает, что он врет?
– И какая она была?
– Здоровая. Пол-леса закрывала.
– А снизу что было?
Мишка недоуменно потерся щекой о плечо.
– Не понял? А что там должно было быть?
– Ну… опоры всякие или иллюминаторы.
– Не, – Михаил отрицательно мотнул головой, – не было ничего такого. Просто гладкий корпус, вернее не совсем гладкий, по фактуре туф напоминает. И такая полоса по нему, светящаяся.
– А цвет какой?
Мишка задумался.
– Не могу сказать. Вроде как черный…
– А почему «вроде как»?
– Ну, он менялся все время. То черный, то с синим отливом каким-то, то вообще темно-темно-бордовый, но, может, это та мерцающая дымка виновата. Она как бы померкла, но совсем не исчезла. И еще огоньки…
Черный задумчиво кивнул. До последнего момента у него где-то внутри тлела искорка сомнения, некоторое опасение, что их все-таки обманывают… Что на самом деле никаких пришельцев нет и над Мишей просто, как он любил говорить, «стебаются». А что? Все, что до сих пор происходило с приятелем, вполне могло быть сымитировано с помощью разных приспособлений, имеющихся на Земле.
Мишин страх, скажем, с помощью инфразвукового генератора или какого-нибудь галлюциногена, подмешанного, скажем, в воду, стакан с которой ему этак незаметно подсунул Седой, бриллианты тоже можно было сымитировать с помощью стекла – технологии вполне известны. Те же знаменитые кристаллы Сваровски как раз и сделаны по технологии подделки бриллиантов. Насчет тетрадки Михаил также вполне мог оговориться ранее или просто не совсем точно запомнить разговор. Либо дать понять Седому каким-нибудь рефлекторным жестом, о чем собирается завести речь. Или тот ляпнул наугад и попал.
Тут, конечно, возникал вопрос соответствия ресурсов имеющейся задаче. Ну не используют для охоты на воробьев своры элитных охотничьих собак вкупе с тренированными соколами. Не нужно это. Но кто его знает, может, для Седого это все некое развлечение. Прихоть. А исторический опыт показывает, что люди готовы тратить на свои прихоти просто сумасшедшие деньги. Но летающая тарелка – это уже было серьезно.
– А Седой тебе что по этому поводу рассказал?
– Так я его еще не видел.
– Как это? – удивился Черный. – Это что ж, бриллианты всё еще у тебя?
– Ну да, – кивнул Михаил, – вот. – И он потянул из кармана маленький, завернутый в газету кулек.
– Так, – Черный торопливо вскочил на ноги, – пошли быстро!
– Куда?
– В институт. Сейчас точно поймем, дурят нас или всё взаправду.
Михаил недоуменно покосился на приятеля, но без возражений поднялся и потопал следом.
Для того чтобы отличить настоящий алмаз от имитации, используется специальный «алмазный щуп», измеряющий теплопроводность исследуемого камня, какового у них не было. Алмаз имеет намного более высокое значение теплопроводности, чем его заменители. Кроме того, используется хорошая смачиваемость алмаза жиром: фломастер, заправленный специальными чернилами, оставляет на поверхности алмаза сплошную черту, тогда как на поверхности подделки чернила рассыпаются на отдельные капельки.
Все это друзья проверили сразу же. Правда, не с помощью специального фломастера, а использовав обычную гелиевую ручку. Но главным испытанием, окончательно убедившим Черного, оказалось значение показателя преломления, который они измерили в лаборантской кафедры минералогии. Он оказался чуть больше 2,4. Средний показатель преломления бесцветных кристаллов алмаза в желтом цвете равен примерно 2,417, а для различных цветов спектра он варьирует от 2,402 (для красного) до 2,465 (для фиолетового). Так что все совпало.
Спустя двадцать минут Черный вынул из зажима последний камень и ошеломленно отшатнулся от стола.
– Да-а-а, ты действительно таскаешь в этом газетном обрывке шесть бриллиантов очень чистой воды. Тысяч сто – сто пятьдесят баксов как минимум! То есть хотя бы в этом случае Седой не соврал. Да и вообще… – Черный покачал головой.
Его сокурсник вот уже несколько дней таскался по Москве и ее близким и не слишком окрестностям с шестью натуральными бриллиантами. Нет, он понимал, что если бы Седой не был уверен, что почти в любом случае эти камни, да еще, похоже, с записанной в них важной информацией (а в том, что Михаил использовал бриллианты для снятия и хранения информации, Черный практически не сомневался), все равно никуда не уйдут, Михаил бы их и в глаза не увидел. Но на чем основывалась эта уверенность? На моральном облике и личных нравственных качествах Михаила? Или на чем-то более весомом? Ведь очень большое число людей, населяющих одну шестую часть суши и ее окрестности, заполучив в карман такой, как они бы посчитали, шанс, тут же рванули бы во все тяжкие, будучи твердо уверенными, что уж с такими-то деньгами они везде будут в шоколаде и сумеют спрятаться так, что их уже никто никогда не найдет. Это был еще тот вопрос. Но задавать его в лоб совершенно не следовало. Поэтому Черный ничего и не сказал о своих выводах Мише. С него станется…
На следующий день Михаил в институте не появился. А в понедельник, поймав взгляд Черного, молча кивнул.
Седого он застал дома в субботу. Позвонил в дверь, не слишком надеясь, что сосед дома. Дверь открыла его мать.
– Здравствуй, Миша.
– Здравствуйте. – Михаил неуклюже кивнул, отводя глаза. Он до сих пор не понимал, как смотреть в глаза этой женщине, если он точно знал, что в теле ее сына поселился некто совершенно чуждый. После разговора Миша много думал обо всем, что ему рассказал Седой, и, как он считал, понял, что тот имел в виду, когда говорил о рабстве. Вот же, пожалуйста, – рабство! Причем рабовладелец завладел не только телом, но вообще всем – сознанием, памятью, семейными узами. И пользуется всем этим в свое удовольствие.
– Проходи, он у себя.
– Спасибо.
Мать Седого, даже не подозревавшая, что в теле ее сына поселился чужой, и потому пребывавшая в, так сказать, безмятежности незнания, спокойно проследовала на кухню, а Михаил, раздевшись, постучал в дверь комнаты Седого. Тот не ответил. Михаил несколько мгновений подождал, а затем толкнул дверь и вошел. Комната была пуста. Миша озадаченно огляделся. Мать же сказала, что он… Михаил вздрогнул. В одном из зеркал он заметил движение и, всмотревшись, ошарашенно сглотнул. В зеркале отражался Седой, который стоял пригнувшись у своего стола и что-то там делал. Михаил судорожно перевел взгляд на стол. Рядом никого не было. Он снова перевел взгляд на зеркало. Седой разогнулся и смотрел на него.
– Садись, мы сейчас…
Голос Седого донесся из зеркала чуть приглушенно, будто тот находился в соседней комнате. Михаил торопливо кивнул и рухнул на старенькую тахту. Седой в отражении снова склонился над своим столом, а потом выпрямился и, повернувшись, быстро ушел куда-то за раму зеркала. Михаил вытянул шею, заглядывая за раму.
– Да здесь мы уже, не тянись.
Михаил резко обернулся. Седой стоял около другого зеркала, расположенного по диагонали от того, в котором Михаил видел его, когда зашел в комнату.
– Это… как ты?
Седой пожал плечами.
– Да так… нужно было кое-что спрятать так, чтобы никто найти не мог. Да и вообще, с площадями у вас тут, на Земле, не очень. Моя одиночная тюремная камера и то больше была, чем вся эта квартира. Так что пришлось выходить из положения таким образом.
– А… если кто войдет? Ну, когда ты, – Михаил дернул подбородком в сторону зеркала, – там?
Седой покачал головой:
– Не войдет. И если ты про себя, то мы знали, что ты пришел, и не стали препятствовать тебе войти в комнату. Ты и так уже знаешь довольно много. И еще узнаешь. Так что это знание на самом деле тебе ничего особенного не добавляет. – С этими словами Седой подошел к столу и, развернув компьютерное кресло, уселся в него.
– Принес?
Михаил торопливо кивнул.
– Да, вот, – он достал из кармана сверток с бриллиантами, – я давно хотел отдать, но тебя…
Седой сделал жест, который Михаил расценил как «не оправдывайся, все нормально», и, развернув сверток, высыпал на стол бриллианты. Окинув их цепким взглядом, он быстро расположил их тем пятиугольником, который показывал Мише в глухой деревне, и простер над ними ладонь. Несколько мгновений ничего не происходило, а затем губы Седого исказила саркастическая усмешка.
– И всего-то, – насмешливо пробормотал он, после чего открыл ящик стола, небрежным жестом смахнул туда бриллианты и повернулся к Михаилу: – Ну?
– Что?
Седой усмехнулся:
– Судя по выражению лица, у тебя к нам есть какие-то вопросы. Задавай.
Михаил нахмурился. Все эти дни он мучительно размышлял над тем, стоит ли вновь встречаться с Седым. Было сильное желание отдать бриллианты и навсегда распрощаться. Он даже поругался с Черным, утверждавшим, что ни в коем случае нельзя прерывать контакт. Потому что во время разговора с Седым у него все время присутствовало ощущение, что тот издевается над ним. Ну, как Лохматый – один пацан из их дворовой компании школьных времен – издевался над мелкими детишками, заставляя их выговаривать всякие сложные слова типа «децементация» или «дизоксирибонуклеин». И где только Лохматый их брал-то? Михаил и сам их выговаривал с трудом, но тогда от него это не требовалось. А вот если мелюзга не выговаривала – Лохматый отвешивал им «леща». И Миша ржал над мелюзгой вместе со всеми.
Так вот Михаил в разговоре с Седым чувствовал себя кем-то типа той мелюзги во время общения с Лохматым. Причем даже по поводу «леща» он был не очень уверен. Вроде как ему никто не отвешивал, но кто его знает, как оно на самом деле…
– Зачем ты мне все рассказываешь?
Седой откинулся на спинку кресла, и оно жалобно скрипнуло.
– Знаешь, правильный вопрос не зачем, а почему.
Михаил озадаченно нахмурил лоб:
– Это как?
– Понимаешь, мы рассказываем тебе это по своим собственным причинам. И если бы имели возможность этого не делать, то, можешь быть уверен, мы бы этого не делали.
Михаил несколько мгновений переваривал полученную информацию, затем осторожно поинтересовался: