— Чего это она? — недоумевал стоявший рядом Вейас.
Артас тут же отвесил ему подзатыльник:
— Того, что думать иногда надо, прежде чем говорить, дурень!
Вейас потупился и потёр ушибленное место.
— Весело тут у вас, — подоспел Кейл и, пристально разглядывая непотребный вид Артаса, покрутил пальцем у виска: — Ты совсем рехнулся?
Наверное, так и есть. Не мужское занятие детей воспитывать, а уж тем более девочек. Что у неё только на уме? Теперь даже прочитать не выходит.
Артас кинул поединщику ещё одну монету — бедолага был белее простыни и от страха клацал зубами. Думал, наверное, его на ближайшей осине вздёрнут за то, что дочь милорда ранил. Артас бы и вздёрнул, только чувствовал свою вину, а вовсе не мальчишки с цыплячьей шеей. Сыну велел разыскать Лайсве, а сам вернулся вместе с нетерпеливо переминающимся с ноги на ногу Кейлом наверх.
— Какой демон тебе в ребро ударил? — встревожился старый друг, когда они остались наедине.
— Но Лайсве была хороша, согласись? — сейчас Артас больше всего желал, чтобы его дочь родилась мальчиком.
— Для девчонки, — пожал плечами Кейл, не разделяя воодушевления.
— Ты бы видел её в святилище. Ветер даже мне так не отвечает, как ей. А когда я пытался успокоить её во время помолвки, она, кажется, обернула мой дар против меня. Можешь себе представить?
— К чему ты это рассказываешь? — недоумевал Кейл. Сам-то он детей не имел и явно не понимал, почему Артас бунтует против установленных в незапамятные времена порядков.
— Её дар смог бы послужить на благо ордену гораздо лучше, если бы ей не пришлось так рано выходить замуж. Не в битвах, конечно, но в Круге судей или книжников. Я слышал, туда берут девушек с даром.
— Поверь, Артас, ты не хочешь такой участи для своей дочери, — печально покачал головой Кейл. — Неужели её жених настолько тебе не понравился? Какой у него дар?
— Оборотень. Шакал, — последнее слово Артас выплюнул, как проклятие.
Кейл рассмеялся:
— Тогда не тебе, дорогой друг, переживать надо, а ему. Если у твоей дочери действительно сильный дар, то как только она с ним освоится, этот шакалёнок будет прыгать перед ней на задних лапках как ручная левретка.
— Ты его не видел. Он же безответственный слюнтяй и идиот. Ещё хуже Вейаса. На такого нельзя положиться. Если что случится, Лайсве останется совсем одна со своими проблемами.
— Юноши сейчас все такие. Поверь, то, что показал сегодня твой сын, далеко не худший исход.
— Лучше бы ей выбрали кого-то из наших, из небесных: телепатов или, быть может, телекинетиков. Они хотя бы её понимали.
— Телекинетиков? — Кейл поперхнулся собственным смехом и посерьёзнел. — Уж не задумал ли ты с самими авалорцами породниться?
Артас отвернулся. Слишком хорошо понимал, что это невозможно. Телекинез — королевский дар. В супруги телекинетики берут только себе подобных. Очень редко кого-то со стороны.
— Они, по крайней мере, благородны и чтут брачные клятвы.
— Твоя гордыня тебя погубит, — Кейл хмуро покачал головой и отвернулся. — Женский дар — проблема мужа, а не отца. Ты должен её отпустить. Лучше подумай о той сотне воинов, которую получит твой отряд, как только Лайсве отправится к алтарю вместе с шакалёнком. У тебя ещё есть сын, который запросто может провалить испытание или даже погибнуть, если мы ему не поможем. Чтобы что-то получить, нужно чем-то пожертвовать — помни это, Артас.
Он молчал. Жертвовать дочерью ради сына казалось неправильным.
========== 11. ==========
Подперев дверь своей спальни тумбой, чтобы уж точно не открыли, я улеглась на кровать. На белоснежной простыне остались кровавые следы. Рана совсем не болела. Пустяковая царапина. В красные дни намного хуже бывает: как прихватит живот, уже и на стенку лезть хочется, а кровь будто вся наружу изливается. Кажется, не переживёшь ты этих нескольких дней, но нет. Всё проходит, чтобы вернуться в новом месяце с новыми муками. Нянюшка утешала, что во время родов намного хуже бывает. Куда уж хуже? Даже представить страшно.
Жаль, что я такая неуклюжая. Ещё бы самую малость, и победила. Хотя какое кому дело? Папа решил друга развлечь, а с поединщиком всё сговорено было. Я чувствовала, что он поддаётся, а хотелось сражаться наравне с ним. Но это невозможно. Девочек не берут в воины, девочки должны ждать мужа у очага и рожать детей… Пока муж развлекается с очередной служанкой.
Я открыла окно. Пахнуло весенней свежестью, смешанной с тонким ароматом цветущих яблонь. Сладко-то как, раздольно. Хотелось сбегать на речку или забраться на самую высокую ветку вековечного ясеня и ждать, когда с приветственным клёкотом вернутся с зимовки журавли. Но я уже не ребёнок, мне нельзя.
Помолилась бы ветру и небу, попросила совета и поддержки, но наших богов на самом деле нет, как нет и богов мужа. Никаких нет — всё лишь выдумки, чтобы подчинять людей и навязывать им свою волю. И дар наш, получается, вовсе не божественный, а, может, и демонический, ведь демоны-то есть. У папы весь трофейный зал их рогами и шкурами забит. Выходит, никакие мы не избранные, а просто людей обманываем, чтобы обирать их и стяжать богатства. Точно, демоны, с демоническим даром. И сражаемся с себе подобными, только чтобы самим больше досталось.
Плохо без богов. Ничего не имеет смысла: ни женская доля, ни мужская, ни даже сам орден. Непонятно, что хорошо, а что плохо, какой должен быть порядок и ради чего стоит жизнью мучиться. Можно же просто раз — и выпрыгнуть из окна. Внизу каменистый склон. С десятисаженной высоты точно насмерть разобьюсь. Не будет ни позорного замужества, ни волчьей травы на завтрак, ни даже месячных кровей. Ничего не будет. Пусто.
— Сестрёнка, хватит дурить, открывай! — раздался за дверью звонкий голос Вейаса. — Папы здесь нет.
Я отодвинула тумбу. Следом за братом в комнату заглянула нянюшка и, охая, осмотрела рану. Вскоре примчалась Бежка с тазом кипячёной воды, бинтами и заживляющей мазью на пчелином воске. Вейаса выгнали, а меня раздели и перевязали.
— Ты как? Сильно больно? — сочувственно спрашивал брат из-за притворенной двери. — Хочешь, я с кухни оладку стащу? Хочешь, тот оберёг из медвежьего когтя у резчика выкуплю? Помнишь, тебе он понравился очень. А хочешь… хочешь… Ну скажи, чего хочешь, я всё сделаю!
— Ничего, Вей, отстань, — прикрикнула я, когда он стал совсем уж невыносим. — И вы отстаньте, слышите?! Идите же! И до церемонии не приходите. Видеть никого не желаю. Папу в особенности, так и передайте!
Не слушая возражений, я вытолкала служанку и нянюшку, которые как раз закончили возиться с перевязкой, из комнаты и снова придвинула тумбу. Как же они надоели со своей никому не нужной жалостью. Одна справлюсь. Переживу как-нибудь. Дальше хуже будет, я знаю.
Ветер недовольно зашелестел занавесками.
— И ты отстань! — разозлилась я непонятно на что и захлопнула ставни. — Тебя нет, значит, и разговаривать со мной не смей! Я тоже больше не буду… Никогда!
Бросилась на кровать и разрыдалась в голос.
***
Побыть до церемонии в одиночестве не вышло. На следующий же день папа велел начинать сборы. Я, естественно, отказалась. Тогда слуги сами принялись укладывать в дорожные сундуки мои вещи. Я безучастно наблюдала, как редеют ряды ни разу не надетых платьев в шкафу, как исчезают с полок выписанные из далёкого Дюарля парчовые туфельки, дорогие украшения скрываются в инкрустированных перламутром ларцах, гребни и щётки, зеркальце в серебряной оправе — прятали всё, словно не хотели, чтобы здесь осталось хоть малейшее напоминание обо мне. Я не выдержала и ушла. Бродила по замку, по всем открытым и тайным галереям, поднималась на все башни, прощалась с каждым камнем, ощущала неумолимый бег времени. До конца детства остался всего день, до конца жизни ещё один, а дальше неизвестность и пустота. Существование никому не нужной, безвольной куклой. Так тому и быть. Я смирилась.
К церемонии взросления мне купили платье из золотой парчи. Я не сопротивлялась ни когда корсет затянули так, что из глаз хлынули слёзы, ни когда на ноги надели неудобные узкие туфли, ни когда в высокую причёску вплели колючие белые розы. Отец уже не вёл меня под руку. Моё место теперь было не у хозяйского стола на возвышении, а сбоку, вместе с жёнами и дочерями знатных рыцарей. Слуга подвинул к накрытому столу стул, налил в кубок вина, положил что-то на тарелку. Я не следила. Папа произносил невероятно долгую напутственную речь, поздравлял Вейаса со вступление во взрослую жизнь. Представитель из ордена, папин старый товарищ, дядюшка Кейл, зачитывал послание Совета для Вейаса.
— Тебе надлежит отправиться в Чернолесье, Докулайская равнина, — зычно выкрикнул он, чтобы наверняка все услышали. Не так далеко, но и не так близко, чтобы заподозрили, что всё подстроено. — В знак того, что ты прошёл испытание, нужно принести оттуда шкуру белого варга. Не чёрного, не бурого, не рыжего, а белого, запомнил?
Вейас с серьёзным видом кивнул, а потом не выдержал и рассмеялся. Папа поднял руку, чтобы отвесить ему подзатыльник, но под внимательными взглядами гостей передумал и тоже выдавил из себя некое подобие улыбки.
Присутствующие расслабились, и папа подал знак к началу пира. Женщины за столом обсуждали наряды, парикмахеров, какие-то сплетни — я не прислушивалась. Кивала невпопад, отвечала односложно: «Да», «Конечно», «Я вас понимаю». Во время танцев я отнекивалась от редких приглашений, объясняя всем, какой у меня ревнивый жених. Хоть на что-то он сгодился. А ложь… если богов нет, то кто за неё осудит?
Когда слушать старушечьи пересуды и наблюдать за весельем сил не осталось, я вышла освежиться на балкон. Ночное небо заволокли тучи, скрыв звёзды с луной. Парило. Воздух стал зыбким и не двигался. Так тихо только перед бурей бывает. Снизу доносились недовольные выкрики стражников. Должно быть, кто-то явился без приглашения и с боем прорывался на пир. Одолело любопытство. Я перегнулась через перила, надеясь разглядеть хоть что-нибудь в темноте. Взвыл ветер. Я едва не опрокинулась на камни. Одна из роз выскользнула из причёски и улетела. В ответ сверкнули во мраке белесые глаза.
— Пустите! — когтями по стеклу заскрежетал старушечий голос. — Я несу весть от богов. Не смейте меня задерживать!
Сердце тревожно ёкнуло. Нет, не может быть, это всё нянюшкины сказки! Надо предупредить. Я подобрала юбки и со всех ног бросилась обратно. Папа стоял у хозяйского стола в конце зала и о чем-то увлечённо беседовал с дядей Кейлом. Протискиваясь между танцующими, я спешила к ним, но меня постоянно останавливали, лезли с расспросами, как будто не понимали, что мне не до этого.
— Плохие новости из Эскендерии, — мрачно сообщил дядя Кейл, разворачивая какую-то бумагу. — Из Муспельсхейма вернулся пропавший отряд.
— Это тот, который несколько лет назад отправляли искать истоки новой религии бунтовщиков? Кажется, они называют себя единоверцами. Ну так хорошо же, что отряд вернулся, — искренне недоумевал папа. Собеседник покачал головой.
— Вернулись только трое: Трюдо, Масферс и Рат. Остальных подкосила какая-то лихорадка. Выжили только телепаты. Но это ещё не самое странное. На совете они стали уговаривать глав ордена принять новую религию. Сказали, что во время болезни они увидели свет истины и уверовали: нет бога, кроме Единого, и лишь в нём наше спасение.
— И что? Орден согласился? — скептично вскинул брови папа.
— Вы знаете, там… — робко вмешалась я, подобравшись достаточно близко, чтобы меня услышали.
— Лайсве, не сейчас. У меня важный разговор, — отмахнулся папа, как от назойливой мухи, а дядя Кейл продолжил:
— Естественно, нет. Но телепаты попытались навязать свою волю гипнозом, представляешь? Их тут же взяли под стражу, сейчас пытаются разобраться.
— Я знаю Рата и Трюдо, — папа нахмурился. — Не верится, что они нарушили присягу без веских причин.
— Полагают, что они одержимы, но никаких следов демонического присутствия не находят.
— Послушайте, это важно! — я попыталась привлечь их внимание, надеясь, что разговор исчерпан, но они снова шикнули.
— Самое паршивое, что бунтовщики воспрянули духом. Решили, что это знак, — дядя Кейл отвёл взгляд, словно собирался сообщить огорчительную весть. — Все силы теперь направлены на подавление мятежа. Тебе не смогут выделить ни одного воина.
— Но ведь это не для моего развлечения! — громко возмутился папа. — Гулей надо добить сейчас, иначе они снова расплодятся и все наши жертвы будут напрасны.
Дядя Кейл бессильно развёл руками.
Ну всё? Достали со своей глупой войной! Никакого Единого нет, как и других богов, а битвы с демонами — всего лишь ради наживы. Так почему бы хоть раз не забыть о делах ордена и позаботиться о своих близких? Ведь завтра нас может и не стать! Решительно сжав кулаки, я закричала:
— Вёльва у ворот!
Пламя свечей вмиг потускнело. Стало темно и холодно, как на кладбище. Смолкли музыканты, плясуны испуганно замерли, разговоры истлели сами собой. Все взгляды устремились на меня. Даже неунывающий Вейас побледнел и подобрался ближе к нам.
Отдаваясь гулким эхом в высоких каменных сводах, послышались тяжёлые шаги. Протяжно скрипнули двери. Головы тут же повернулись к выходу. На пороге показалась невысокая коренастая фигура в тёмном балахоне. Шагнула в зал. Под опадающим капюшоном взметнулись жидкие седые волосы. На изрезанном морщинами лице полыхнули слепые белёсые глаза. Гости словно по команде сдавленно выдохнули и посторонились, пропуская старуху вперёд. Она ползла, как улитка, шаркая и отбивая узловатой клюкой монотонный ритм. Никто не смел заступить ей дорогу.
Папа неестественно выпрямился, закрыв меня собой, Вейаса схватил за руку. Испугался! Надо было слушать, когда я предупреждала.
— Артас Веломри, почему твои стражники не пускали меня на праздник? — захрипела вёльва, остановившись у возвышения для хозяйского стола. — Неужто совсем старые порядки забыли? Или возгордившимся охотникам уже и дела нет до божественной воли? Она нас породила — она и убьёт.
Хорошо, что вёльва не слышала наши святотатственные речи. Может, богов и нет, но горевестницы вполне существуют. И могут такую судьбу напророчить, что потом вовек не расхлебаешь.
Папа вздрогнул:
— Чего ты хочешь, старуха?
Дядя Кейл подался вперёд, чтобы стать между ним и вёльвой, но той хватило лишь раз взглянуть слепыми глазами, как он тут же отшатнулся.
— Того же, чего и всегда — объявить волю богов.
Папа оттянул тугой воротник и сглотнул. Голос вёльвы возвысился и бичом хлестнул по каменным сводам:
— Ветер велел, чтобы твой сын отправился в Хельхейм и добыл клыки вэса.
Вейас едва слышно присвистнул. Хельхейм? Да из ледяной пустыни на краю света, поди, никто не возвращался. И кто такой вэс? Я взяла брата за свободную руку, чтобы ободрить.
Все поражённо молчали. Никто не смел даже шелохнуться, не то, что заступиться за Вейаса. Тоже мне, доблестные воины — выжившей из ума карги испугались! Хотя… мне тоже было страшно до дрожи в коленях. Вёльвы всегда появляются в преддверии лиха: не обыденной смерти, а голода, засухи, нашествия или мора. Поэтому их прозвали горевестницами. И боятся даже больше Жнецов — костянокрылых сборщиков душ.
Я дерзнула: попыталась выйти вперёд, чтобы защитить брата, но папа тут же затолкал обратно.
— Мой сын отправится в Чернолесье и добудет шкуру белого варга, — процедил он сквозь зубы. — Так назначил орден.
Папа перевёл взгляд на дядю Кейла. Тот бессильно пожал плечами и понурил голову.
— Подкупленный твоим золотом орден не властен над божьим промыслом, — зло каркнула карга. — Судьба твоего сына в Хельхейме, не в Чернолесье. Такова воля даровавшего вам силу ветра.
— Ветер безумен, если его воля такова. Мой сын не станет служить безумцу!
За окнами сверкнула молния. Громыхнуло так, что зазвенели стекла. Дождь зашёлся по крыше барабанным боем. Жутко. Как будто он всё слышал, всё понял и разозлился!