Нужно было родиться скальдом — каждому из них при рождении великий Один дал пригубить волшебного Меда Поэзии. Я, как и все прочие, преклонялся перед мудростью и умением Ольгерда и мечтал лишь об одном — совершить деяние, достойное быть воспетым им.
Мы, рабы-трэлли, покидали пир раньше хозяев, чтобы не мешать викингам веселиться. Оставались только женщины — как часто бывало, что у некоторых из них после такого праздника начинали расти животы. Немногим из таких везло — если отец ребенка хотел его признать.
Я вернулся в клеть рабов, пьяный от переполнявших меня радужных мечтаний, и сразу же забился в дальний угол, чтобы никто мне не мешал. Как горько было сознавать, что наутро я снова стану сыном рабыни, для которого закрыт путь к славе. Хоть бы случилось что-нибудь, что дало возможность моему отцу-хозяину заметить меня!
Клеть трэллей была еще одним большим домом, тоже разделенным с одной стороны на каморки, где жили семейные рабы. В основном это были мастера-кузнецы, оружейники, златокузнецы и прочие особо ценные трэлли, которым позволялись кое-какие привилегии. Остальные спали вповалку на настиле из соломы, особо не разбирая, где чье место. Каждый засыпал там, где успевал приткнуться.
Сегодня ночью я, пробравшись между спящими, прикорнул в углу неподалеку от двери — более теплые местечки в середине давно были заняты. Напряженно раздумывая, я лежал в темноте, и сон не шел ко мне.
Неожиданно надо мной кто-то задвигался, и еще прежде, чем легкая рука легла мне на лоб, я узнал свою мать. Будучи взрослым, я уже не спал рядом с нею, но она все равно как-то в тесноте клети догадалась, что я не сплю, и нашла меня.
— Что с тобой, Тополек мой? — прошептала мать. Она никогда не называла меня Олавом и ни разу не заговорила со мной на языке викингов, хотя знала его. Мать не забывала, кто она и откуда, и прилагала все усилия, чтобы и я помнил это. — Не спится?
— Я не могу больше, мама, — не выдержал я. — Отец сегодня вернулся из похода…
— Знаю, — с горечью вздохнула мать. — Опять…
— Мама, я так хочу быть как он! — тихо воскликнул я. — Я хочу стать викингом!
Ласково гладившая мои волосы рука замерла. В темноте я не заметил, как мать напряглась.
— Викингом? — прозвучал ее дрожащий голос. — Ты хочешь…
— Я хочу быть как отец! Хочу тоже ходить в походы, сражаться, брать добычу… Все бы отдал, чтобы отец взял меня в дружину!
— Нет! — вдруг воскликнула мать и обхватила мою голову руками. — Ни за что! Молись Свентовиду, чтоб не разгневался на тебя за неразумные речи!
Свентовид был богом ее племени, мать знала многих богов и помнила все праздники и молитвы, рассказывала о них былины-кощуны. И сейчас она истово повернула мою голову за уши к себе — в темноте ее глаза горели двумя свечками.
— Проси Проно и Свентовида, чтоб не отвернулись от тебя, неблагодарного! — приказала она.
— Не буду! — вдруг рассердился я. — Сама молись своим богам! А я хочу быть викингом, как отец!
— Как отец? — Мать неожиданно улыбнулась жалкой улыбкой, как бывало всегда, когда она вспоминала свой дом. — Как твой хозяин, Эрик Медведь, хотел ты сказать? Но не как отец!
Она отстранилась, но теперь уже я приподнялся и потянулся к ней:
— Ты чего, мама? Разве не Эрик Медведь мой отец?
— Теперь уж не узнаешь… — Лицо матери сразу потухло, она сжалась в комок. — Я была ведь хорошего рода, Тополь! За меня сватался наш князь… Князь Светан из рода Волка… Совсем скоро я должна была войти в его род и его дом, но мы не захотели ждать назначенного дня… У нас была всего одна ночь, а наутро пришли викинги!.. Эрик Медведь сам убил моего Светана на моих глазах, а меня в ту же ночь взял силой… Я не знаю, чей ты сын, но я так хотела родить моему Волку Волчонка!.. И теперь этот Волчонок вырос и хочет идти войной на земли своих предков!.. За что, боги! Почему вы не дали мне умереть? Почему сохранили жизнь? Чтобы я видела, как мой сын становится зверем? Чтобы я однажды взглянула в глаза своих сестер, приведенных им в рабство? Чтобы его проклинали на его родном языке, чтобы стал он врагом своего народа?..
Она почти кричала, и я бросился к ней, обхватил руками и силой заставил прилечь рядом со мной, чтобы она причитаниями не разбудила остальных рабов.
— Молю тебя, сынок! — лихорадочно шептала мать. — Оставь эти мысли! Не надо! Ради себя самого — не надо!.. Если бы ты знал, как тяжко мне жить здесь! Если бы не ты!.. Я живу только ради тебя, только из-за тебя, но, если с тобой что-нибудь случится, я не проживу долго — я просто не смогу дальше жить… Не надо!
Глотая слезы, мать еще долго сидела надо мной, гладила мои волосы и что-то шептала бессвязно. Свернувшись калачиком, я слушал ее голос, не внимая смыслу сказанных слов. Два чувства — жалость к матери и жалость к себе — боролись во мне.
Я уже был готов подчиниться матери. Успокоившись, она прилегла рядом — моя голова покоилась у нее на груди, — и я тоже чуть было не заснул, но вдруг словно какая-то сила заставила меня выпрямиться. Как наяву, вспомнил я неприметный жест отца в кладовой и понял, что не давало мне покоя.
Медленно, чтобы не разбудить мать и лежавших вповалку вокруг трэллей, я поднялся и крадучись выскользнул наружу. Огромный двор был погружен во мрак. Низкие осенние облака закрывали месяц и звезды, приходилось двигаться очень осторожно. В такие темные ночи чаще всего и совершались побеги. Но я не хотел убегать.
В дружинном доме пир уже закончился, и огромный зал был полон храпом и сонным дыханием спящих. Огонь в очаге еще дотлевал, кое-где дымились факелы на стенах, позволяя различить столы, скамьи и валявшихся на ворохах соломы викингов. Некоторые спали со служанками и рабынями, некоторые — в объятиях друг друга, некоторые поодиночке.
Пробираясь между спящими телами, я прокрался к кладовой, двигаясь ощупью, вдоль стены. Как обычно на празднике, стены зала были украшены шкурами медведей, волков и кабанов, рогатыми черепами оленей и лосей, различными мечами в дорогих ножнах, расписными щитами и прочим оружием. Бери любой меч и становись викингом! Но меня неудержимо влекло дальше.
Когда мои пальцы наконец нащупали тесовую дверь кладовой, я запоздало вспомнил, что она должна была быть заперта на замок. Если так, пришлось бы разыскивать ночью госпожу Идуну или отца, тайком утащить у них ключ или вовсе отказаться от затеи. Но тут я наткнулся на тяжелый кованый замок — и он дрогнул в моих руках.
Отец забыл запереть кладовую! От волнения и страха я чуть не отпрянул, но счел это добрым предзнаменованием и, про себя помянув великого Одина — ведь ему тоже приходилось воровать! — толкнул дверь.
Здесь было так темно, что я повернул обратно. Я не представлял, что буду искать, а попробуйте найти неизвестную вещь в полной темноте. Сняв со стены в зале факел, я вернулся в кладовую, воткнул его в гнездо и осторожно подкрался к висевшей на запомнившемся мне крюке уздечке.
Бережно, словно боясь, что она выдаст меня звоном золотых блях, я снял ее, положил на ворох шкур, и сердце мое радостно забилось. Крюк, вделанный в стену, на самом деле был рукоятью меча, давным-давно замурованного в камне! Не веря своим глазам, я ощупал рукоять, украшенную бледными камнями и сложной, потемневшей от времени и сырости чеканкой. Перекрестье изображало двух змей, свившихся между собой в смертельном поединке, а за саму рукоять можно было свободно взяться двумя руками. Прямое, гладкое, как поверхность воды, лезвие на три пальца торчало из стены так, что казалось — меч растет из камня.
Как во сне, забыв про все на свете, я гладил его, в полутьме ощупывал искусно вычеканенные тела змей, полированные камни на рукояти и чувствовал, что меня сюда привела высшая сила. В детстве я слышал много легенд и сказок о том, что герою или богу предлагалось испытание — выдернуть из камня или дерева оставленный там волшебный меч и тем самым доказать свое право именоваться героем или богом. Как любой мальчишка, я мечтал найти такой меч, и, конечно, я сразу схватился за него поудобнее и дернул за рукоять!..
Меч вышел из стены с легким скрежетом и остался у меня в руках. От неожиданности я чуть не отбросил его, но холодная рукоять уже начала нагреваться в моей руке, и мне показалось, что я держу живое существо. Выходило, что саги и легенды не всегда врут! И доказательство этого я познал только что!
Забыв в гнезде факел, я выбрался из кладовой в пиршественный зал, подошел к самому очагу и в неверном свете догорающих углей стал разглядывать свою находку. В оружии я ничего не смыслил, но сам вид длинного прямого тела, тускло сверкающего в отблесках огня, богато убранной рукояти и то, как легко и ловко меч угнездился в моей руке, — все говорило о том, что мне досталось необыкновенное оружие. Таких мечей я не видел ни у Эрика Медведя, ни у его сыновей и родичей, ни даже у самого ярла Готфрида Синеусого, когда он посещал несколько лет назад наш двор, торопясь на тинг в Бирке. Я без конца гладил его, переворачивал, взвешивал на руке и с каждым мигом чувствовал, как в моей душе зреет странное чувство, не испытанное мною ранее.
До сего дня и часа я не знал любви — мне шел всего шестнадцатый год. Конечно, я успел познать женщину — среди рабынь много найдется таких, готовых на все, — но истинную привязанность, вспыхивающую в сердце раз и навсегда, мне пережить не довелось. До тех пор, пока в моих руках не оказался этот меч. Я влюбился в него с первого взгляда, с первого прикосновения, как влюбляются только в сагах мужественные герои и боги.
От долгого пребывания в камне лезвие меча потускнело и походило на бока котлов и старых кухонных ножей. Подобрав на полу пук соломы и набрав в очаге золы, я принялся оттирать его. Мне пришлось перечистить за свою жизнь немало котлов, и я знал свое дело. Не успели прогореть и погаснуть последние угли в костре, как меч заблестел, как новый. И на его боку открылись выжженные руны. Они заставили меня окончательно уверовать в то, что это необычное оружие.
Две руны мне оказались знакомы — их часто чертила моя мать, пытаясь обучить меня знанию своего народа. Это были «человек» и «кано», символ свершения. Остальные были совершенно неизвестны, но и так выходило, что кто-то должен сотворить нечто, смысл которого скрыт от моего сознания.
После этого я отмел последние сомнения. Я добыл меч, подобного коему никогда не видели Ильвинги. Значит, он предназначался мне. Он скрывает какую-то тайну — я должен был ее знать.
Единственным человеком, которого я мог попросить о помощи, был Ольгерд-скальд. Ему были ведомы все руны, он знал все легенды и саги на свете, помнил деяния еще деда Эрика Медведя, великого конунга Хельги Хелигссона Бешеного, приплывшего в этот фиорд после того, как двоюродный брат отнял у него власть. Возможно, это меч моего великого предка, который он велел замуровать в стене как знак того, что больше никогда не покинет этого места. Прижимая к себе меч, я бросился в ночь на поиски скальда.
Ольгерд жил одиноко в маленьком домике у внутренней стены нашего двора, там, где на возвышении стояли изваяния богов и рос толстый священный дуб. На его ветвях вешали жертвы богам — два скелета принесенных по обету пленников еще болтались на толстых суках. Третий труп был еще свежим — Эрик Медведь однажды в юности дал обет приносить в жертву Одину одного пленника, если в походе он не потеряет ни одного человека.
Прокравшись мимо капища, стараясь не попасться на глаза богам — я сам себе виделся преступником, ведь трэлли не должны были брать в руки оружие, — я подкрался к двери дома Ольгерда-скальда и постучал.
Долго стояла тишина, и я успел уверовать в то, что скальд, как и все мужчины, сейчас спит в дружинном доме, один или обняв женщину, но вот изнутри послышался шорох, и дверь распахнулась.
Ольгерд-скальд стоял на пороге с плошкой жира в руке. Маленький огонек теплился на кончике фитиля, он прикрывал его ладонью от ветра. Скальд сразу увидел мое лицо, но не узнал — вскрикнув от ужаса, он отшатнулся назад.
— Уйди! уйди! — прошептал он срывающимся голосом.
Страх, что он сейчас поднимет тревогу, толкнул меня в спину, и я упал на колени.
— Не гони меня, Ольгерд Хальгримссон! — тихо воскликнул я. — Я не причиню тебе зла!
— Ты кто? — Скальд остановился и поднял плошку повыше.
— Олав, сын рабыни. — Не будучи введен отцом в род по закону, я опасался при посторонних именовать Эрика Медведя отцом. — Мне нужна твоя помощь, скальд!
— Что ж, — бледное лицо Ольгерда разгладилось, — войди.
Скальд был добр ко мне и многим рабам Эрика, а они в свою очередь уважали его. Переступив порог, я, путаясь и смущаясь, торопливо выложил свою историю и протянул Ольгерду меч, повернув так, чтобы были видны руны.
— Помоги мне, господин! Только ты можешь сказать, что они значат!
Меч лежал на столе рядом с плошкой, в которой горел жир. Ольгерд-скальд присел на лавку, вгляделся в руны, опасаясь коснуться меча пальцами. Он был уже не молод, был ровесником моему отцу, но сейчас лицо его осунулось, и скальд постарел сразу лет на двадцать.
— И ты… вытащил его из стены? — переспросил он. — В кладовой ярла?
Я кивнул. Ольгерд обхватил руками голову.
— Ты сам не ведаешь, что сотворил, — дрогнувшим голосом прошептал он. — И никаких знамений… никаких пророчеств… даже не верится…
— Ты можешь прочесть, что тут написано? — не выдержал я.
Ольгерд глянул на меня странным взором — словно перед ним стоял кто-то чужой, кто принесет ему смерть.
— Могу, — пустым голосом отозвался он и, касаясь пальцами рун, чтобы я видел, какая что значит, произнес: — Сия надпись значит следующее: «Человек, владеющий этим мечом, свершит Рагнарёк!»… Когда-то давно, путешествуя вдали от этих мест, я слышал от одного скальда легенду… Когда асы наложили кару на Локи, опустив его в подземелье и подвесив над его лицом ядовитую змею, чтобы ее яд капал ему на лицо, они решили уничтожить и самую память о нем, ибо в Асгарде не нашлось никого, кто бы молвил о нем доброе слово. А ужасное пророчество вельвы о том, что в день Последней Битвы Локи поведет в бой Сыновей Сурта против асов, жило в памяти Всеотца богов. И он решил ослабить силу пророчества — Меч Локи был тайно унесен из Асгарда и оставлен где-то среди смертных людей, чтобы навсегда исчезнуть. Когда Локи освободится, он не найдет оружия, и ему не с чем будет идти в бой, а завладевшему его мечом смертному окажется не по силам ноша бога… Так думали Асы. — Ольгерд-скальд печально вздохнул. — Но тот певец, рассказавший мне эту историю, потом добавил: «Однако Меч Локи не утерян! Вана-Фрейр, один из трех богов, отправившийся в путь, чтобы укрыть его, отдал меч на хранение в дом потомков его сына Ингви Волка. Придет час, и родится в роду Ильвингов великий воин, конунг, который обретет Меч Локи. В его жилах будет течь кровь богов, и в час Последней Битвы он сможет ступить на землю Асгарда. И Меч Локи исполнит свое предназначение!» Я вспомнил слова того скальда, когда несколько лет спустя судьба привела меня в этот дом. Эрик Медведь тогда был еще юн — ему едва миновало тринадцать зим. Был жив его отец, Олав Хельгиссон по прозвищу Волк. И в его доме ходила басня о таинственном мече, в незапамятные времена вмурованном в стену тремя всадниками… В тот миг, когда открыл тебе дверь, свет озарил твое лицо, и мне показалось, что я вижу перед собой самого Локи!
Ольгерд-скальд понурился, глядя на меч. Я стоял над ним, и сердце мое гулко стучало в груди, просясь на свободу. Придет час, и в роду Ильвингов родится великий воин, конунг, который обретет Меч Локи…
— Не может быть, — выдохнул я. — Неужели это правда?
Ольгерд-скальд долго молчал, уйдя в свои мысли, и я уже решил потихоньку покинуть его, когда он заговорил:
— Это случилось много лет тому назад… Ни тебя, ни меня тогда еще не было на свете, и история сия успела стать легендой. Прошло бы еще несколько лет, и она превратилась бы в сказку, которой верят лишь дети… Мне поведал ее один из старых трэллей, и я бы не поверил ей, если бы потом сам Эрик Медведь не показал мне меча…