Пак понимал, что Чокнутого снова заносит. Но так хорошо шагалось, что он не мешал творческой инициативе певцов пускай выкричатся вволю, пускай выложат все заветные думы, страдания! Тогда, может, и впрямь — пробьются они, выйдут и к народу, и на простор, и вообще забрезжит наконец хоть что-то светлое впереди. Сколько же можно в потемках шагать, не зная, куда и зачем?!
Но сам Пак выводил свое, — нутряное:
И-ех, едрены супостаты,
Трепещите — крышка вам!
Жди, папанька, в час расплаты
Я им шороху задам!!!
И все вместе снова ударяли:
Ух, едрена громыхала!
Хорошо в трубе шагать!
Песню грянем, запевала!
Тра-та-та, едрена мать!!!
Таким образом они отмерили ровно двенадцать километров. И после этого прошли еще немного. До того самого места, где в трубе зияла огромная дырища, ведущая не в соседнюю трубу, а в сужающуюся земляную нору. В темнотище не было видно толком, что это за нора, куда ведет. Может, здесь вообще было гиблое место.
— Надо вернуться, едрена вошь, и выбраться по лесенке, предложил Хреноредьев.
— Ты уже выбирался, — напомнил ему Пак.
— Да-а? — удивился инвалид. — Вот, едреный склероз! А куды ж тогда?!
— Куды, куды! — взбеленился Буба. — Туды, Салбесина! — и указал в сторону норы. — Куды ж еще, недоумок хренов!
Пак сразу же втиснулся между спорщиками, И вовремя — инвалид тут же остыл.
— Вот ты и лезь первым! — сказал он Бубе торжествующе.
— А я везде первый! — заявил Чокнутый высокомерно.
И полез в нору.
Пак с Хреноредьевым обождали минуты три. Вроде бы все было тихо и спокойно. Тогда они тоже приблизились к входу в нору. Хреноредьев тихо позвал:
— Буба, едреный избранник, ты где есть-то?!
— Проходите, проходите, сотоварищи! — отозвался Буба казенно. — Не задерживайтесь!
Пак пошел в нору. Хреноредьев за ним.
После железного пола было приятно пройтись по сыроватой и мягкой земле, перемешанной с глиной — ноги отдыхали, да и в позвоночник каждый шаг не отдавал.
Избранника догнали, когда он застыл над черным, матово поблескивающим зеркалом.
Буба присел на корточки, сунул палец в зеркало.
— Вода! — сказал он многозначительно.
— Точно, — согласился Пак. — Это подземный ручей. А может, и целая река.
— В реку я не полезу! — заявил Хреноредьев. — У мене комплекция неадыкватная!
— Какая-какая?! — у Бубы шары на лоб полезли.
— Неа-дык-вадт-ная, — повторил инвалид с ученым видом.
— Не понял, — задумчиво протянул Буба.
— А тебе, дураку, и не понять, едрит тебя через ручей!
Пак пресек разногласия.
— Ну и не лезь, раз ты такой! — заявил он Хреноредьеву. Без тебя обойдемся.
Он зашел в воду по колено.
— Тепленькая!
Буба понимал все по-своему. Он отошел шагов на двадцать, разбежался, что было мочи, и прыгнул в воду вниз головой. Так и застрял, размахивая длиякими костлявыми ногами — дно ручья было вязким и илистым, оно всосало в себя и руки Чокнутого, и его башку.
Паку пришлось возвращаться. Вдвоем с Хреноредьевым они выдернули Бубу, поставили его как положено, головой вверх. Первым делом, еле отдышавшись, Буба сказал:
— Придурки, все испортили!
Хреноредьев, зашедший в воду по пояс, решил, что ничего страшного не произойдет, если и он проплывет немного.
— Но чтоб поддерживали, едрена, — попросил он плаксиво, а то вот утопну — с вас спросют!
— Утопнешь, — иронически заметил Буба, — народ хоть хрену с редькой вволю наестся!
Инвалид не стал на этот раз задираться. Лишь посмотрел на Чокнутого так, как тот заслуживал.
С грехом пополам подземную речку удалось преодолеть. Вылезли на другой берег мокрые, взъерошенные, обессиленные. Хреноредьев рухнул на землю.
— Все! Больше не шагу не сделаю, едрена переправа!
Пак стянул с себя комбинезон, выжал его чуть не до дыр. И натянул снова. Буба сидел, растопырив руки, уперев их в землю, сидел с высунутым языком и всем своим видом оправдывал данное ему прозвище.
Надо было как-то приободрить спутников. И Пак затянул:
И-ех! Едрена переправа!
Мы герои — хоть куда!
Хоть налево! Хоть направо!
Нам и море — не вода!
Хреноредьев с Бубой переглянулись. Пак присвистнул. И грянуло:
Хоть налево! Хоть направо!
Нам и горе — не беда'!!
В земляной норе не так отдавало эхом, как в трубе, но песня прозвучала и здесь лихо, молодецки. Настроение и силы были восстановлены.
Первым щель заметил Хреноредьев. Он просунул в нее голову и сказал:
— Там чегой-то есть.
— А ну пусти, — важно произнес Буба, напер на инвалида своим тыквообразным животом — и пропихнул того в щель. Потом и сам пролез.
Щель оказалась лазом в пещеру средних размеров. Посреди пещеры, прямо из земли торчали две плотно подогнанные створки — точно такие же как у Эды Огрызины в подполе.
— Испробуем! — сказал Буба и встал на деревянные створки. — Ого! Глади-ка, закрыты они, что ли! — он подпрыгнул на створках. Но они и это выдержали.
— Тут с умом надо! — заявил Хреноредьев. — А у тебя, Буба, в сегодняшних потасовках, едрена кочерыга, все мозги повышибли! Ну-ка, еще подпрыгни!
Буба подпрыгнул. Створки не поддались.
— Не-е, тут техника, — важно провозгласил инвалид.
И дернул какую-то штуковину, торчащую возле створок.
В тот же миг Буба пропал из виду.
Створка захлопнулась.
— Ведь умеют же делать, вот черти! Вот мастерюги! — восхитился Хреноредьев.
Пак смотрел на него свирепо и непреклонно.
— Ты чегой-то, Хитрец?
— Куда дел Бубу?!
— Да он сам куды-то девался, — Хреноредьев развел руками.
— Сам! Остолоп ты! — Пак сильно разозлился.
Инвалид поступил очень просто. Он встал на створки. Сказал:
— Щя разыщем избранничка! — дернул за штуковинку. И пропал сам.
Паку не оставалось ничего иного, как повторить дерзкий эксперимент любителя технических хитростей сотоварища Хреноредьева…
Буба шлепнулся в бочонок с пойлом. Он еще на лету определил, что именно пойло, а не вода, жижа или нефть. О мазуте, бензине и прочих продуктах их производств не могло быть и речи, Буба различал их за версту. Но пойло он различал за пять верст.
Из бочонка выплеснулось изрядное количество драгоценной жидкости, И это растревожило Бубу. Он уже собрался было для успокоения нервной системы прильнуть к бочонку, испить живительной влаги, как на него сверху обрушился толстый и нескладный Хреноредьев.
Буба уткнулся лицом в пойло и начал захлебываться. И он бы захлебнулся, если бы новый удар не завалил и Бубу, и Хреноредьева, и бочонок на бок — это сверзился с небес Пак Хитрец.
— Однако! — возмущенно произнес Хреноредьев. И ткнул Пака кулаком в хобот. — Можно было и поаккуратнее, едрена!
Они выбрались из лужи.
Пак сразу же сообразил, что надо уволакивать — хоть силой уволакивать — спутников подальше от бочонка, иначе они в три минуты перепьются, и тогда всем им труба!
— А ну! — заорал он.
И дал такого пинка под зад Бубе, что тот отлетел на два метра.
— И ты чокнулся? — поинтересовался Хреноредьев.
— Живо отсюда!
Пак отвесил Хреноредьеву своей пудовой клешней оплеуху. У того сразу отшибло и вкус, и нюх. Бубу Пак гнал пинками до выхода из пещерки. При этом он не щадил стоявшей в ней в полном беспорядке всевозможнейшей посуды, переколотил дюжины две бутылок, банок, склянок. Хреноредьев выполз сам. Правда, он зацепился своими деревяшками за какой-то непонятный и сложный агрегат, стоявший у выхода. Но ярость Пака сделала его проворным, он сумел высвободиться. Выполз.
Теперь они все втроем стояли посреди огромнейшей пещеры, какой ни одному из них сроду не доводилось видывать. Неожиданное зрелище заставило их позабыть о выяснении отношений и прочих вещах. Они стояли, разинув рты и ждали.
А зрелище заключалось в том, что посреди гигантской пещеры, на деревянном грубо сколоченном столе, посреди груды бутылей и больших банок, сидел, скрестив под собой ноги, карлик с телом восьмилетнего ребенка. Но у карлика была такая огромная голова, что непонятно было — как она удерживается на хлипкой и тонкой шее.
Карлик через толстенькую металлическую трубочку высасывал содержимое большой, двухведерной банки, стоявшей на полу у стола. Банка пустела на глазах.
Но самое странное заключалось в том, что пока карлик не закончил своего дела, ни один из вошедших так и не сумел пошевельнуться. Хотя Буба предпринимал все возможное для этого, просто рвался из собственной кожи, Хреноредьев пытался уползти назад, а Пак хотел просто поднять руку и поприветствовать сидящего. Ни у одного из них ничегошекьки не вышло стояли статуями. Стояли и молчали.
Наконец карлик оторвался от трубки.
— Пожаловали! — сказал обиженным голосом. — А вас сюда звали, а?!
Пак вдруг почувствовал себя виноватым. И заплакал. Буба с Хреноредьевым тоже — вздохнули с прихлипом и зарыдали.
Одноглазый карлик сурово смотрел на них. И молчал.
— Мы сюда случайно попали, — начал оправдываться Пак, шли мимо… вот и зашли!
— И куда же это вы шли? — поинтересовался карлик.
— Куда глаза глядят, — признался Пак, — нам теперь повсюду хорошо, лишь бы не в поселке оставаться.
— А чего у вас там?
— Пожгли все! Постреляли многих!
Пак всхлипнул, утерся согнутой рукой.
— Папаньку в золу обратили! А он ведь работник был — хоть куда!
— Это точно, — подтвердил Буба с серьезным видом, — папаша Пуго у нас был передовиком!
— Трудяга! — выдохнул Хреноредьев.
— И за что же пожгли? — поинтересовался карлик.
— А кто их знает! — начал скрытничать Буба.
Но Пак раскрыл карты.
— Ихних укокошили! На пустыре! Это все чудовище виновато, а нас гробят, вот какие дела!
Карлик моргнул, огромный глаз на миг затуманился.
— Так вы думаете, это месть?
— А чего ж еще, едрена колотушка! — осмелел Хреноредьев. — Как есть месть, самая она!
— Ошибаетесь, дорогие посельчане, — произнес карлик грустно. — Это не месть. Мстить можно тем, кто осознанно что-то делает. А туристы вас за таковых не почитают.
— Как это? — удивился Буба.
— А вот так! Они давно уже собирались почистить Подкуполье, этакую дезинфекцию провести. Да все откладывали… А тут причина подходящая — дескать, создались условия, угрожающие жизни здоровых членов общества. Вот и почистили!
Хреноредьев обиделся.
— Дык что же это, — вопросил он плаксиво, — мы им завроде вредных насекомых, что ли?
Карлик терпеливо и детально все разъяснил. Он старался сглаживать особо острые углы. Но до посельчан доходило. Они стояли навытяжку перед головастым мудрецом, ели его глазами. И не то, чтобы он им открывал какие-то неведомые и совершенно неожиданные тайны, нет. Но у него получалось все так связно и складно, как никогда не складывалось у них в головах.
— А чего ж мы тогда работаем?! — вопросил Буба.
Карлик нахмурился, покачал головой.
— Вас, может, работа только и держит! Без нее все бы стали как Эдины выродки, ясно?
— Это как сказать! — не согласился Пак.
— Ты, бузотер, помалкивай! — осек его карлик. — Без твоих стараний, может, ничего бы и не было. Зачем к Чудовищу приставали, а?!
— Оно само! — огрызнулся Пак.
— Не ври.
— Да ладно! Поиграть была охота!
— Вот и доигрались до охоты настоящей! Так что стой да помалкивай!
Пак почувствовал себя виноватым — наверное, впервые в жизни.
— Садитесь, гости дорогие! — Некоторой долей иронии отдавало приглашение карлика. — Присаживайтесь, гостюшки!
Все вдруг почувствовали, что напряжение спало, незримые путы, сковывавшие их, ослабли. И они опустились на пол, прямо около стола, на котором сидел головастый мудрец.
— Угостить вот только вас нечем! Но не беда, мы и с этим нехитрым делом справимся.
Буба Чокнутый, Хреноредьев и Пак Хитрец совершенно неожиданно для себя почувствовали, что их желудки и пищеводы переполнены до отказа, будто они часа два кряду просидели за столом и выхлебали по ведру баланды.
Хреноредьев даже сыто рыгнул. Прикрыл рот ладошкой, сконфузился.
— Извиняюсь, стало быть, едрено пузо!
Пак ущипнул его за оплывший бок.
— Чудеса-а, — задумчиво проговорил Буба. — Со мною раньше такое бывало после двух доз! Ты случаем не наркот?
Карлик засмеялся, не разжимая маленького рта-клювика. И Буба сообразил, что сморозил очередную глупость.
— А ты сам кто будешь? — поинтересовался смущенный инвалид. — Тебя как звать-то?
Карлик перестал смеяться и ответил вполне серьезно.
— Кто я, вам знать не обязательно. А насчет имени… зовите меня Отшельником, не ошибетесь.
— Ладно, едрена переделка, — благодушно согласился Хреноредьев. Он начинал обретать обыденную самоуверенность. — А чего это ты отшельничаешь, а? Чего тебе среди людей не живется?
— У каждого свое место в этой жизни, — ответил Отшельник. — Ты, наверное, знаешь, какое из них лучше и удобнее?
Хреноредьев почесал загривок, задумался.
— Мене везде хорошо, — наконец ответил он. — Я мужик компанейский. А вот ты ответь все же, едреный интерес, отчего в тебе такая сила — и не трогаешь руками, а будто за ниточки дергаешь? Сам-то ведь хилый, смотреть страшно!
Пак снова ущипнул Хреноредьева за бок.
Тот отмахнулся лапой.
— Отстань, щенок, когда старшие разговоры разговаривают!
— Не ссорьтесь, не надо, — попросил вдруг совсем мягко Отшельник. — Зачем вам эти бесконечные ссоры? Давайте я вам лучше покажу кое-что!
— Давай! — заорал Буба так, будто он только и ждал этого предложения.
— Покажи, — согласился Пак.
Хреноредьев лишь кивнул — дескать, и я не против.
— Смотрите!
Отшельник чуть откинулся назад и указал немощной тоненькой ручкой на стену пещеры. Стена была огромна — метров сорок в длину и не меньше двадцати в высоту. Стена была не земляной и глинистой, она вся сплошняком состояла из причудливых, сросшихся друг с другом камней, в основном темных, матовых, но кое-где просверкивающих вкраплениями сланца и еще чсга-то, поблескивающего, полупрозрачного. Но вместе с тем это была обычная стена пещеры, и не более.
— Да чего на стенку глазеть-то, едрена? — возмутился Хреноредьев.
— А там и нет никакой стены, — еле слышно прошептал Отшельник. — Вы приглядитесь-ка получше!
И произошла странная вещь. В единый миг стены не стало. Нет, она не упала, не рассыпалась, и уж, тем более, ее не заслонили и не занавесили чем-то. Ее просто не стало!
И открылось огромное, пугающе светлое пространство.
Хреноредьев с визгом и матом, на карачках, с невиданной и неслыханной скоростью метнулся в противоположный угол, забился в него, сотрясаясь всем своим водянистым телом.
Пак упал на пол, лицом вниз. Он царапал каменный пол своими клешнями, словно решил во что бы то ни стало зарыться в него — да только в камень разве зароешься! Паку было так страшно, как никогда на свете. Он не испытывал подобного ужаса, когда горел живьем нелюбимый папанька, когда Чудовище гналось за ним, даже", тогда, когда его травили опьяненные азартом туристы, выхватывая из темноты прожекторами его беззащитную фигурку и расстреливая ее в упор. Нет, сейчас ему было значительно страшнее!
Буба Чокнутый сидел, оперевшись на длинные и костлявые руки. По щекам его текли слезы.
— Ну чего же вы? Смотрите!
Отшельник вместе со столом, на котором он сидел, отъехал вдруг подальше, будто в столе был невидимый моторчик или его тащили незаметной нитью, привязанной к ножке.
— Смотрите! Я вам теперь не загораживаю!