Живи высочайшей милостью - Саймак Клиффорд Дональд


Клиффорд Саймак

Глава 1

БЫЛ ВЕЧЕР ПЯТНИЦЫ. Занятия закончились, аудитория опустела. Собрался уходить и Эдвард Лэнсинг. Предстоял уик-энд, причем в кои-то веки совершенно свободный. Как лучше провести время, Лэнсинг пока не решил. Можно бы поехать полюбоваться красками осени, удивительными об эту пору, можно позвонить Энди Сполдингу и предложить прогуляться вдвоем, не спеша и со вкусом, или пригласить пообедать Элис Андерсон (и предоставить последующим событиям идти своим чередом). А то и просто остаться дома, устроиться у пылающего камина, послушать Моцарта, почитать — непрочитанного накопилось так много.

С портфелем под мышкой Лэнсинг вышел в коридор, где у стены стоял игральный автомат. Машинально сунув руку в карман, он нащупал мелочь, достал монету, опустил ее в прорезь автомата и потянул рычаг. Автомат зажужжал, цилиндры его завертелись. Лэнсинг, впрочем, не стал ждать результата — все равно никто никогда не выигрывал у автомата. Правда, время от времени доходили слухи о чьих-то баснословных выигрышах, но Лэнсинг подозревал, что их распускали чиновники Департамента социального обеспечения, бюджет которого пополнялся добычей «одноруких бандитов». Дребезжание позади него смолкло, и автомат со щелчком выключился. Лэнсинг оглянулся. На табло красовалось изображение груши, лимона и апельсина.[1] Автомат был из числа тех, что, имитируя игральные механизмы далекого прошлого, рассчитывали на непритязательное чувство юмора первокурсников.

Ну конечно, он опять проиграл. В желании попытать счастья некую роль, возможно, играло смутное чувство долга, хотя Лэнсинг не до конца был уверен в этом. Автоматы собирали деньги на социальные программы, и, получалось, боль от злого укуса подоходного налога таким образом смягчалась. Лэнсинг, как бы мимоходом, подумал, одобряет ли он эту затею. С одной стороны, она не вполне безупречна с моральной точки зрения, но с другой — она все же приносит плоды. В конце концов, сказал себе Лэнсинг, ему по карману пожертвовать четвертью доллара в помощь неимущим и уменьшения налога ради.

Табло погасло. Лэнсинг пошел в свой кабинет, чтобы оставить там портфель и запереть дверь. Еще несколько минут, и он отправится домой в предвкушении удовольствий предстоящего уик-энда.

Но, свернув за угол, он обнаружил у двери кабинета студента, что стоял, прислонившись к стене, в той возмутительно расхлябанной позе, которую обычно принимают ожидающие студенты.

— Вы меня ждете? — спросил Лэнсинг, на ходу доставая ключи.

— Томас Джексон, сэр, — представился студент. — Вы оставили записку в моем ящике.

— Да, действительно, мистер Джексон, — вспомнил Лэнсинг.

Он открыл дверь, пропустил Джексона и вошел следом за ним. Включив настольную лампу, Лэнсинг указал Джексону на стул.

— Спасибо, сэр, — пробормотал студент.

Лэнсинг обошел стол, сел и придвинул к себе стопку бумаг. Вынув из кипы работу Джексона, Лэнсинг взглянул на студента. Тот явно нервничал.

Лэнсинг отвел взгляд и невольно залюбовался пейзажем в окне — типичная для Новой Англии меланхолическая осень, клонящееся к закату солнце, напоминающее дыню и превращающее листву старой березы в расплавленное золото.

Лэнсинг снова обратился к лежавшим перед ним бумагам.

— Мистер Джексон, вы не возражаете, если мы обсудим вашу работу? Я нахожу ее во многих отношениях весьма интересной.

— Я рад, что вам нравится, — промямлил студент, нервно откашливаясь.

— Это одно из лучших критических исследований, какие мне когда-либо приходилось встречать. Вы, должно быть, вложили в него много сил и времени. Это очевидно. Вы предлагаете совершенно оригинальное истолкование одной из ключевых сцен в «Гамлете» — ваши выводы просто блестящи. Однако кое-что мне непонятно: что за источники, на которые вы ссылаетесь?

Положив работу на стол, Лэнсинг пристально посмотрел на Джексона. Тот попытался ответить ему таким же твердым взглядом, но не выдержал — отвернулся.

— Мне бы очень хотелось знать, — продолжал Лэнсинг, — кто такой Кроуфорд? А Райт? И Форбс? Они должны быть известными щекспироведами, но почему-то я никогда о них не слышал. — Студент ничего не ответил. — Для меня остается загадкой, зачем вообще вы их цитировали. Ваша работа хороша и без этих ссылок. Если бы не они, я бы предположил, хотя и с известным усилием, учитывая вашу прошлую успеваемость, что вы наконец-то взялись за ум и стали честно работать. Судя по вашим прежним успехам, это представляется маловероятным, однако я был бы склонен трактовать свои сомнения в вашу пользу. Если это мистификация, то я не вижу в ней ничего смешного. Может быть, вы проясните ситуацию? Я готов вас выслушать.

Студент выпалил с внезапным взрывом горечи:

— Все дело в этой проклятой машине!

— Я вас не понимаю. Какая машина?

— Видите ли, — начал Джексон, — мне обязательно нужна была хорошая оценка. Я ведь понимаю, что, провали я эту работу, я вылечу с курса. А мне не по карману платить еще за год обучения. Я честно взялся за дело, но не осилил, и тогда пришлось идти к машине и…

— Я снова вас спрашиваю: при чем здесь машина?

— Это игральный автомат, — начал объяснять Джексон, — или, по крайней мере, оно выглядит как автомат, хотя, наверное, на самом деле это что-то другое. О нем знают немногие — и хорошо, что немногие.

Он умоляюще взглянул на Лэнсинга, и тот спросил:

— Если существование автомата держится в тайне, зачем вы говорите об этом мне? Почему не блефуете до конца? На вашем месте я бы покорился неизбежности и не обмолвился ни словом, хотя бы ради тех, кто тоже прибегает к помощи машины.

Лэнсинг, конечно, ни на секунду не поверил выдумке об игральном автомате. Но он подумал, что, может быть, угроза оказаться в роли предающего общие интересы заставит Джексона сказать правду.

— Ну, видите ли, сэр, дело вот в чем. Если бы вы решили, что это глупый розыгрыш или что я нанял кого-то написать работу вместо меня, вы, конечно, поставили бы мне неудовлетворительную оценку; а как я вам уже говорил, я не могу допустить провала. Вот я и подумал: если рассказать вам правду… Ну, в общем, я надеялся выиграть в ваших глазах, если не стану врать.

— Это очень достойно с вашей стороны, — проговорил Лэнсинг. — Но игральный автомат…

— Он находится в здании Студенческого Союза.

— Я знаю, где это.

— Нужно спуститься в подвал. Там, сразу за пивным баром, есть дверь — сбоку от стойки. Ею обычно никто не пользуется. Там что-то вроде заброшенной кладовки. В ней всякое барахло, и в углу стоит этот игральный автомат или что-то, похожее на него. Даже если кто-нибудь и зайдет в кладовку, автомат трудно заметить — он вроде как притаился в углу. Никогда не подумаешь, что он работает и…

— Но, конечно, — вставил Лэнсинг, — это не может ввести в заблуждение тех, кто знает, что там на самом деле.

— Совершенно верно, сэр. Значит, вы верите мне?

— Я этого не сказал. Я просто стремлюсь разобраться. Вы совсем завязли, и я хочу помочь вам снова выбраться на дорогу.

— Благодарю вас, сэр. Это очень любезно с вашей стороны. Я немного запутался. Так вот, нужно подойти к автомату, сэр, и опустить четверть доллара. Монета приводит автомат в действие, и он спрашивает, что вам нужно, и…

— Вы хотите сказать, что автомат разговаривает?

— Совершенно верно, сэр. Он спрашивает, что вам нужно, вы отвечаете. Автомат назначает цену, и, когда вы заплатите, он выдает то, что вы заказали. Он делает письменные работы почти на любую тему. Нужно только сказать, чего вы хотите.

— Значит, именно так вы и поступили. Если не секрет, во сколько же это вам обошлось?

— В два доллара.

— Совсем по дешевке.

— Да, сэр. Это действительно выгодная сделка.

— Слушая вас, — не выдержал Лэнсинг, — я думаю о том, как несправедливо, что лишь немногие избранные знают о такой чудесной машине. Подумайте только: сотни студентов корпят над книгами, выжимают из своих мозгов все возможное, чтобы написать страничку или две. Если бы они знали, что рядом, в здании Союза, можно получить почти даром ответы на все вопросы!

Лицо Джексона окаменело:

— Вы не верите мне, сэр. Вы считаете, что я все выдумал.

— А чего вы ожидали?

— Не знаю. Все казалось так просто — ведь я сказал вам правду. Может, было бы лучше, если бы я соврал вам.

— Да, мистер Джексон. Возможно, это бы лучше вам удалось.

— Что вы собираетесь предпринять, сэр?

— В данный момент ничего. Мне нужно обдумать ситуацию.

Джексон неуклюже поднялся и вышел из кабинета. Лэнсинг еще долго слышал его тяжелые шаги. Он спрятал работу Джексона в ящик стола и запер его. Прихватив портфель, Лэнсинг пошел было к двери, но вернулся и положил его на стол. Сегодня он не станет брать с собой никакой работы. Выходные дни — это выходные дни, и он проведет их в свое удовольствие.

Однако без портфеля он ощутил странную пустоту. Портфель стал частью его существа, подумал Лэнсинг. Без него он чувствовал себя так же, как если бы лишился брюк или башмаков. Портфель входил в его униформу, и появиться без него казалось не вполне приличным.

Спускаясь по широким каменным ступеням здания колледжа, Лэнсинг услышал, что его кто-то окликнул. Повернувшись на голос, он увидел Энди Спеллинга.

Энди был его старым и верным другом. Их дружбе не мешали ни его болтливость, ни некоторая напыщенность. Сполдинг занимался социологией и вечно кипел разнообразными идеями. Беда была в том, что идеи Сполдинга непременно нуждались в слушателях. Всякий раз, когда ему удавалось загнать кого-нибудь в угол, он вцеплялся в свою беспомощную жертву и начинал развивать очередную сенсационную мысль, крепко держа пойманного за лацканы. Могучий поток его воображения никогда не иссякал. Лэнсинг любил и ценил Энди. Вот и сейчас он был рад встрече.

Лэнсинг подождал, пока Сполдинг поравняется с ним.

— Пойдем в клуб, — предложил Энди, — я угощаю.

Глава 2

ФАКУЛЬТЕТСКИЙ КЛУБ находился на верхнем этаже здания Студенческого Союза. Вся его внешняя стена представляла собой окно из сплошного стекла: оттуда открывался вид на тихое и ухоженное маленькое озеро, окруженное березами и соснами.

Лэнсинг и Сполдинг заняли столик у самого окна. Сполдинг задумчиво смотрел на приятеля поверх стакана.

— Знаешь, — сказал он, — последние несколько дней я все думаю о том, как было бы здорово, если бы случилось что-нибудь вроде средневековой эпидемии чумы, которая в четырнадцатом веке унесла треть населения Европы. Или еще одна мировая война, или новый библейский потоп — что-нибудь, что заставило бы человечество начать сначала, уничтожило бы ошибки, которые мы наделали за последнее тысячелетие, дало бы возможность развиться новым социальным и экономическим принципам. Шанс избежать серости, шанс создать общество на более разумных началах. Система оплаты труда устарела, она неэффективна, а мы все еще цепляемся за нее…

— Не кажется ли тебе, — заметил Лэнсинг мягко, — что предлагаемые тобой средства чересчур радикальны?

Он совсем не собирался спорить с Энди. Никто никогда не спорил с ним — тот просто отметал все возражения. Голос Энди монотонно рокотал и рокотал, он оформлял свои идеи в некую систему, тасуя их перед слушателем, как колоду карт. Не собираясь спорить с Энди, Лэнсинг, однако, принимал правила игры, которые требовали, чтобы через определенные интервалы жертва Энди бормотала что-либо, более или менее уместное.

— Мы это вот-вот поймем, — продолжал Энди, — хотя я понятия не имею, каким образом. Мы непременно поймем, что все усилия человечества бесполезны, поскольку направлены не туда, куда нужно. Столетиями мы заняты накоплением знаний во имя постижения истины — в той же рациональной манере, в какой алхимики искали способ превращения простых металлов в золото. Может обнаружиться, что все наши знания ведут в тупик, что после определенной точки все становится бессмысленным. В астрофизике мы как будто приближаемся к этой точке. Через несколько лет все старые и надежные теории пространства и времени могут лопнуть, оставив нас с бесполезными обломками и пониманием того, что все теории всегда были бесполезны. Не будет никакого смысла в дальнейшем изучении Вселенной. Может оказаться, что на самом деле не существует никаких универсальных законов природы, а все зависит от чистой случайности, если не хуже. Все лихорадочные научные исследования, все поиски знаний — не только об устройстве Вселенной, но и о других вещах — основаны на стремлении извлечь из них пользу. Но давай зададимся вопросом: а имеем ли мы право стремиться к извлечению пользы для себя? Может быть, Вселенная нам ничего не должна?

В соответствии с правилами игры Лэнсинг откликнулся:

— Мне кажется, что сегодня ты в более пессимистическом настроении, чем обычно.

— Ну тогда я не первый, кто страдает именно этой разновидностью пессимизма. Несколько лет назад существовало научное направление, как раз и развивавшее подобные представления. Было время, когда астрономы утверждали, что Вселенная конечна. Сейчас мнения на сей счет расходятся, и никто точно не знает, живем мы в конечной или бесконечной Вселенной. Все зависит от того, как много в ней содержится материи, а оценки меняются год от года, если не каждый месяц. В те времена, когда преобладало мнение о конечности Вселенной, считалось, что и научное знание, основанное на изучении небеспредельной Вселенной, должно быть ограниченным. Прогресс науки, приводящий, по существующим оценкам, к удвоению объема информации каждые пятнадцать лет, в скором времени — самое большее через несколько столетий — должен исчерпать возможности накопления знаний. Сторонники этого направления философской мысли даже построили кривую для точного определения того момента, когда всякий научный и технологический прогресс прекратится.

— Но по твоим же собственным словам, — сказал Лэнсинг, — то, что Вселенная конечна, более не является общепринятым мнением, она может быть и бесконечной.

— Ты не понял главного, — пророкотал Энди. — Дело не в том, конечна или бесконечна Вселенная. Я привел этот пример только ради оправдания того, что ты называешь моим пессимизмом. Моя мысль заключается в следующем: было бы благословением для человечества, если бы какое-то катастрофическое событие вынудило нас изменить образ мыслей и начать жизнь заново. Мы на полной скорости мчимся в тупик и, налетев на стенку, разобьем себе лоб. Возвратившись ползком на исходные позиции, мы будем спрашивать себя: а не было ли лучшего пути? Вот я и предлагаю — остановиться до того, как мы набьем шишки на лбу, и задать себе именно этот вопрос…

Энди продолжал говорить, но Лэнсинг отключился, погрузившись в свои мысли и воспринимая рассуждения Энди лишь как шумовой фон.

И этому человеку, думал Лэнсинг, он собирался предложить отправиться на прогулку на целый день. Энди скорее всего согласился бы, ведь его жена уехала на конец недели в Мичиган к родителям. Но и на прогулке Энди будет говорить и говорить, он просто не в состоянии остановиться. Любой нормальный человек, выбравшись на природу, наслаждался бы тишиной и покоем, — любой, но не Энди: для него тишина и красоты природы просто не существуют; единственная радость — уводящие все дальше рассуждения. Да и идея пригласить Элис Андерсон на обед, думал Лэнсинг, имеет свои минусы. Когда они виделись в последний раз, в ее глазах появился специфический матримониальный блеск, а это было бы еще хуже, чем бесконечная болтовня Энди. Ну и Бог с ними обоими, решил Лэнсинг. Уж лучше он в одиночестве совершит прогулку на холмы или посидит дома у камина. Можно и как-нибудь иначе извлечь максимум удовольствия из уик-энда.

Слова Энди опять стали доходить до его сознания.

— Задумывался ли ты когда-нибудь, — спрашивал Энди, — о поворотных моментах истории?

— Пожалуй, нет, — ответил Лэнсинг.

— История кишит ими, — сообщил Энди. — И от них, в сумме, зависит то, в каком мире мы живем. Мне иногда приходит в голову, что может существовать множество альтернативных миров…

— Несомненно, — ответил Лэнсинг, утративший интерес к разговору. Ему не угнаться за полетом фантазии друга.

Дальше