— Вы хотите сказать, — ответил ему Лэнсинг, — что все мы принадлежим к разным культурам и, может быть, даже к разным мирам?
Удивляясь собственным словам, он вспомнил, как несколько часов назад Энди Сполдинг, играя идеей и явно не веря в ее серьезность, болтал об альтернативных мирах. Теперь Лэнсинг пожалел, что многое пропустил мимо ушей.
— Но мы все говорим по-английски, — сказала Мэри Оуэн, — или, по крайней мере, можем говорить. Сколько языков, Сандра, вы знаете?
— Четырнадцать, — ответила поэтесса. — Правда, некоторые из них не очень хорошо.
— Лэнсинг высказал предположение о том, что все мы из разных культур, — сказал генерал. — Я поздравляю вас, сэр, — очень тонкое наблюдение. Может быть, все и не совсем так, как вы говорите, однако, скорее всего, вы весьма близки к истине. Что же касается языка, на котором мы говорим, то можно сделать даже кое-какие предположения. Мы все принадлежим к одной команде и все говорим по-английски. Но ведь возможны и другие команды? Французская команда, итальянская, греческая, испанская — маленькие группы людей, которые могут взаимодействовать, поскольку говорят на одном языке?
— Чистое словоблудие! — вскричал пастор. — Безумие считать и даже предполагать, что то, о чем вы двое говорите, может оказаться правдой. Это противоречит всему, что известно на земле и на небесах!
— Наши знания о земле и небесах, — ответил генерал раздраженно, — всего лишь капля в море. Мы не можем игнорировать факт нашего пребывания здесь, а способ, каким мы сюда доставлены, выходит за пределы всех наших представлений.
— Я думаю, что сказанное мистером Лэнсингом… — начала Мэри. — Лэнсинг, как вас зовут?
— Мое имя Эдвард.
— Спасибо. Я думаю, что предположение Эдварда романтично и даже фантастично. Но если мы хотим понять, где мы и почему мы здесь, нам придется искать совершенно новые пути рассуждений. Я инженер и живу в высшей степени технизированном обществе. Любая теория, выходящая за пределы известного или лишенная солидных научных оснований, действует мне на нервы. У меня нет никаких предположений, с помощью которых можно было бы дать объяснение происходящему. Может быть, кто-то другой имеет необходимую информацию? Как насчет нашего друга робота?
— Я тоже принадлежу к обществу с развитой технологией, — ответил Юргенс, — но и мне не известно…
— Вы обращаетесь к нему? — вскричал пастор. — Вы говорите «робот», и это слово легко срывается с языка, но он всего лишь машина, механическое приспособление.
— Не зарывайтесь, — вмешался генерал. — Я живу в мире, где «механические приспособления» на протяжении многих лет воюют, и воюют профессионально и разумно, а их воображение иногда превосходит человеческое.
— Как ужасно, — прошептала поэтесса.
— Вы, по-моему, хотите сказать, — ответил генерал, — что война ужасна?
— Разве это не так?
— Война — естественная человеческая функция. Человеческой расе присущи агрессивность и тяга к соревнованию. Будь это не так, не было бы стольких войн.
— Но ведь люди страдают. Мучаются. А несбывшиеся надежды?
— К настоящему времени войны по большей части стали игрой, — пояснил генерал. — Именно так смотрели на войну примитивные племена. Индейцы западного континента всегда считали войну игрой. Юноша не считался мужчиной, пока он не убивал своего первого врага. Все, что мужественно и благородно, рождено войной. Да, в прошлом бывало, что чрезмерное рвение приводило к нежелательным последствиям, о которых вы говорите. Теперь же крови проливается немного. Мы играем в войну, как в шахматы.
— Используя роботов, — заметил Юргенс.
— Мы не называем их роботами.
— Может быть, и нет. Механические приспособления. Инструменты, которые, однако, имеют собственное «я» и способность думать.
— Это верно. Они прекрасно сделаны и великолепно обучены. Они помогают нам не только сражаться, но и планировать операции. Мой штаб состоит почти исключительно из них. Во многих случаях даже моя хватка уступает их видению оперативной ситуации.
— И поле боя после сражения усеяно «механическими приспособлениями»?
— Конечно. Мы потом ремонтируем те, которые поддаются восстановлению.
— После ремонта вы снова отправляете их сражаться?
— Ну естественно. Война требует рачительного использования ресурсов.
— Генерал, — сказал Юргенс, — я не думаю, чтобы мне понравилось в вашем мире.
— А что собой представляет ваш мир? Если вам не нравится мой, расскажите нам о своем.
— Наш мир исполнен доброты и покоя. Мы испытываем сострадание к своим людям.
— Это звучит тошнотворно, — сказал генерал. — Своим людям?
— В нашем мире людей осталось мало. Мы заботимся о них.
— Как это ни противно всем моим убеждениям, — заговорил пастор, — я вынужден прийти к заключению, что Эдвард Лэнсинг может быть прав. Похоже, мы все действительно пришли из разных миров. Циничный мир, рассматривающий войну просто как игру…
— Это не простая игра, — прервал его генерал, — иногда она бывает весьма сложной.
— Циничный мир, рассматривающий войну как сложную игру, — продолжал пастор. — Мир поэтов и поэтесс, музыки и академий. Мир, в котором роботы по доброте своей заботятся о людях. И ваш мир, милая леди, в котором женщина может оказаться инженером.
— А что же в этом плохого? — спросила Мэри.
— Женщинам не следует быть инженерами. Они должны быть верными женами, экономными хозяйками и хорошими воспитательницами детей. Это естественная сфера для женщин.
— В моем мире женщины — не только инженеры. Они становятся физиками, врачами, химиками, философами, палеонтологами, геологами, членами правлений корпораций, президентами престижных компаний, юристами и законодателями, главами агентств. Список может быть продолжен без конца.
Из кухни появился деловитый хозяин.
— Освободите стол, — сказал он, — освободите стол для ужина. Надеюсь, он вам понравится.
Глава 7
ВЕСЬМА ВКУСНЫЙ И СЫТНЫЙ ужин закончился. Отодвинув стол, собравшиеся расположились у камина, от которого исходило приятное тепло. Позади них, в дальнем углу комнаты, игроки в карты по-прежнему были увлечены игрой.
Лэнсинг кивнул в их сторону:
— А как же они? Они не присоединились к нам, когда мы ужинали.
Хозяин сделал осуждающий жест:
— Они не желают прерывать игру. Я подал им бутерброды, и они съели их, не отрываясь от карт. Они не поднимутся из-за стола до рассвета. Немного прикорнув, они совершают молитву, завтракают и снова садятся за карты.
— Кому же они молятся? — спросила Мэри. — Богам удачи, наверное.
Хозяин помотал головой:
— Не знаю. Я никогда не подслушиваю.
— Вы кажетесь мне удивительно нелюбознательным человеком, — сказал пастор. — О чем бы ни зашла речь, вы обнаруживаете поистине поразительное неведение. Вы не знаете, что это за страна. Вы не знаете, как мы оказались здесь и что нас ожидает.
— Я говорю вам правду, — ответил хозяин — Я действительно не знаю и никогда этим не интересовался.
— И не у кого было спросить?
— Думаю, что так оно и есть.
— Выходит, нас согнали сюда без всякой информации и инструкций, — сказала Мэри. — Но этот кто-то или некая сила должны же были иметь какую-то цель. Неужели ни малейшего представления?..
— Абсолютно никакого, миледи. Я могу сказать вам одно: другие группы, появлявшиеся здесь, отправлялись обычно по древней дороге на поиски того, что лежит за горизонтом.
— Так здесь были и другие группы?
— О да. Очень много. Но проходит много времени, прежде чем одна сменит другую.
— А они возвращаются?
— Редко. Разве что отставшие от группы.
— И что же происходит с теми, кто отстал?
— Этого я не знаю. На зиму я закрываю гостиницу.
— Эта древняя дорога, о которой вы упомянули, — вмешался генерал, — вы не могли бы рассказать о ней побольше? Куда она ведет, куда по ней можно добраться?
— До меня доходили только слухи. Мне приходилось слышать о городе и о кубе.
— Только слухи?
— Да, это все, что я знаю.
— А что такое куб? — спросил Лэнсинг.
— Я рассказал все, что знаю, — упорствовал хозяин. — Мне больше ничего не известно. А теперь я должен коснуться вопроса, который мне неловко задавать, но задать который я должен.
— И какой же? — спросил пастор.
— Это вопрос платежа. Вам следует заплатить и за еду, и за размещение. И еще я держу небольшую лавочку, где вы могли бы купить продовольствие и другие товары, прежде чем отправитесь в путь.
— У меня нет при себе денег, — сказал генерал. — Я их редко ношу с собой. Знай я заранее, что попаду сюда, я бы захватил какую-то сумму.
— У меня всего несколько купюр и пригоршня мелочи, — обратился к хозяину пастор — Как и все служители церкви в моей стране, я очень беден.
— Я могла бы выписать чек, — вступила в разговор Мэри.
— Мне очень жаль, но я не принимаю чеки. Годится только звонкая монета, — ответил хозяин.
— Ничего не понимаю, — пожаловалась Сандра Карвер. — Монеты и чеки?
— Речь идет о деньгах, — пояснил генерал. — Вы должны знать, что такое деньги.
— Но я ничего об этом не знаю. Умоляю вас, скажите, что такое деньги?
Генерал ответил мягко:
— Это знак, бумажный или металлический, имеющий установленную ценность. Деньги используются для оплаты товаров или услуг. Вам наверняка приходилось использовать их для приобретения пищи и одежды.
— Но мы ничего не покупаем. Мы отдаем. Я отдаю свои поэмы и песни. Другие дают мне пищу и одежду, когда я в них нуждаюсь.
— Совершенно коммунистическое общество, — сказал Лэнсинг.
— Не вижу, почему вы все выглядите такими шокированными и озадаченными, — сказал Юргенс. — То, о чем говорит Сандра, единственный разумный способ организации общества.
— Это означает, как я понимаю, — прокомментировал генерал, — что и у вас обоих тоже нет денег. — Он повернулся к хозяину и произнес: — Очень жаль, приятель. Похоже, вам не повезло.
— Погодите-ка, — вмешался Лэнсинг. У хозяина он спросил: — Не случалось ли, что деньги оказывались только у одного члена группы? Деньги тех, кому принадлежит инициатива во всем этом невероятном действе?
— Иногда бывало, — ответил хозяин. — По правде говоря, почти всегда.
— Что же вы сразу не сказали?
— Ну, — пробормотал хозяин, облизывая губы, — никогда нельзя быть уверенным. И следует соблюдать осторожность.
— Следует ли заключить, мистер Лэнсинг, — сказал пастор, — что вы являетесь нашим казначеем?
— Кажется, да, — ответил Лэнсинг. — Я был озадачен случившимся. — Он вынул из кармана одну из золотых монет и кинул ее хозяину. — Чистое золото, — сказал он, хотя не знал, так ли это. — Хватит на наши расходы?
— Следовало бы заплатить еще две, — сказал хозяин. — За ужин, ночлег и будущий завтрак.
— Я думаю, мистер Лэнсинг, что он бессовестно грабит вас, — сказал пастор.
— Я тоже, — ответил Лэнсинг. — Думаю, за ваши услуги хватило бы и одной монеты. Однако из свойственной мне щедрости я готов заплатить две, но никак не больше.
— Цены так растут, и столько приходится платить слугам… — запричитал хозяин.
— Я плачу две, — повторил Лэнсинг, протягивая вторую монету, — и больше ни гроша.
— Ладно, — вздохнул хозяин, — может быть, следующая группа окажется щедрее.
— И все же это слишком много, — проворчал пастор. Лэнсинг подкинул монету, и хозяин гостиницы ловко поймал ее пухлой рукой.
— Может быть, и много, — сказал Лэнсинг пастору, — но я не хочу, чтобы он говорил, будто мы обманули его.
Хозяин медленно поднялся.
— Когда пожелаете отойти ко сну, — сказал он, — позовите меня, я провожу вас в ваши комнаты.
После его ухода Мэри сказала:
— Что за странный метод финансировать путешествие. Вы ведь могли ничего не говорить, Эдвард, и остаться при своих деньгах.
— Но хозяин знал, что у кого-то из нас есть деньги.
— Судя по всему, кто-то нас сюда специально направил.
— Или что-то.
— Верно, или что-то. Мы, должно быть, очень нужны кому-то, раз наше пребывание здесь оплачивается.
— Но почему бы не сказать нам, чего от нас хотят?
— Мы имеем дело со странными существами.
— Мистер Лэнсинг, может, это и не наше дело, — сказал генерал, — но не поясните ли вы, как к вам попали деньги?
— Буду только рад, — ответил Лэнсинг, — но, во-первых, знает ли кто-нибудь из вас, что такое игральные автоматы? — Все слышали о них впервые. — Ну, тогда я расскажу вам длинную историю о студенте, игральных автоматах и моем эксцентричном друге.
Он рассказывал, и все слушали его с неослабным вниманием.
— Должен сказать, — заметил генерал, когда Лэнсинг закончил, — что все это ужасно сложно.
— Все происшедшее, — ответил Лэнсинг, — походило на розыгрыш. Но мое любопытство не давало мне остановиться.
— Может, это и хорошо. Иначе мы бы оказались без гроша за душой.
— Странно, — сказала Сандра, — вы обратили внимание, каким образом нас перенесли сюда: я — благодаря музыке, вы — через посредство этих предметов, которые называете игральными автоматами?
— А меня, — сказала Мэри, — затянул, как ни невероятно это звучит, чертеж. Мой сослуживец принес его мне, попросив объяснить деталь, в которой он не мог разобраться. Он очень настаивал и даже показал пальцем, куда именно я должна смотреть. Действительно, на чертеже был изображен механизм, подобного которому я никогда раньше не видела, и, пока я пыталась в нем разобраться, он как бы поймал меня; потом я увидела лес. Меня поражает, что и Эдвард, и я попали в ловушку при посредстве другого человека: в его случае — студента, в моем — сослуживца-инженера. Не значит ли это, что сила, которая перенесла нас сюда, имеет агентов в наших мирах?
— Поначалу я подумал, — сказал Лэнсинг Мэри, — что вы и я — из одного мира, одной культуры, что наши общества очень похожи друг на друга. Но в разговоре мелькнуло понятие, которое вас озадачило. Похоже, вы не знаете, что такое коммунистическое общество.
— Термин мне известен. Я была удивлена контекстом, в котором он прозвучал, словно бы это что-то реальное, существующее на самом деле.
— В моем мире это так и есть.
— Что касается меня, — вступил в разговор пастор, — то в перенесении сюда никакой человек не принимал участия. Мне было даровано озарение. Я много лет ждал и искал его. Временами мне казалось, что я уже близок к достижению Благодати, но каждый раз она ускользала. И вот, стоя на поле с репой, я узрел видение — ярче и прекраснее, чем я смел надеяться. Я воздел руки, чтобы поклониться ему, и тут озарение стало таким величественным и сияющим, что поглотило меня.
— Мне кажется, мы достигли полной ясности, — сказал генерал. — Все мы из разных миров, разных, но населенных людьми. Пожалуй, хотя бы это не требует дальнейших подтверждений. Рассказы четверых из вас весьма убедительны. Надеюсь, вы извините меня, если я не присоединюсь к рассказчикам — мне не хотелось бы касаться тех странных обстоятельств, благодаря которым я очутился здесь.
— Я осуждаю вашу скрытность, — нахмурился пастор. — Мы с полной откровенностью исповедались…
— Все в порядке, — перебил его Лэнсинг, — если генерал не хочет раскрывать душу, это его право, и я не буду возражать.
— Но среди братьев…
— Мы не братья, пастор. Во-первых, среди нас две женщины — если уж придерживаться буквального смысла слова. Во-вторых, я сомневаюсь, что мы братья в духовном смысле, который вы, по-видимому, имели в виду.
— Если мы и братья, — заговорил робот Юргенс, — нам предстоит доказать это в дороге.
— Только в том случае, если мы действительно тронемся в путь, — ответил пастор.
— Я, по крайней мере, собираюсь это сделать, — сказал генерал. — Я умру от скуки, если придется торчать в этой гостинице. Этот жулик-хозяин говорил о городе, до которого можно добраться по дороге. И, конечно, каким бы ни был этот город, там и удобнее, и веселее, чем в этом свинарнике, и, может, удастся выяснить что-нибудь.