Боровик сказал, загораясь:
– А вообще, можно расширить Совет и до девяти! Хакама помнила, что у него два сына, довольно сильные, хоть и туповатые маги, но сказать ничего не успела, вмешался Короед:
– Если уж и менять, то только в другую сторону. Если кто из нас когда-либо умрет или погибнет, то предлагаю сохранять Совет в прежнем составе. Новичков не брать!
Тоже понятно, подумала Хакама. Этот самый молодой, если не считать самого Богоборца. Здоровье отменное надеется пережить всех и остаться единственным правителем мира. Какие все простые, ее муравьи намного сложнее и непредсказуемее,
– Мы сохраняем Совет, – сказала она властно, – но мы не можем забыть, как он создавался! Вы помните?
Только Россоха не изменился в лице, взор его оставался ясен. Беркут побагровел, Ковакко раздраженно заёрзал, не хотел вспоминать свой позор. Боровик и Короед опустили взгляды.
– Зачем вспоминать, – сказал, наконец, Беркут досадливо. – Мы приняли этот Совет. Нам понравилось, разве не так? Власть наша усилилась...
Хакама возразила:
– Усилилась? Всего лишь ее границы стали шире. Но я не властна теперь над своими подданными так, как было раньше. А это, думаю, задевает не только меня.
По лицам было видно, что задевает всех. Беркут все же сказал прямо:
– Но расширение власти дало нам больше. Не знаю, что лучше: абсолютная власть над одним крохотным племенем или же ограниченная власть над всем миром? Мне больше нравится направлять пути целых народов, чем сажать на колья непокорных в одной-единственной долине.
Хакама сказала с усмешкой:
– А почему: или – или? Беркут насупился:
– Не понял?
– Повторяю, почему надо выбирать? Почему мы не можем точно так же править всем белым светом, как раньше правили своими малыми землями?
Беркут смотрел пристально. Снова ей почудилось, что он знает больше, чем говорит. Нечто держит за спиной.
– Скажи яснее, – попросил он.
Она чувствовала холодок опасности, но сказала отчетливо:
– Богоборец не показывался уже несколько лет. Похоже, что-то его не устраивает в самом Совете... но что, он сам не знает. Во всяком случае, мы уже давно работаем без него. И что же? Да ничего. Ничего не изменится, если он не появится вообще! Мы все так же сможем работать, только у нас будут руки развязаны.
Она осеклась, но слова уже сказаны, все притихли, зыркают друг на друга исподтишка, молчат. Да, создание Совета Семерых Тайных покончило с распрями между чародеями, но все помнят прежние жестокие схватки, а многолетняя виртуозная борьба Россохи и Беркута вообще вошла в легенды.
Короед завозился, сказал нерешительно:
– Но что будет, если Богоборец вернется?
Беркут сказал при полном молчании остальных:
– Да ничего. Он один из нас. Его место остается за ним. Но я согласен с Хакамой: пора нам несколько вернуть наши позиции... которые были утеряны. Утеряны при формировании Совета. Полагаю, что если проголосуем теперь, то большинство голосов...
Россоха вскочил:
– Погодите!.. Именно эти вопросы нельзя пересматривать! Это же основа нашей работы.
– Пересматривать можно все, – громыхнул Беркут немедленно, словно все время помнил про их старую вражду. – Только стоит ли?.. Хакама права в другом: роль Богоборца все еще чересчур... чересчур. Он один из нас, так он говорит, и мы так говорим, но все по-мним, что он нас согнал в этот Совет, как стадо баранов, огромной дубиной!
Россоха возразил:
– Ты считаешь, что Совет Семерых – плохо?
– Это прекрасно, – отпарировал Беркут. – Мне только не нравится, что он согнал нас силой. Я это помню все время! Это грызет мою гордость, как сто тысяч короедов грызут трухлявый пень!
Хакама сдержанно улыбалась. Похоже, Беркут, один из самых сильных и яростных чародеев, на ее стороне. Вернее, на стороне тех, кто желал бы избавиться от тирании того сильного лесного человека, который явился неизвестно откуда, а потом канул неизвестно куда.
Но ненадолго канул, сказало ее сознание. Ненадолго. В твоей тайной комнате есть зеркало, в котором ты постоянно стараешься отыскать его след... А когда находишь, твое золото находит много храбрецов, готовых побороться хоть с Богоборцем, хоть с любым чудовищем.
– И еще одно, – сказала она громко, – но очень важное! Да, мы все потеряли свою мощь... как маги. У нас остались капли... которыми просто пренебрегаем. Чему радоваться в этой ситуации? Да хотя бы тому, что Богоборец потерял ее точно так же, как и мы. Сейчас он не сильнее обыкновенного здорового молодого... или не совсем молодого деревенского парня.
Беркут спросил с интересом:
– Почему деревенского?
– Насколько знаю, он никогда не учился воинским наукам, не умеет владеть мечом, никогда не носил доспехи. И он все-таки очень молод... что его тридцать или сорок лет в сравнении с нашими сотнями? Мы за это время не только многое узнали о людях, но и перепробовали множество занятий, профессий, сменили увлечения десятки раз... Вот Россоха, при всем его смиренном виде, владеет всеми видами оружия лучше, чем любой из героев, потому что когда-то ему нравилось бродить с мечом в мускулистой руке и чистить землю от чудовищ. Но, кроме того, он знает все существующие науки, и эти знания теперь ему нравятся больше надоевших драк с мечами и топорами. Все мы знаем очень много, чего не знает Богоборец!.. А самое главное, за время существования Совета Семерых Тайных мы узнали все тайны всех правителей, знаем все их спрятанные сокровища, знаем где в горах залегает золото или серебро, знаем, где россыпи драгоценных камней, знаем... знаем все, что можно было узнать!.. А вот Богоборец этого не знает. Он искал не знания, а нечто помимо знаний... он даже сам не знает, что он искал.
Короед спросил осторожно:
– Но... не нашел? Хакама фыркнула:
– Как будто такое можно найти!
– Найти можно все...
– Если это зачарованный меч, – отпарировала она, – или сундук с сокровищами!.. Но он искал нечто странное, что заставило бы человека... любого человека!.. и нас в том числе, вести жизнь только праведную, правильную и никогда не совершать нехороших поступков!
Беркут заржал, Хакама очень хорошо скопировала интонацию Богоборца. Остальные колдуны посмеивались тише, но все вздыхали свободнее, плечи расправились. Странен и нелеп человек, который сам себе связывает руки. Человек должен быть свободен в совершении и хороших, и нехороших поступков, ибо сегодня они нехорошие, а завтра уже считаются вообще прекрасными и достойными.
Беркут спросил прямо:
– И что ты предлагаешь?
– Всего лишь отыскать Богоборца, – ответила она осторожно. – Выяснить, не привлекая его внимания, в самом ли деле он потерял, как и мы, мощь чародея...
Одобрительный ропот поддержал ее слова. Все же страшатся, поняла она, что вдруг да у Богоборца каким-то образом сохранилось магии больше. Все помнят ту страшную мощь, что он выявил...
– А потом? – потребовал Россоха.
Хакама всмотрелась в его лицо, чародей чересчур напряжён, этому лучше правды не говорить... да и всем лучше не говорить, не дураки, догадаются. Доскажут мысленно то, что она не досказала.
– Потом попытаться узнать, – продолжила она осторожно, – что он собирается делать... Всегда можно спровоцировать на разговор на постоялом дворе за чашей вина. Если он намерен и дальше скитаться по дорогам и расспрашивать бродяг, как жить правильно, то пусть так и дальше...
– А если он готовится вернуться?
– Тогда сейчас надо подготовить ряд условий, – отрезала она, – за которые будем держаться! Мы сохраняем Совет Семерых, который он создал... но взамен мы обретаем свободу от тех нелепых ограничений, которые он нам поставил! Только и всего.
Колдуны переглядывались, только Ковакко морщился, кряхтел, наконец, сказал с откровенной досадой:
– О чем мы говорим? Разве нам не понятно, что надо делать? Почему таимся друг от друга? Россоха спросил настороженно:
– Ты о чем?
– О том, о чем каждый из нас думает, – отрезал Ковакко. – Мы – чародеи! А этот Богоборец – чужак. Он был чужаком и останется чужаком. Опасным чужаком! Мы воевали друг с другом, верно. Но мы знали, чего друг от друга ожидать. Мы и сейчас, хоть во многом остались врагами, но все равно мы один другому ближе, чем к этому чужаку... который постоянно угрожает нам. Давайте говорить откровенно... Для нас жизнь человеческая ничего не стоит. Не важно чья: жизнь правителя, мага или простолюдина. Так почему бы не воспользоваться ситуацией?
– Что ты предлагаешь?
– Да просто уничтожить эту помеху, – отрезал Ковакко. – Тихо-тихо!.. Я еще не все сказал. Другого случая у нас, может быть, не окажется. А сейчас случай очень удобный. Да, мы все потеряли мощь магов. Но зато нас шестеро, а он – один. У нас вся мощь правителей над правителями, мы можем одним словом двинуть целые армии, заставить переселиться народы, мы можем разослать по всем дорогам вооруженных конников, которые и раньше полагались не на магию, а на свои мечи и копья!.. Что мне нужно доказывать вам полное и абсолютное преимущество человека с мечом над одиноким и безоружным?
Тишина стояла гробовая. Хакаме показалось, что все превратились в камень, даже перестали дышать. Хакама встала, прошлась взад-вперед, нарочито концентрируя внимание на себе, своей фигуре, своих жестах.
Остановилась резко посредине помещения, а когда заговорила негромко, в ее голосе звучала страшная, не человеческая сила:
– Дорогие друзья!.. Не надо прикидываться... не надо недооценивать друг друга. Я думаю даже, что любой из нас сильнее этого Богоборца уже потому, что у нас есть вещи, накопившие магию. У кого-то это скатерть, что в состоянии создать самые изысканные блюда, у кого-то сапоги, в которых можно пробежать за одну ночь от края земли и до края, у кого-то зачарованные доспехи... Я же вижу, что даже сейчас у кого-то кольцо мощи, у кого-то амулет, у кого-то одежда... Все мы держим в тайне, у кого что есть... это прекрасно!
Ковакко сказал зло:
– Хакама! Не надо нас утешать.
– Это не утешение, – живо возразила она,
– Но это крохи! – сказал он еще злее. – А мы пове-левали стихиями!
– Богоборец тряс горами, – напомнила она. – Забыл? А теперь он бессилен, как и мы. Но у нас есть то, чего нет у него. Он не собирал эти дивные вещи, что накапливали магическую силу! А мы... Эта потеря магии дает нам возможность многое изменить. Ковакко буркнул:
– Знать бы!.. Этих безделушек можно было набрать куда больше. Магия в них хранится, пока не пользуемся. А так надолго ли хватит?
– Да пусть хоть на один-два раза, и то бесконечно много в мире без магии! Конечно, если бы знали... К счастью, каждый из нас знает, что из волшебного есть у него, но никто не знает, что есть у других. Повторяю, к счастью, иначе мы бы уже передрались, и тот, у кого оружие сильнее, уже захватил бы власть над всем миром. Повторяю, никто не уверен, что даже с зачарованными доспехами не наткнется на зачарованный меч в руке другого, который расколет эти доспехи, как гнилой орех... Но и обладатель меча не уверен, что его меч не наткнется на щит... или кольцо, браслет, амулет, что вдруг да отшвырнёт меч обратно и снесет голову владельцу... Я рада потому, что так мы сохраняем равновесие. Да, это равновесие страха! Но страх – основа уважения. И вот на этом уважительном отношении друг к другу мы и можем создать Совет Семерых... или Шестерых, да-да, создать заново! Совсем на других основах. Нам Богоборец обещал власть над всем миром... Но я хочу, чтобы эта власть была безграничной! Нелепо, когда мы, сильнейшие чародеи, подлинные властелины мира, живем со связанными руками. И понятно было бы, если бы руки нам связал более сильный противник или правитель! Но быть связанной какими-то обетами, ритуалами, клятвами, обязательствами, надуманным долгом?
Она раскраснелась, голос ее звенел и прерывался. Россоха смотрел исподлобья. Хакама показалась впервые страшной. Не сразу понял почему.
Впервые Хакама говорила искренне.
Глава 23
По синему небу двигался темный ком туго скатанной тучки. Олег и Скиф не обращали на него внимания, как вдруг над головой загремело, на головы и плечи обрушился ледяной дождь, по голове больно застучали градины.
Косая стена ливня пригнула траву. Мир разом наполнился ровным мощным шорохом падающей с неба воды. Белые комочки перешибали стебли, а выемки и колдобины быстро наполнялись белыми комьями.
Скиф ликующе заорал, Олег взглянул вверх, тучка раздвинулась, словно развернулась, но все равно дальше небо синее, солнце светит ярко, а крупные капли дождя блестят как жемчужины. – За мной! – крикнул он.
Конь пошел таким стремительным галопом, что копыта едва касались земли. Едва заметная за стеной ливня гора начала вырастать. Конь без понуканий влетел под каменный навес, отряхнулся, как пес, едва не сбросив всадника.