— Почему?
— Потому что это означает одно: абсолютной власти не бывает, глупышка, — она говорит это с родительской снисходительностью, словно перед ней сидит несмышленый ребенок, которым, по сути, я и являюсь на фоне их бесконечной жизни. — И это значит, что кто-то бросил вызов закону.
Адель уходит, а я закутываюсь в плед по самое горло и, глядя на затухающий закат, вспоминаю дом, где не было никаких вампиров, где жизнь текла по налаженному сценарию: работа, дом, работа. Мы радовались малому и дорожили мелочами, мы прозябали в болоте, но были точно уверены, что завтра будет так же, как вчера, а сегодня, как завтра. Здесь же я не могу чувствовать себя уверенной в завтрашнем дне, и не только потому, что мой Хозяин древний вампир, но и потому, что его власть, как оказалось, может рухнуть, как и созданный им мир.
Не жалко, если честно. Быть может, тогда не будет колоний, бетонных стен, загнанных людей, убийств ради развлечения. Быть может, тогда у нас появится возможность стать кем-то большим, чем обыкновенные игрушки. Быть может, тогда мы узнаем, что такое справедливость. Впрочем, если бы я не столкнулась с миром Рэми, то вряд ли когда-нибудь задумалась об этом, ведь Изоляция создавала иллюзию свободной жизни, когда на самом деле все мы были рабами.
Но, как сказала, Адель: абсолютной власти не бывает, так что посмотрим, насколько прочна власть Господина. Посмотрим.
========== Глава 7 ==========
Наверное, я начинаю понимать слова Адель про скуку на третий день моего вынужденного одиночества, когда так любимая мною библиотека оказывается занята Господином, решающим какие-то важные вопросы. Мне же остается собственная комната и страх сунуть свой нос в другие, расположенные по обе стороны от длинного коридора, заканчивающегося опять же дверью. Она так притягивает меня, что иногда я нахожу в себе смелость дойти до нее, чтобы просто встать рядом и, прикусив нижнюю губу от нерешительности, потоптаться на месте.
Любой шорох сгоняет меня обратно, и я опять прячусь в своей спальне, совершенно не понимая, зачем я здесь, если за все это время обо мне ни разу не вспомнили. И нет, мне не обидно, разве только чуть-чуть, потому что до ужаса хочется знать причину такого стойкого равнодушия Рэми. Быть может, как только он сделал меня “своей “, как выразилась Адель, он потерял ко мне всякий интерес и теперь уже рассматривает только как донора, но даже для этих целей меня ни разу не вызывали.
Одна Мадлен продолжает приходить ко мне три раза в день, и я даже интересовалась у нее про Адель, с которой за все это время так и не виделась. И, стоит признать, я начинаю скучать по ее обществу, по ее аристократической уверенности и размеренной речи, а еще шансу узнать что-нибудь еще. Так или иначе я продолжаю тонуть в одиночестве и от нечего делать, наконец, решаюсь заглянуть в дальнюю комнату, которая не дает мне покоя, будто за дверью скрывается еще одна тайна, которая поможет мне понять загадочный мир Господина.
Я вхожу в нее несмело, стараясь не шуметь и сразу же закрывая за собой дверь. Сейчас вечер, и через зашторенную полупрозрачной вуалью стеклянную дверь, ведущую, скорее всего, на балкон, я вижу силуэты туч, нависших над землей и готовящихся разразиться осенними слезами. Они клубятся над домом, из-за чего в комнате властвует таинственный полумрак, но даже в нем я могу рассмотреть, насколько сильно этак комната отличается от остальных. Здесь нет кричащей роскоши, и повседневная сдержанность застывает на современной мебели из белого материала. Может, поэтому спальня кажется легкой, воздушной, свежей, даже на фоне темнеющего вечера, который набирает обороты по мере того, как небо густеет серостью, а в окна начинают стучаьтся первые капли дождя.
Широкая кровать, застеленная белоснежным бельем; приоткрытый шкаф-купе с огромными зеркалами; туалетный столик с наставленными на нем баночками и пуф возле него с брошенным на нем женским пеньюаром; торшеры по углам комнаты, прикроватная тумбочка с лежащей на ней открытой книгой и белоснежный диван мягких форм, наверняка удобный и комфортный. Проявляю любопытство и, пододвинув одежду, сажусь на пуф, опираясь локтями о столик и всматриваясь в свое отражение в пыльном зеркале. Кажется, за последние дни я похудела еще больше, отчего мои скулы стали острее, а глаза на фоне бледного лица кажутся просто огромными. Если ресниц чуть-чуть коснуться тушью, а губы накрасить помадой, то я вполне сойду за куклу, ту самую игрушку, о которой говорила Адель.
В мыслях об этом провожу ладонью по глади зеркала и стираю осевшую на нем пыль. Судя по ее толщине, здесь жили не так давно, а по брошенным вещам создается ощущение, что ее хозяйка просто ушла, вышла, но так и не вернулась. Потерялась, сбежала, не смогла найти дорогу обратно, оставив после себя все, как было в последний момент ее нахождения здесь. Открытая книга, которую так и не дочитают, скинутый с плеч пеньюар, который никто уже не наденет, скомканное на спинке дивана одеяло, которым она укутывалась в особенно холодные ночи. Кто она и где сейчас я не знаю, но все же догадываюсь, с отчаянием понимая, что она была такой же, как я, игрушкой.
Все же тянусь за тюбиком туши и с надеждой открываю футляр. Так и есть, тушь чуть засохла, но еще вполне сгодится. Пару взмахов, и мои глаза приобретают выразительность, еще раз провожу кисточкой по ресничкам во внешних уголках глаз и остаюсь довольна результатом. Очередь помады, которая, на удивление, в единственном экземпляре. Она оказывается светло-розовой, едва заметной, но все равно придает живой блеск моим бледным губам.
Напоследок я распускаю волосы и провожу по ним щетинистой расческой. Они чуть вьются от влажности в комнате, поэтому красивыми волнами ложатся на плечи. Не знаю, для чего я это делаю, но отчего-то именно сейчас мне хочется быть красивее, чем она, пусть даже если ее уже нет в живых, пусть даже если меня никто не увидит, пусть даже если на самом деле это не так.
Шум дождя за окнами становится сильнее, и я отвлекаюсь от зеркала, вставая и подходя к стеклянной двери. В моей комнате нет балкона, хотя я бы очень хотела его, потому что меня все чаще тянет на улицу, которая по неясным причинам остается для меня запретной территорией. Видимо, Господин рассматривает вариант того, что я попытаюсь сбежать, таким образом нарушив контракт. Но ведь мне некуда бежать, совершенно.
Так что, Рэми, ты можешь быть спокоен.
Всего одно нажатие на ручку требуется для того, чтобы дверь поддалась, и я смогла вдохнуть свежий прохладный воздух, наполненный запахами прелой листвы. Ветер, почувствовав свободный проем, врывается в комнату, раздувая занавески куполами, а я смело прохожу вперед, вставая под крупные капли дождя и задирая голову кверху, чтобы поймать несколько из них языком. Не обращаю внимания на то, как постепенно намокают волосы и платье, прилипающее к телу, и встаю около каменных перил, всматриваясь в густоту вечера. Наверное, мой макияж безвозвратно испорчен, и теперь я похожа на заплаканную куклу, но мне совершенно плевать, потому что, несмотря на холод, не могу не насладиться открывшимся передо мной видом.
Оказывается, эта сторона дома смотрит на сад, сейчас сбросивший листву и превратившийся в уродливое сплетение веток. Деревья раскачиваются в такт ветру, а я подаюсь чуть вперед, все сильнее сжимая перила и наслаждаясь этим единением с природой. Мне холодно и мокро, но я продолжаю стоять, убирая прилипшие к щекам волосы и вновь подставляя лицо дождю.
— Что ты здесь делаешь? — угрожающе мягкий голос Хозяина заставляет меня вздрогнуть и резко развернуться. Он стоит, предусмотрительно не выходя на балкон и оперевшись плечом о косяк. Занавески за его спиной продолжают взмывать к потолку, на секунду опускаются на его плечи, а потом вновь исчезают, как только их подхватывает сильный ветер.
Дождь, стекающий по моему лбу, скапливается на ресницах, заставляя меня часто-часто моргать и слизывать попадающие на губы капли.
— Подойди ко мне, Джил, — Рэми протягивает мне руку, говоря это тихим вкрадчивым голосом, и я как завороженная смотрю на его ладонь, которая призывает меня своей надежностью. Как только я касаюсь ее пальцами, лицо Хозяина искажается от злости, и он, не рассчитывая силу, сжимает мою руку, дергая резко на себя и чуть ли не закидывая меня в комнату. Дверь за нами с грохотом захлопывается, и я начинаю дрожать от страха, молча наблюдая за подкрадывающимся ко мне Дамианом.
Наверное, мне не стоило приходить сюда, потому что он зол, недоволен, разгневан.
— Ты не ответила на вопрос. Что. Ты. Тут. Делаешь? — Каждый его неторопливый шаг вызывает во мне еще большую дрожь, и я рефлекторно отхожу назад, боясь его тихого гнева.
— Не знаю, мне было скучно, — беспомощно пожимаю плечами, говоря это таким затравленным голосом, что всего на миг мне становится стыдно. А потом я вспоминаю, кто передо мной, и тут же оправдываю свой страх. В конце концов, это не милый пушистый зайчик. В конце концов, я зашла в комнату, которую не должна была заходить — я это вижу по его горящему злостью взгляду. Быть может, здесь жила та, которой он дорожил, которую, вполне возможно, любил. Потому что комнаты оставляют в неубранном виде только те, кто ревностно хранит воспоминания о покинувших их жильцах.
— Скучно… Я говорил тебе, как отношусь к любопытству, ma fille?
— Простите, мой Господин.
— Маленькая, упрямая, безрассудная.Ты дрожишь, — он так стремительно сокращает расстояние между нами, что я успеваю сделать лишь судорожный вдох, прежде чем оказаться в его сильных объятиях. Он проводит кончиком носа по моему виску и, несмотря на мой жалкий мокрый вид, прижимает к себе, попутно зарываясь пальцами в волосы и лаская мой затылок. Чувствую крепость его груди, скрытой под рубашкой; чувствую его горький аромат, который впоследствии останется на моей коже; чувствую его напряжение, наверняка связанное с моим поступком. — Зачем ты вышла на балкон? — он шепчет, лаская своим дыханием ухо, прикасаясь губами к коже, засасывая ее, оставляя на ней красные метки.
А я не знаю, что ответить, потому что мне слишком хорошо в его руках, чтобы я могла здраво объяснить свой поступок. Страх перед ним смешивается с просыпающимся желанием, волнением, которое нарастает по мере того, как он сильнее сжимает пальцы, оттягивая мою голову назад и заставляя меня изогнуть шею. Вспоминаю его слова про уязвимое место, но не сопротивляюсь, зная, что это бесполезно.
Он сильнее меня и может с легкостью сломать куклу.
Мой взгляд упирается в потолок, пока Рэми склоняется к моей шее и приторно медленно проводит языком по бьющейся венке. Зажмуриваю глаза, ожидая укуса, но вместо этого слышу его глухое рычание, когда он утыкается носом в основание моей шеи и глубоко дышит. Его хватка слабеет, и, наконец, он отпускает мои волосы, позволяя мне выпрямиться и положить голову на его плечо.
— Чтобы я больше не видел тебя в этой комнате, Джил. Сейчас же прикажу закрыть ее.
А это значит, что я права — он хранит в ней свои воспоминания, которые не должны запачкать своим присутствием другие. Мое желание падает, сдаваясь под натиском горького разочарования, и я спокойно смотрю вслед Рэми, который уходит, оставляя меня одну и точно зная, что я не посмею его ослушаться.
Единственное, что я беру из этой комнаты — это ту самую розовую помаду, которая еще сохранилась на моих губах воспоминанием о жившей здесь незнакомке.
***
Сегодняшняя ночь по-особенному тревожная для меня: мне снятся облака из прозрачной вуали, за которыми прячется маленькая хрупкая фигура, лишь один силуэт, просвечивающий через завесу. Такое ощущение, что я вновь нахожусь в той комнате, где застукал меня Господин, и, стоя напротив двери, интуитивно чувствую чье-то присутствие. Оно не опасно для меня, но не может не вызывать беспокойства, потому что на улице сильный ветер и створки двери то и дело хлопают, вызывая громкий лязг стекла. Я слышу шепот, доносимый с балкона, и, движимая любопытством, крадусь ближе. Мне мешают занавески, и я отчаянно отмахиваюсь от них, пытаясь не потерять из вида фигуру. Внезапно ветер прекращается, и вокруг становится до дрожи тихо и тяжело, словно сейчас должно случится что-то страшное, неминуемое, то, на что я уже не смогу повлиять.
Потому что я не успею, не успею взять ее за руку, вытащить на эту сторону, спасти.
— Остановись! — я кричу, но она лишь слегка поворачивает голову в мою сторону и улыбается, без страха разжимая руки и падая вниз, на черную-черную землю, тут же ее поглотившую. — Остановись, остановись, остановись.
Я просыпаюсь с громким криком и, вскакивая на кровати, обвожу комнату обезумевшим взглядом. Сон был настолько реалистичнным, что перед глазами до сих пор стоит ее обреченно грустная улыбка. Открытое настежь окно щелкает стеклянной пастью, играя с ветром, и пол под ним давно намок от дождя, превратившегося в лужу. В комнате до ужаса жарко и душно, и мне тяжело дышать. Я хватаю ртом воздух, скидывая с себя одеяло и оставаясь в одной короткой ночнушке, которая давит на грудь, отчего я без жалости скидываю ее, едва поднимаясь на ноги и пробираясь к открытому окну.
Только здесь я чувствую облегчение, шлепая по мокрому полу босыми ногами, и, закрыв окно, прижимаясь к нему лбом. Прохлада стекла остужает разгоряченное лицо, и мое дыхание выравнивается, страшный сон меркнет, а девушка наконец перестает улыбаться.
— Что произошло? — Адель открывает дверь настежь, сразу включая свет и щурясь от него. На ней небрежно накинутый халатик, который она завязывает по дороге до меня. Волосы лишены идеального порядка, и сама она домашне-уютная, не такая, какой я привыкла видеть ее. — Джил, что с тобой? — она подходит ко мне, точно так же шлепая ногами по образовавшейся луже, и я обнимаю себя за плечи, пытаясь спрятать свою наготу от ее обеспокоенного прощупывающего взгляда. Холодные ладони обхватывают мое лицо, и она чуть склоняется, чтобы заглянуть мне в глаза и выяснить, что же на самом деле произошло.
— Всего лишь кошмар.
— Ты напугала меня, la petite, — она ласкает мои щеки кончиками пальцев и улыбается, слишком тепло, слишком человечно, слишком понимающе. И я улыбаюсь тоже, радуясь этой ночной встрече, потому что с ней я не ощущаю себя брошенной и ненужной.
— Что ты здесь делаешь?
— Жду когда Дамиан закончит с делами. Он позволил остаться с ним, — Адель целует меня в лоб, растирая мои озябшие плечи, а я не замечаю, что мы до сих пор стоим в луже холодной воды.
— Знаешь, что мне приснилось, Адель?
— Понятия не имею, — она мотает головой, обнимая меня за плечи и подводя к кровати, а я не могу понять, как, почему она так добра ко мне? Что движет ею в тот момент, когда она заботливо убирает мои волосы, прилипшие к влажным от испарины вискам? Для чего она делает вид, что друг мне? — ведь я всего лишь наложница в этом доме, никто и ничто по сравнению с ее статусом.
— Мне приснилась девушка, прыгнувшая с балкона. В той самой комнате, в которой я сегодня была.
— В какой комнате? — она подозрительно прищуривает глаза, садясь со мной рядом, плечом к плечу.
Мне приятна ее близость.
— В конце коридора.
— Ах эта, — кивает она, как бы между прочим разворачиваясь ко мне в пол-оборота, и теперь она еще ближе, я чувствую шелк ее халатика нагой грудью и едва уловимый аромат медового лосьона для кожи. Наверное, я сошла с ума, потому что больше не испытываю страха перед ней, совершенно забыв про ее сущность; не ощущаю того уважительного волнения, что испытываю рядом с Рэми; не вижу в ней кровожадного вампира, которым на самом деле она является. Скорее мне уютно с ней, даже спокойно, так обыденно легко, что я готова рассказать ей о своих страхах.
— Сон был таким реалистичным.
— Бывает, — ее зрачки расширяются, когда она склоняется к моим губам и целует, как тогда, в ночном клубе, нежно и мягко, попутно кладя ладонь на мое плечо и постепенно спускаясь ниже, на грудь, которая тут же реагирует приятным томлением. Такое ощущение, что она хочет отвлечь меня от неприятного для нее разговора, который позволит мне узнать ее глубже.
— Аде-е-ель. В то время, как я надеюсь увидеть тебя в своей постели, ты совращаешь мою наложницу. Не совсем честно, не находишь? — наигранно насмешливый тон Рэми вынуждает нас резко отпрянуть друг от друга, и я вновь обнимаю себя за плечи, пока Адель на секунду закрывает глаза и виновато поджимает губы.
— Тебя не было слишком долго, — говорит она, принимая бесстрастный вид, словно и не она минуту назад так беспокоилась обо мне.