Наслушавшись лесных звуков, он пристраивался рядом и набирал чернику, отправляя в рот горсточку за горсточкой. А мама рада-радехонька показать, где кустики побогаче: пусть зятёк отъедается, насыщает организм витаминами. Натуральная ягодка полезнее, чем кубики сухих концентратов.
Неожиданно Егор привстал и замер. Застыли и мы с мамой.
— Что?
— Похоже… — Он поднялся и сделал пару шагов, вглядываясь в глубину чащи.
— Медведь? — ахнула я сдавленно. Удержите меня кто-нибудь, пока я не ринулась из леса, ломая вековые сосны.
— Нет… — ответил муж. — Лиса или куница… Или лось. Эх, лук бы мне сейчас. — Он натянул воображаемую тетиву и, прицелившись, выпустил воображаемую стрелу. — И был бы у тебя, Эвка, лисий воротник на пуховике.
— Гош, с луком нужно уметь обращаться. Это ведь не пневматика в тире.
— Ничего сложного, — пожал он плечами. — Главное, приноровиться. Пойду, погляжу, кто в лесу живет.
Егор отправился в очередной обход, а мы продолжили сбор ягоды. У мамы ловчее получалось, но и мой туесок быстро наполнялся. Гоня прочь беспокойство и выискивая мужа глазами, я решила между делом заняться расспросами.
— Мам, а как ты обучаешь письму? Ученикам нужны тетради, и много.
— На самом деле требуется не так уж и много. Вместо тетрадей у нас используют отбеленные холстины — льняные или конопляные. Их натягивают на деревянные рамочки и сбивают вместе. Получается что-то вроде папки. А пишут перьями и чернилами, которые придумал Святозар Павлович. Он же по профессии химик и помимо лекарства проводит различные эксперименты. Необыкновенный человек.
Да, Святозар Павлович — неоднозначная личность. Прямо-таки одиозная фигура. И редкостный упрямец.
— Когда "тетрадь" исписывается, ее стирают и крахмалят. Чернила смываются, и тетрадь снова готова к письму, — пояснила мама. — Обычно у каждого ученика четыре тетради — для письма и счета.
Из-за деревьев показался Егор, и вид у него был несколько смущенный.
— Ну, что, поймал воротник мне на пуховик? — поддела я муженька.
— Не поймал, но уверен, что тут балует лиса. Зато вот кого схватил.
Муж продемонстрировал белку, которую держал за хвост. Поначалу я решила, что она мертва, но подрагивающие усы и нос животного доказали обратное. В глазках-бусинках отражались наши с мамой изумленные лица.
— Какая хорошенькая! Откуда взялась? Она живая? Как ты её поймал? Может, она больная? — завалили Егора вопросами.
Подергивание задних лапок белки навело меня на здравую мысль.
— Nerve candi[56]*! Она парализована!
— Примерно так, — признал мой мужчина. — Случайно выпустил в неё заряд.
— Может, её выбросить? — предложила мама. — Смотри, как тяжело дышит. Наверняка заразная, а для ребеночка это опасно.
— А если на мех пустить? — поинтересовался Егор.
— Летом он жидкий, оттого и неноский.
— Ну вас, — выхватила я белочку и понесла к летнику, поглаживая. — Какой богатый хвостик! А какие замечательные ушки! Бедненькая моя. Представляю, каково тебе. Бельчатки ждут мамочку, а тебя охотник-злодей едва не укокошил.
— Эвка, между прочим, я тебя защищал! — крикнул вслед муж. — Хоть бы спасибо сказала.
— Спасибо! От меня и от белки.
Приоткрыв дверцу летника и подперев поленом, я положила белочку на порожек. Здесь её, немощную, никто не тронет, а когда она оклемается, то убежит в лес.
Чернику мы набрали быстро, а вот малину оставили на основное блюдо. Совки не помогут при сборе ягод с колючих кустов, поэтому набивать туеса придется дольше. Малинник располагался левее черничника, и Егор перенес костровища. Несмотря на прокол с белкой, он заразился азартом. Оказывается, охотнику-висорату не нужен лук со стрелами. Главное — попасть заклинанием в движущуюся мишень, и вуаля! — дичь схвачена. Воодушевившись, муж пропадал в окрестностях, то исчезая меж деревьев, то появляясь. Он прислушивался и приглядывался, но увы, дым от костров распугал лесных жителей. Я рассказала маме, в чем состоит суть nerve candi, и объяснила, что, в зависимости от величины заклинания, онемение мышечных тканей может длиться от нескольких часов до суток. А поскольку маленькая белочка приняла на себя удар, то парализация наступила практически мгновенно и протянется довольно-таки долго.
— Надо же, какие чудеса, — покачала головой мама.
— Ты видела результат, — кивнула я на домик, где осталась обездвиженная белка. — А когда увидишь заклинание, онемеешь от красоты. Оно переливается на свету всеми оттенками фиолетового, — заключила с восторгом, но мама скептически покачала головой.
— Гош, не переборщи! Отдача скрутит! — крикнула я мужу, показавшемуся из-за дерева. Он отмахнулся, мол, помню, не отвлекай от процесса.
— Есть хочу, — ответил. — Готовьте обед.
И мы с мамой взялись за готовку. Развели огонь в костровище возле летника, выложили в котелок говяжью тушенку с гречневыми хлопьями из пакетика и залили водой из бурдюка. Вскоре по поляне поплыл аппетитный дух, от которого я чуть не подавилась слюной. Обед вышел вкусным и сытным, наверное, потому что оказался приправлен свежим воздухом с хвойным ароматом. Ложки работали дружно, выгребая содержимое котелка. Каша из концентрата вприкуску с огородной зеленью и хлебушком пошла на ура. Муж и слова не сказал на то, что ему пришлось есть деревянной ложкой. После обеда он сладко потянулся:
— Эх, хорошо.
Никто и не спорит. Просто замечательно.
— Ой, смотрите, — показала мама.
Из летника вывалилась жертва стихийной охоты. Посидела, повертела ошалело головой, осмысливая действительность, и пьяненькими шажками двинулась к ближайшей сосне.
— Эгей! — крикнул Егор, и спугнутая белка взлетела по стволу, но не удержалась и свалилась с шумом в заросли. Мышцы-то не до конца оттаяли. Мы смеялись до колик, а белка кривыми зигзагами драпанула в лес, заваливаясь то на один бок, то на другой.
52
После трапезы мы продолжили сбор малины, и Егор напомнил, чтобы я не усердствовала. Он опять отправился в обход территории, но с гораздо меньшей жаждой охоты. Когда муж удалился на достаточное расстояние, я решила, что подоспел благоприятный момент.
— Мам, Мурена тебе угрожал?
— Нет, — ответила она, напрягшись.
— Не отпирайся. Я же вижу. Он смотрит на тебя так, будто хочет слопать.
— Эвочка, тебе показалось. — Мама отвернулась к стеблю, усыпанному ягодами, пытаясь скрыть замешательство.
— Вовсе нет. Слушай, у тебя не болела голова после разговоров с ним? Мышцы не тянуло? Может, озноб или сухость в горле? Случались провалы в памяти? К примеру, пять минут назад ты говорила с Муреной у калитки, а опомнилась в доме, но хоть убей, не помнишь, как там оказалась. Было такое?
— Не было.
— Чего же он добивается? — размышляла я вслух. — Ну, а ты? Неужели не замечаешь?
— Эвочка, не бери в голову. Он кат. Ему положено смотреть на всех с подозрением.
— Нет, не на всех. Вдруг он надеется выведать секрет самородного золота? Надо припереть его к стенке. Пусть объяснится начистоту.
— Нет! — воскликнула мама. — Не нужно никуда его припирать.
— Почему? Меня напрягает, когда он сверлит тебя взглядом. Никого не сверлит, а к тебе привязался.
— Это пустяки, Эвочка. Не обращай внимания.
— Ничего себе пустяки. Меня, например, они нервируют. Вот поеду в Магнитную и скажу Клещу, что его подчиненный не дает житья моей маме.
— Эвочка, нет! Он не угрожал мне ни разу. И не выведывал. Просто у него взгляд… тяжелый, — сказала мама замученно. Видно, я допекла подозрениями и угрозами.
— Вот именно, тяжелый, — согласилась я и представила Мурену: как он коробки носит и на маму зыркает, а она кусает губы. — Постой! — осенило меня. — Так он смотрит на тебя… как мужчина?!
— Не хочу говорить об этом. — Мама переключилась на следующий стебель с малиной. — Это неправильно. Ты моя дочка, и… словом, это неправильно.
— Почему?
— Потому что я не могу обсуждать с тобой. Это стыдно.
— Значит, у вас что-то было?!
— Эва! Не было ничего и быть не может.
— Что-то я совсем запуталась. Почему стыдно-то?
— Нехорошо это. Да я кем я выгляжу в твоих глазах?
— Чего стыдиться, если ничего не случилось? — Я искренне не понимала причину маминого смущения. — И в моих глазах ты самая лучшая мама на свете: умная, добрая и красивая… Давай так: поделимся тем, за что нам стыдно. Ты — своим, а я — своим.
Мама с неохотой согласилась и то лишь потому что распереживалась, узнав, что у меня есть постыдная тайна.
На деле всё оказалось не так уж страшно, а целомудренно и неопределенно. Ну, посматривал Мурена на маму, как волк на овечку — всего-то делов. Если бы как волк! Как людоед смотрел. А настоящее его имя — Глеб, и он уже полгода служит на побережье, нанявшись по контракту.
— Вот видишь! Значит, с ним можно адекватно общаться.
— Какое там, — махнула мама рукой. — Женщины судачат о каждом приезжем, вот и прислушиваюсь, а на него и глаза боюсь поднять. И вообще, это мои домыслы. Смотрит и смотрит. Да и нечасто мы сталкиваемся.
— Ничего себе домыслы. Он бы сожрал тебя, если бы мог.
— Эвочка, неудобно это, — оглянулась мама, словно боялась, что наш разговор услышат. Но иных слушателей помимо меня не нашлось, потому что Егор охотился. Поодаль сверкнул фиолетовый отблеск заклинания, размазавшегося о ствол березы.
— Ничего неудобного, — заверила я. — Наоборот, хорошо, что прояснилось сейчас, а не потом, когда я потребовала бы объяснений от Мурены. Странный он мужик. Молчит и смотрит. Хоть бы уж признался, и дело с концом.
И не просто так смотрит, а свирепо, словно мама в чем-то виновата. И вообще, симпатия Мурены под большим вопросом. Когда женщина нравится мужчине, он смотрит на неё с нежностью и с лаской. Вот как Мэл смотрел на меня в первые дни знакомства. Хотя нет, неудачный пример. Поначалу Мэл убегал от неизбежного и смотрел на меня как на повод для развлечений и дрессуры.
Все-таки маме виднее. Интерес мужчины чувствуется интуитивно. Глянул пристально и дольше обычного… Окинул взглядом так, что горячо стало, и сердце заколотилось как сумасшедшее… Быть может, Мурена прежде не знал о светлых чувствах. Всю жизнь прослужил по контрактам и не заморачивался телячьими нежностями. А теперь не возьмет в толк, что с ним творится, и поэтому бесится, заодно и маму нервирует. К тому же, она из местных, из каторжных, а Мурена — висорат, вот он и ненавидит удвоенно: себя — за слабость, а маму — за провокацию. Однозначно псих.
Но сколько бы Мурена ни запугивал маму угрожающими взглядами, они не возымели толку. В этом и состояла её "постыдная" история. Мама по-прежнему считала дикостью обсуждение с дочерью поведения какого-то мужика. Чай не подружки, чтобы делиться откровениями. Было бы чем делиться, — хмыкнула я. Сомневаюсь, что мама вообще могла посоветоваться с кем-нибудь, потому что её снедал стыд. Вдруг она напридумывала невесть что, а на самом деле ничего нет?
— Да и кто я такая? — вопросила мама с мукой. — Он же молодой. Тридцать пять ему. А я старуха…
— Мама! — я отставила туес и бросилась к ней. — Мамуля! Да ты самая красивая и самая умная! И молодая! И нечего годы считать! Тьфу на него, бесхребетного. Если не решился с тобой поговорить, значит, не стоит он того.
— К тому ж, он из висоратов, — вздохнула мама тяжко. — А я… Однажды обжегшись, всю жизнь на воду дуешь. Да и смеяться надо мной будут. Мол, напала на старуху проруха, тянет на приезжих. Ему-то что? Отработает по контракту и уедет, как и твой отец. Наши женщины до сих пор судачат: мол, не смогла я удержать мужа и не старалась.
— Рты бы им позашивать, — выругалась я. — Пусть со своей жизнью разбираются, нечего чужую по косточкам перемывать. Мам, а как ты с отцом познакомилась?
— Он приезжал в Магнитную по делам. Молодой, красивый. Два месяца здесь провел и уехал. У нас за приезжими гоняются как за манной небесной. Надеются выбраться с побережья. Так что у меня и шансов-то не было. А Карол… он увидел меня… и предложил выйти замуж.
— Что, прям так и предложил? Сразу? — удивилась я.
— Да, сразу. Да еще и уговаривал, — улыбнулась мама лукаво. — А меня называли дурой за то, что хвостом верчу и не даю. А я не вертела.
— Но ведь вы поженились…
— Поженились. Твой отец умел быть настойчивым. Обаятельный, шутил много.
Фантастика какая-то. Наверное, мы о разных людях говорим. Обаятельный шутничок папуля. Ну-ну.
— Ты его любила?
— Любила… наверное. Разве ж такого красавца не полюбишь? Он и ухаживал красиво… Позже приезжал, когда тебе три месяца исполнилось. И через два года вернулся, о твоих потенциалах спрашивал. Остановится в Совете, погостит день-два и обратно на Большую землю. Всё казалось, что он бежал — от меня, от нас с тобой. Проговорился как-то, что тянет его сюда, аж сердце щемит, и что стоит больших усилий не остаться на побережье насовсем. Потом и вовсе развод потребовал да тебя забрал. В последний раз приехал чужой, незнакомый… А я успела отвыкнуть и без него справлялась.
— На твоем месте я бы отвесила ему пощечин на прощание, — сказала я гневно. За то, что, скотина, маме жизнь испоганил. Мама одна-одинешенька жила, без родителей. Молодая, красивая. А тут приезжий позер её увидел и решил ухлестнуть. Вот и доухлестывался. Мамину жизнь изломал, а сам крутится сейчас в министерском кресле и перевороты устраивает.
— Да я ж ни о чем не жалею, — улыбнулась мама и пригладила мои волосы. — У меня выросла замечательная дочка, скоро внучек родится. Было ради кого жить и ждать.
— Мам… — всхлипнула я и заревела. Проклятая сентиментальность. Плачу по любому поводу и без него. — Ну их, мужиков… Все беды от них, толстокожих бегемотов.
— Верно, — улыбнулась она, утерев слезы.
— А он тебе нравится? — швыркнула я, проплакавшись.
— Кто?
— Ну, этот… Мурена.
— Бог с ним, с Муреной, — отмахнулась она. — С ним всё сложно.
— А кто такой Николаша? — вспомнила я слова Софьи Николаевны, и мама смутилась. Ага, упоминание о Мурене не вводило её в смущение и не румянило щёки.
Оказалось, Николаша или цивилизованно Николай — из "свежих" и живет на побережье два года. Ему сорок, он судим за нарушение статьи о запрете на использование дефенсора. Год прожил в Березянке, работал возницей, а потом приехал как-то в Магнитную и понял — его место здесь. Николаю доверили работать в запаснике и вести лимитные записи.
— А ведь он тебе нравится, — поддела я маму.
Нравится — не нравится, но и с Николаем сложилась неоднозначная ситуация. Его сослали на побережье пожизненно, однако на Большой земле остались жена и двое детей. А поскольку мама — человек строгих моральных принципов, то её напрягала ситуация с семейным положением Николая. Впрочем, он не проявлял особой настойчивости. Ухаживал за мамой робко и платонически, словно боялся вспугнуть, и, тем самым, давал время на раздумья.
— Ничего себе проблемка, — протянула я. Действительно, сложный вопрос. На Большой земле остались жена и дети Николая, а ему придется коротать остаток дней на побережье, за колючей проволокой и вспаханной полосой. Неожиданно вспомнился мой первый начальник, который уехал в каторжный край. Швабель Иоганнович где-то тут, на побережье! — озарило меня. И Марат где-то здесь, и Агнаил. Живут поди в Няша-Мари или в Березянке и в ус не дуют. Внезапно захотелось их увидеть, поздороваться и пожать руку. Черт, что за неустойчивость мыслей?
— На побережье можно приехать добровольно, — сказала я маме. — Жена Николая могла бы последовать за ним как близкая родственница. Ей разрешили бы.
— Очевидно, она не захотела, — улыбнулась мама грустно. — Наверное, прежде всего думала о детях. И я понимаю её решение. Приехав сюда, дети останутся здесь пожизненно. Николай больше года ждал жену в Березянке, обычно туда попадают все приезжие. И письма писал, но ответа не получил. Тогда он и решил начать жизнь с нуля.