— А если встретим Рэмула или Йорка? Рэм настучал на тебя тогда?
— Мы разобрались. На димикате[8]. Так что вопрос закрыт. Но при желании поднимем снова, если он рискнет здоровьем и поздоровается с тобой.
— И когда успели? Не помню. Ты пострадал? — разволновалась я.
— Когда переехал в общагу по соседству. Ты ж ничего и никого не замечала. Малость потрепали друг друга, но быстро оклемались. Да живой он, живой. Думаешь, от него легко отделаться? Эвка, твой пацифизм давит меня к земле. Жалеешь собачек, кошек, комариков, всяких идиотов…
Я беспокоюсь в первую очередь за тебя, несдержанный мой.
Неужели Мэл забыл, что первым напал на бывшего одноклассника, когда тот испытывал его терпение? Наверное, Севолод приложил руку к скоростной реабилитации племянника после димикаты. А я всё пропустила.
К немалому облегчению парней-провокаторов в клубе не оказалось, и веселье началось. Мы с Мэлом выпили на пару "бумбокс" и поделились послевкусием под улюлюканье компании.
— Поздравляю, — сказала я Мэлу на ухо. — С меня подарок.
— Ого! — заблестели у него глаза.
Зря, что ли, я просила Макеса о помощи? К тому же Вива тщательно подошла к подготовке сокрушительного облика и впихнула уйму советов, требовавших срочного воплощении, хотя и покрутила пальцем у виска, узнав о моем подарке.
— Молоко вскипело. Снимай пенку, — шепнула я Мэлу и, взяв за руку, повела "сырным" коридором в сектор с приват-комнатами. "Вулкано" заботился о своей репутации, но на всякий случай Макес перепроверил анонимность заказа. Накануне я выловила парня у святого Списуила, когда Мэл уехал на работу, и попросила об услуге и о том, чтобы он держал язык за зубами.
— Не вопрос, — ухмыльнулся он. И ведь не затребовал долг или иную оплату. Наверное, компенсацией стали мои пламенеющие щеки и смущенный лепет.
— Ты бывал здесь? — спросила, заводя Мэла в приват-комнату. Честно говоря, я сначала оробела, увидев стены, обитые красной тканью, и кресло посередине — с прямой высокой спинкой и наручниками на подлокотниках.
— Не скажу, — увильнул от ответа именинник.
Ишь, шифровальщик.
— Значит, бывал, — заключила я. — Придется произвести перезапись. Сотрем старые воспоминания, запишем новые. Прямо сейчас.
И развязала пояс у платья. Уверенно и развратно.
Интерактивное шоу начинается.
15
Первая половина лета выдалась жаркой и сухой. Город заполонили яркие зонтики, шляпки и кепки; солнцезащитные очки и веера стали неотъемлемым атрибутом горожан. Уважающие себя заведения оборудовали холодные зоны в пределах тротуара. Отдыхающая на скамейках публика бросала монетки в счетчики, чтобы поблаженствовать в прохладном оазисе. Пользовалась популярностью искусственная тень, создаваемая в местах скопления народа: ни козырька над головой, ни облака, закрывшего светило, а всё равно пасмурно.
— Что за климат? — ворчала я, выходя в третий раз из-под холодного душа.
— Умеренно континентальный, — ответил Мэл. — С запада — горы, до моря далеко. Южнее — пустыня. И антициклон — оттуда.
Хорошо, что в позапрошлом году тётка-вехотка произвела ремонт крыши общежития, умудрившись не украсть светоотражающую прослойку к кровле. Иначе мы засушились бы заживо, но сначала иссохли от обезвоживания. Окна квартирки выходили на восток, что тоже помогало от жары: во второй половине дня солнце терроризировало другую сторону здания. Вентилятор не выключался круглые сутки, но на Мэла напала бережливость: он решил не покупать кондиционер.
— Жарко два месяца в году. Перетерпим.
В итоге мы разгуливали по квартирке в нижнем белье и спали, не укрываясь. Я могла часами любоваться поджарой фигурой Мэла — и спереди, и сзади. Шрамы на его запястьях спрятались под загаром, а полоска шва от аппендицита едва заметно белела тонкой косой чертой. Теперь Мэл наблюдался в госпитале один раз в неделю.
Уф, душно. Холодильник набит бутылками с водой. С люстры свисает кубышка, она "сдулась" два часа назад, выпустив в пространство концентрированный запас gelide apexi[9], а через пять минут прохлады как не бывало. Мэл заленился менять кассету в кубышке — всё равно никакой пользы. Не помешал бы коктейль со льдом. Третий за вечер.
Мэл подошел ко мне сзади, по-хозяйски облапал, по его мнению, привлекательные места и выдохнул, уткнувшись носом в макушку.
— Черт, адски мечтаю о зиме. Эва, мы быстренько.
Действительно, недолго. Тут же, в кухне на столе, а потом продолжить наведение коктейля.
Бедный Мэл. Скупой платит дважды. Помимо изматывающей жары он подвергся атаке откровенными комплектами нижнего белья, в коем я дефилировала по квартирке. Халатик с терморегуляцией так и пролежал в шкафу на полке, уж больно мне нравились зеленые вспышки, которыми одаривали глаза Мэла.
Во второй половине июня началась летняя сессия, и я вышла на работу. Человеку несведущему покажется, что младших лаборантов развелось в институте как блох, и что им нечем заняться. На самом деле лаборанты пропадали в оранжереях, занимались переработкой растительных и прочих полуфабрикатов, вели учет компонентов будущих снадобий и лабораторного инвентаря, наводили порядок в помещениях после занятий, а также отрабатывали в животноводческом питомнике. В исключительных случаях младших лаборантов привлекали к экспериментальным работам, которые выигрывал институт в научных конкурсах.
Франц-Иосиф оказался понимающим руководителем и интересным собеседником. Он терпеливо разжевывал непонятности и охотно делился многим из того, о чем не упоминалось в справочниках и учебниках. Брокгаузен с удовольствием возился в земле, экспериментируя с дозами удобрений и с интенсивностью облучения вис-волнами, и с неохотой выходил в бренный мир, чтобы учить студентов-остолопов основам теории снадобий.
Мэл четко отслеживал мое передвижение по институту: когда надела халат, когда сняла, что делала, с кем делала и где. Я приучилась кратко и емко рапортовать в сообщениях, отправляемых ему по телефону.
О моем трудоустройстве прознал весь институт. Как-то в перерыве между занятиями я забежала в общежитие за зонтом, потому как прогнозисты обещали дождь, и в коридоре столкнулась с Алессом.
— Привет адептам науки и образования! — поздоровался рыжий. — Дело есть.
— Какое?
Парень протянул исписанный листок. Удобный способ общения. Никакого риска, если кто-нибудь вздумает подслушать или подглядеть.
Суть записки сводилась к взаимовыгодному сотрудничеству. Алесс незавуалированно предложил продавать ему как посреднику излишки полуфабрикатов и компонентов снадобий, минуя стадию оприходования, а также готовые снадобья. То есть попросту толкал на должностное преступление. Как говорится, листочек к листочку, цветочек к цветочку… В журнале учета вместо "40,51 грамм" делать запись: "41 грамм", а разницу складывать по крупинке в бутылочку.
"Нет. Не могу" — накарябала я и вернула записку.
— Как знаешь, — пожал он плечами. — Предложение в силе.
— Погоди! — крикнула ему вслед. Алесс вернулся, и я дописала на листке: "Есть вытяжка разъедалы. Почти триста мл. Изгот. в январе".
Парень подумал пару секунд и накатал ответ: "400. Еще есть?"
"Нет. И не будет" — вывело мое перо.
Таким образом, за четыреста висов я избавилась от едкой жидкости, отягощавшей мою тумбочку.
Рыжий как всегда удивил. Он торговал чем угодно, любое время дня и ночи, причем оперировал суммами по одному ему известной шкале расценок, но совершал сделки с умом, учитывая затратность изготовления и редкость компонентов снадобий. Сколько же навару он получил с вытяжки в качестве посредника?
Предложение соседа по этажу навело на размышления. Если Алесс подошел с запиской ко мне, значит, он подкатывал и к другим лаборантам. И кое-кто согласился на предложение рыжего, о чем говорили запасы снадобий в его хате. Между прочим, ничего шокирующего. При мизерном окладе каждый хочет жить, а не существовать, в том числе и младшие сотрудники.
Открытие озарило подобно молнии. Не я первая, не я последняя. Из института тащили всё, на чем можно поживиться, и продавали на черном рынке. Получается, в приписках и подлогах при учете обвинили Ромашевичевского, а если копнуть глубже, то выяснится, что институт опутан преступной сетью, действующей по отлаженной схеме "украл-вынес-продал".
Меня раздирали противоречия. Может, сообщить Стопятнадцатому или проректрисе? Просигнализировать. Ну, устроят тотальную чистку и разгонят персонал — и что дальше? Наберут новых работников, и они станут горбатиться за те же жалкие висоры. А кушать-то хочется, и не засохшую корочку хлеба единожды в день. И опять потечет из института ручеек, а хваленый Монтеморт не сможет перекрыть утечку лапой.
Получается борьба с ветряными мельницами. И не факт, что повышение окладов отобьет жажду больших денег. "Наличности много не бывает" — сказала как-то Аффа. Верно. Кому-то не хватает на ежедневные надобности, а кому-то — на яхты и бриллианты. Поэтому и масштабы воровства — разные.
Подумав, я решила не ворошить осиное гнездо и не портить отношения с Алессом. Рыжий выручал не раз в ответственные моменты. Кто знает, вдруг пригодится из колодца напиться? К тому же меня грела мысль, что парень владеет информацией о западном побережье в обход официальных источников. В моем воображении Алесс ассоциировался с хитрыми и неуловимыми контрабандистами, шныряющими по стране и знающими всё и обо всех.
Подработка младшим лаборантом осложнила один момент — полнолуния. Мы жили от одного цикла до другого. На стене на видном месте висел лунный календарь, и Мэл зачеркивал крестиком дни, чтобы не забыть.
Как проходили полнолуния до моего трудоустройства? Как и прежде, разве что я более или менее научилась сдерживать себя и запоминала многое из того, что происходило. В дни икс Мэл дремал на занятиях. Он заранее отпрашивался с работы, восполняя отгулы отработкой в выходные дни, и послеобеденное время посвящалось постельным утехам. Если происходило наложение с теорией символистики, то мы попросту пропускали лекцию. Профессор Вулфу не сделал нам ни одного замечания по поводу отсутствия.
В дни икс мои феромоны фонтанировали, заливая и топя студентов мужского пола. Те смотрели зачарованно, пялились вслед и оборачивались. А из меня лезло желание искушать, соблазнять, совращать. Обласкать взглядом лопуха-второкурсника и располосовать его лицо в кровь. Вспыльчивость подпрыгивала в десятки раз, жажда перерастала в жестокость. Я не могла сконцентрироваться на чем-то дольше пяти минут, поэтому лекции превращались в пытку. А еще переживала за Мэла. Он выматывался и засыпал на ходу. В "лунные" дни Мэл переставал общаться с друзьями. Интуиция подсказывала, что он привязывал меня заклинаниями, наверное, сampanolo[10] или filuma[11]. Однажды, попросив прощения за то, что замучила его в очередное полнолуние, я пожалела. Мэл посмотрел оскорбленно и ответил в том же духе: мол, чтобы он да не обуздал какую-то зверюгу? Где это видано?
И он обуздывал. Мэл быстро уловил общую направленность игр и подчинял — агрессивно и безжалостно. Он стал дрессировщиком. Щелкал хлыстом, усмиряя мое второе "я". Заставлял втягиваться когти.
С лаборантством выживание в "лунные" дни усугубилось, но я нашла выход, заручившись поддержкой Стопятнадцатого. Мне разрешили работать половину дня, а с окончанием сессии — полный рабочий день. Предполагалось, что отработанное время будет копиться в счет будущих отгулов. Мэл тоже работал с утра до вечера, но в обязательном порядке приезжал на обед хотя бы потому, что студенческая столовая закрылась на лето, и приходилось питаться в столовой для преподавателей. А там обедал Альрик Вулфу.
Он здоровался с нами кивком головы, но держал дистанцию, глядя с надменностью. За время работы я ни разу не столкнулись с Альриком в коридоре или на лестнице. К тому же планировка этажей лабораторного крыла исключала эту возможность.
Сессию мы сдали вровень со студенчеством. Мэл показал неплохие результаты, учитывая, что пропустил половину занятий. Осенью поблажки кончатся, и придется изворачиваться, совмещая работу и учебу. Чтобы избежать отчисления за прогулы, подрабатывающие студенты, как правило, подавали в деканат заявление о самостоятельном изучении пропущенного на занятиях материала.
Я тоже худо-бедно приползла к финишу. С четверками и тройками, но с твердыми, а не полученными наобум и на авось. На лето индивидуальные занятия для меня отменили, чтобы возобновить с началом осеннего семестра.
Матусевич защитил кандидатскую диссертацию по камнеедам окаймленным и получил в лабораторном крыле треть этажа в свое пользование. Камнееды расползались как раковая опухоль. Однажды меня угораздило столкнуться в коридоре с Матусевичем, и он долго уговаривал посмотреть на уникальный процесс кормления малышаток. Я же отнекивалась, объясняя необходимостью срочной прополки грядок с взошедшей вареной свеклой. Её урожай не подвергают обработке, корнеплоды вырастают готовыми к употреблению.
— Боитесь, что камнееды оттяпают руку? — раздался за спиной насмешливый голос, и профессор Вулфу поздоровался рукопожатием с Матусевичем. — Или чего-то другого?
Не чего-то, а кого-то. Несмотря на свободное перемещение по институту, я до сих пор не решилась первая завести разговор с Альриком.
— Нет, — ответила, внезапно разволновавшись. Вот так, за доли секунды, температура поднялась до сорока градусов. Или до шестидесяти. Или до ста.
— Позволите полюбоваться на камнеедов, коллега? — спросил профессор, и обрадованный донельзя хозяин малышаток впустил нас в святая святых.
Ниши и полочки с горшочками занимали несколько смежных помещений, и лаборант, протянув Альрику тарелку с мелкими темными камешками, побежал в дальнюю комнату, чтобы вручную поменять температурный режим — что-то не заладилось в системе автоматического регулирования.
Профессор открыл дверцу ниши и ловко рассовал камешки по раскрытым половинкам. У него всё получалось ловко, за что бы он ни взялся. Сферические половинки медленно сошлись и начали перетирать полдник.
— Матусевич говорит, они слушают и понимают, — сказала я невпопад.
— Я тоже разговариваю с мензурками, и они отвечают мне, — признался Альрик с серьезным видом.
Наши лица отсвечивались в стекле. Мужчина в отражении наблюдал за жующими камнеедами и… смотрел мне в глаза. Во рту пересохло, сердце подпрыгнуло и забилось учащенно.
— Альрик Герцевич… Простите, что с обетом вышло неудачно. Всё перепуталось.
— Вы извиняетесь? — удивился он. — Это мне нужно выпрашивать прощение в надежде получить его когда-нибудь. Пойдя на поводу вашего синдрома, я присовокупил к типовому обету обмен кровью. Хотя жалкое объяснение не может служить оправданием. Это слабость, как верно подметил студент Мелёшин. Как переживаете полнолуния?
Зачем спрашивает? При звуке его голоса в горле становится щекотно, и сбивается дыхание.
— Не сомневался в вас, — заключил профессор. — Думал, будет хуже. Вы — стойкий оловянный солдатик.
Знал бы он, как нелегко дается оловянистая стойкость.
— Но почему чужие гены встроились в мои?
— Интересный вопрос. При других обстоятельствах я посоветовал бы детальное обследование, но, полагаю, вы не жаждете огласки. И в моей лаборатории не хотите обследоваться.
— Не хочу.
Мы помолчали.
— Могло ли повлиять "колечко" Некты? — спросила я. — Укусил и впрыснул что-нибудь в кровь. Стопятнадцатый сказал, вы изучали его.
— Некта? — удивился мужчина.
— Существо, сгоревшее в подвале. Генрих Генрихович признался.
— Я думал о рисунке на пальце, — ответил Альрик через некоторое время. — И у меня возникла гипотеза. Пожалеть вас или рубить правду-матку?
— Правду, — пробормотала я, впрочем, неуверенная, что хочу знать.