- Спятил? А приказ как же? В Особый отдел захотел?
- Не по-человечески это, - упрямо повторил Жан. – Мы ж не изверги – дважды убивать. Жалко парня – мальчишка совсем…
- А себя тебе не жалко? Мне, знаешь, своя шкура дороже.
- Да не узнает никто…
- Ты дурак, Вельен, - сказал Легран. – А куда мы его денем? Оставим тут, что ли? Чтоб нам завтра шею намылили?
Жан потоптался, помолчал. Потом проговорил тяжело:
- Знаю, куда. Я сам. Я все сам. Ты… только молчи, ладно?
Легран скептически оглядел неподвижное тело.
- Не дотащишь ты его, по дороге сдохнет. Крови много потерял. Или перевяжи хоть…
- Чем?
- Да вон своей рубашкой, если такой добренький.
Спорить и выбирать было не из чего и некогда. Жан торопливо отодрал несколько полос от собственной нижней рубашки, один рукав оторвал от сорочки принца. Наспех, но как мог аккуратно перевязал раны на боку, на груди и у ключицы… а эти, мелкие порезы, и так ладно - запеклись, уже не кровоточат; главное – дотащить.
Они засыпали пустую могилу, сверху набросали травы, чтоб не таким заметным казался холмик. Отряхнули руки, оделись. Легран огляделся:
- Никого… Слушай, не валяй дурака, а? Огребешь ведь…
Он помог Жану взгромоздить на загривок тяжелую ношу и предупредил честно:
- Дальше – сам. Я промолчу, пока не спросят, но… ты понимаешь. На дыбу я не хочу.
Эта дорога показалась ему бесконечной. От имения графа Радича до предместья, где жила тетка Жаклина, было всего-то пара миль. Но ночью, да с грузом на горбу, да от каждого факела шарахаясь… Несколько раз Жан останавливался, опускал неподвижное тело в пыль, обессилено падал наземь рядом. И каждый раз иглой прошивал его страх – а ну, как зря? А ну, как мертвый уже? Торопливо прижимал он дрожащие пальцы к шее того, кого нес, матерясь про себя – и, уловив тоненькое биение жизни, крестился испуганно и облегченно. А лучше б, думалось теперь, если б ниточка та оборвалась – по крайней мере, бояться не пришлось бы, как боится он сейчас.
Бог весть как он не наткнулся на патруль, да как не остановил его никто, пока Жан – сам весь перепачканный кровью, уже почти безумный – не постучался в маленькое окошко дома на отшибе. Слава тебе, Господи, дом тетки был крайним на улице, а дальше – поля да перелески, а потом - тракт. Собаки брехали, конечно, но тетка не спала еще – быстро открыла дверь.
- Господи, - охнула она и всплеснула руками, - это что ж с тобой приключилось?!
- Не со мной, тетка, - выговорил Жан, отдуваясь, переступая через порог, сгибаясь под тяжестью ноши. Зазвенело попавшее под ноги ведро, Жан выругался. – Вот… помоги.
Жаклина без лишних слов ухватила, перекинула бессильно висящую руку через плечо. Скомандовала:
- На кровать давай…
Вдвоем они отволокли его в «чистую горницу», на единственную кровать. Тетка кровать эту берегла, на ней только гостей почетных укладывала – кума с кумой да его, Жана, когда он ночевать приходил. Эх, тетка, знала бы ты, кого теперь туда тащишь.
- Это кто ж такой? – отдышавшись, спросила тетка, быстро закрыла дверь и посмотрела на любимого племянника подозрительно. – Где взял?
Жан кашлянул смущенно, пригладил волосы, отряхнул мундир. Мимоходом подумал, что, наверное, весь перепачкался в крови. А что он мог ответить?
- Да шел, понимаешь, по улице… в патруле я сегодня. Смотрю, мили за полторы за Воротами лежит в канаве. По виду – благородный. Я и подумал: может, ограбили да бросили? А он живой вроде.
- А сюда-то зачем приволок?
- А куда его было, тетка? В город тащить – ночь, Ворота закрыты. А до утра он концы отдаст.
- А у меня если концы отдаст?
Жан сглотнул.
- Ты… а вдруг не отдаст? Ты ведь знаешь, чего и как. Ну, ты перевяжи его хоть. Очнется – чай, отблагодарит.
- Отблагодарит, как же, - проворчала тетка, занавешивая окошко и зажигая свечу. Взгромоздила на печь котел с водой, сняла висевшую над косяком связку сухой травы. – Они, благородные, так и ждут, чтобы спасибо сказать. Раз скажут – больше не захочется.
Она помолчала, подумала. Потом вздохнула, повязала передник, убрала волосы под платок.
- Ладно, Бог с тобой. Вздувай давай огонь да еще воды мне принеси. Ты, что ли, в карауле нынче?
- Точно, тетка. Хватятся меня… идти бы мне надо.
- Ничего, не убудет, успеешь. Ты мне хоть раздеть его помоги, а уж перевяжу я сама, и уберу все потом.
Она посмотрела на него – и охнула:
- А перепачкался-то как! Как же ты такой обратно придешь? Скажут – убил кого… Снимай-ка давай свою амуницию, я застираю…
- Да как же…А обратно я как пойду?
- Пойдешь. Я застираю, и пойдешь. Снимай!
Решительно засучив рукава, тетка прошла в горницу. Через несколько минут оттуда послышался ее голос:
- Надо ж, изверги, как изватлали человека. Ведь места на нем живого нет. Как еще жив до сих пор, не пойму я…
Жан вывалился от тетки совершенно измученный. Прислонился к плетню, поднял голову, посмотрел на темное небо, поежился. Надо бы торопиться, чтобы успеть до утра, но совершенно не держали ноги. Тряслись пальцы, очень хотелось закурить, а еще лучше – выпить. Выпить, напиться, ни о чем не думать, забыть все, как страшный сон. Дурак, мелькнула у него первый раз ясная мысль. Ох, и дурак.
Где-то в глубине души Жан подозревал, что еще не раз придется ему раскаяться в той непрошеной жалости. Но – назвавшись груздем, полезай в кузов. Что сделано, того не поправить.
Жан махнул рукой и побрел прочь по темной улице. Ладно, авось пронесет.
В казарму Жан вернулся перед рассветом. Зевая во весь рот, он брел по длинному коридору, мечтая, как сейчас угреется под одеялом и соснет еще хотя бы полчасика, а лучше бы совсем не вставать. За драную рубашку нынче влетит, и мундир до побудки высохнуть не успеет… где бы повесить?
Едва он сел на нары и принялся стягивать сапоги, как Легран, спавший рядом, зашевелился и открыл глаза.
- Ты как? – шепотом спросил он.
- Нормально все, - так же шепотом ответил Жан, падая и укрываясь одеялом.
Легран смерил его подозрительным взглядом и хотел еще что-то спросить, но Жан уже отвернулся и закрыл глаза.
Утром, только их выстроили на плацу, к командиру подбежал молоденький вестовой – взмыленный, запыхавшийся. Подлетел, вытянулся, что-то тихо сказал.
Старшой нахмурился.
- Таааак. Рядовой Вельен, рядовой Легран.
Двое переглянулись озабоченно и сделали два уставных шага вперед.
- Пойдете… туда, - старшой неопределенно мотнул головой куда-то в сторону.
Куда «туда», было и так понятно. После подобных ночных заданий отличившихся часто вызывали в это самое «туда», и каждый раз счастливчики возвращались обласканные; реже – обруганные… реже – потому что обруганные обычно вовсе не возвращались, и о судьбе их предпочитали не спрашивать. В глазах оставшихся в строю товарищей по ночному делу Жан прочел откровенную зависть. И вздохнул.
- Нарвались, - прошипел Легран.
- Обойдется, - так же тихо процедил Жан. – Не боись.
О том, что сам боится до судорог, Жан, понятное дело, говорить не стал. Еще не хватало.
Коленки дрожмя дрожали, пока шли они – не к канцелярии, как обычно, а к двум оседланным лошадям, ждущим их у ворот. Пока ехали утренними улицами столицы, Жан все смотрел, смотрел на восходящее солнце. Неужели это последнее солнце в его жизни? Неужели их ведут в тюрьму, из которой никогда не возвращаются?
А, в самом деле, куда они едут? Обычно с отличившимися беседовал или ротный, или – если уж очень важное дело – командир полка или какой-нибудь чин из Особого отдела. И далеко идти бывало не надо, а если кому-то требовалась конфиденциальность, то для такого дела как нельзя лучше подходил кабинет командира полка. Куда же они едут, думал Жан – и с замиранием сердца увидел, как их провожатый свернул к Башне.
«Кранты», - мелькнула мысль.
Солнце било в глаза, прорывалось в широкие, незавешенные окна в маленьком кабинете в совершенно неприметном здании, притулившемся рядом с Башней. Серый кабинет, серая мебель, серые стены. И высокий, худой, горбоносый человек в сером штатском костюме, профилем напоминавший хищную птицу, казался совсем не страшным – если не смотреть ему в глаза. А если посмотреть…
Не старшой, не командир – Сам…
Хорошо, что мальчишка не попал к нему живым, мелькнула у Жана совершенно неуместная мысль.
Гайцберг несколько секунд разглядывал их, вытянувшихся во фрунт, – как мух, наколотых на булавку. Затем негромко и коротко спросил:
- Закопали?
- Так точно, ваша светлость! – гаркнул Жан и принял вид совершенно придурковатый.
- Все сделали, как надо? – еще тише поинтересовался герцог, и взгляд его стал холодным и угрожающим.
Легран попытался что-то сказать, но из горла его вылетел сдавленный писк.
- Так точно, ваша светлость! – опять гаркнул Жан, глядя мимо герцога и еще больше дурея от страха.
- Вас видел кто-нибудь?
- Никак нет, ваша светлость!
«Молчи, - умолял он про себя Леграна, - только молчи, прошу тебя».
Легран молчал.
Герцог задумчиво прошелся по кабинету взад-вперед.
- Место запомнили?
Какой ответ ему нужен? Да или нет?
- Так точно, ваша светлость! – единственный выход – казаться полным идиотом.
- А ты? – поинтересовался герцог, останавливаясь напротив Леграна.
- Так точно, ваша светлость, - тихо промямлил он.
- Так вот, господа рядовые… Место это – забыть! Понятно вам? Выкинуть из головы, как будто его никогда не видели, как будто не бывали там вовсе. Про важность операции говорить не буду – не дураки, - Гайцберг с глубоким сомнением поглядел на Жана. – Про то, что молчать должны, тоже знаете?
- Так точно, ваша светлость!
Гайцберг поморщился.
- Если не хотите оказаться на дыбе, советую меньше пить.
- Почему? – осмелился пискнуть Легран.
- Потому что у пьяного на языке не всегда то, что надо, - снизошел до объяснений герцог - видно, настроение у него с утра случилось хорошее.
Он еще раз окинул обоих взглядом.
- Вот, возьмите.
Он швырнул им увесистый мешочек и усмехнулся:
- Поделите на двоих по совести. И впредь не врать, ясно? Благодарю за службу, идите, - буркнул он, отворачиваясь.
- Служим королю и короне! – выпалили оба, снова вытягиваясь.
Едва оказавшись на улице, Жан взвесил в руке мешочек – и сунул его Леграну.
- Ты чего? – опешил тот. – На двоих же…
- Бери, - тихо проговорил Жан и оглянулся. – Бери. Только молчи, ладно?
Легран поспешно сунул мешочек в карман.
- Куда ты дел-то его? – спросил он сочувственно.
- В канаву вывалил, - буркнул Жан. – Куда его еще девать. Может, подберет кто. А нет – ну, туда ему и дорога…
* * *
Самое тяжелое занятие на свете – ждать. Ждать – и неважно, хорошего или плохого. А если и первое, и второе переплетаются, и не знаешь, что за чем последует, то жизнь вообще прекрасной покажется… сначала, а через минуту ты поймешь, что ошибся.
Ждать лорд Лестин умел, но не любил. Правда, за последний год он здорово этому научился.
Нельзя сказать, что старый лорд вел себя нетерпеливо или роптал на судьбу. Внешне невозмутимый, спокойный и уравновешенный, он мог дать фору любому царедворцу. Но разве это поможет? Можно спрятать, скрыть нетерпение в голосе или дрожание пальцев, но как скроешь стук сердца?
У лорда Лестина не было ни детей, ни семьи. Может быть, поэтому, думал старый воспитатель, он был так привязан к своему воспитаннику. Вернее, это сначала он думал, что поэтому. А потом просто понял, что будь у него сын, он любил бы воспитанника не меньше. Подчас он понимал короля Карла, который бешено орал на сына, но так же бешено гордился им. Он тоже гордился. Всегда. Каждую минуту. И ждал.
Вот и теперь оставалось – ждать…
Еще одна ночь – и все будет хорошо.
…Лестин ждал до утра, вздрагивая от каждого шороха, то и дело вскакивал, подходил к окну и, прячась за тяжелыми шторами, всматривался в черноту улицы. Ждал – сначала знакомых шагов, потом – топота солдатских сапог, потом уже вовсе неизвестно чего, но ждал – и только на рассвете забылся недолгим сном, свернувшись в три погибели в кресле, свесив голову на плечо и открыв рот во сне.
Утром лорд Лестин понял, что ожидание напрасно и Патрик не придет. И нужно ехать во дворец, потому что нужно… А потом обрадовался: ну, конечно же! Патрик встретился с Марчем, все хорошо, но было слишком поздно уже, и они остались в городе. И сейчас все разъяснится, нужно только увидеть Марча...
И утро было таким хорошим, прохладным по-осеннему и ясным, так рвалось с небес солнце, обещая светлый день, что лорд Лестин приободрился. Дорога до дворца даже не показалась ему такой длинной, как вчера. Улицы Леррена сияли, умытые предрассветным дождиком. Отпустив кучера и наказав ему вернуться ко дворцу к вечеру, Лестин крякнул и пригладил бороду. И чего волновался, старый дурак? Марч наверняка уже здесь…
Лорд Марч действительно был здесь – они столкнулись в коридоре, Марч шел с кипой каких-то бумаг, хромая и припадая на покалеченную когда-то ногу. И посмотрев на тщательно выбритое его лицо, на котором сквозь слой пудры все-таки проступала усталость, встретив измученный и растерянный взгляд, Лестин все понял. Они прошли друг мимо друга, только коротко поклонившись на ходу. Но в ту минуту, когда они встретились глазами, Марч едва заметно покачал головой.
Лестин кивнул сухо – и свернул к лестнице. Солнце померкло. Постоял у перил, морщась и потирая левую сторону груди – что-то стало побаливать сердце. И пошел тяжело по ступенькам вверх – в покои Его Величества короля Августа.
Малыш лежал в жару, полуприкрытый легкой простыней, откинув голову. Он уже несколько часов никого не узнавал. Бесшумно суетился у его постели лекарь, темно-малиновые шторы были задернуты, горели несколько свечей. Пахло воском, лекарствами и молоком. Большой плюшевый медведь сидел, одиноко растопырив лапы, в кресле в углу; на ковре у входа валялись бумажные голуби.
Запекшиеся, обметанные лихорадкой губы, прикрытые глаза, обведенные голубоватыми тенями, тонкая шейка вся в ярких пятнах сыпи… Его Величество король Август Первый Дюваль, малолетний правитель Лераны… мальчик шести лет от роду.
Когда Лестин, стараясь ступать по ковру неслышно, подошел к огромной кровати, от полога отделилась невысокая фигурка. И только по шороху платья и золотым волосам лорд Лестин узнал Изабель – так осунулось и похудело за эти дни ее лицо.
- Как он? – едва слышно спросил лорд.
- Плохо, - так же полушепотом отозвалась принцесса.
- Что говорят лекари?
Изабель молча покачала головой. И понимай как хочешь…
Старый лорд осторожно коснулся ее руки, успокаивая и утешая. Глаза принцессы были сухими, губы твердо сжаты – и только теперь Лестин увидел, как изменилась и повзрослела Изабель за это время. Одета она была очень аккуратно и строго, волосы стянуты в узел на затылке, поверх платья – передник сестры милосердия, но главное не в этом – по-взрослому усталыми и твердыми стали прежде веселые ее глаза. Горькая жалость и тяжелая ненависть толкнулись в его душе. Эх, девочка, девочка, да по силам ли тебе… тебе – и этому ребенку, ставшему игрушкой в руках жадных до власти взрослых.
- Как себя чувствуют их высочества? – так же негромко спросил лорд.
- Они сейчас в детской, - отозвалась Изабель, - с мадам Фивен. Занимаются рисованием. Мессир Тюльен опасался за их здоровье и распорядился удалить девочек подальше, но теперь, кажется, опасности нет. Их высочества чувствуют себя хорошо.
- А вы?
Девушка пожала плечами:
- Я болела скарлатиной в детстве и поэтому могу не бояться.
И прерывисто вздохнула. Видно было, что она очень устала, и Лестин решился предложить:
- Быть может, вам следует пойти отдохнуть, ваше высочество?
- Да, - кивнула принцесса, - скоро я уйду и вернусь только к ночи. – И добавила, помедлив, тихонько: - Я не хочу оставлять его на ночь одного…
Понятно, подумал старый лорд. Не «не хочу», а «боюсь» - вот что она хотела сказать.
Изабель быстро огляделась – и сделала знак лекарю выйти, тот послушно попятился за дверь. Принцесса коротко вздохнула, шагнула еще ближе, так близко, что лорд Лестин ощутил слабый запах ее духов и дыхания.