— Конечно, нет! — фыркнула она. — Мне еще нет девятнадцати лет.
Я плохо слышал. Я удивлялся, как мне до сих пор не приходило в голову, что девушка из сада могла быть замужем.
Я не знал, какое отношение ко всему имел ее возраст, но я был рад узнать, что ей еще не семьсот лет. Я часто думал, сколько ей лет, хотя здесь, на Венере, это в общем-то не имело значения. Здесь, в единственном из всех мест Вселенной, людям было действительно столько лет, на сколько они выглядели — по меньшей мере это верно в отношении их внешней привлекательности.
— Так ты уходишь? — требовательно спросила она. — Или мне позвать кого-нибудь из вепайян и сказать, что ты нанес мне оскорбление?
— Чтобы меня убили? — спросил я. — Нет, я никогда не поверю, что ты так поступишь.
— Тогда уйду я, — постановила она. — И помни, что тебе не дозволено больше ни видеть меня, ни говорить со мной.
С этим прощальным и отнюдь не обнадеживающим ультиматумом она покинула комнату, выйдя в соседнее помещение своих апартаментов. Похоже, это был конец аудиенции. Я никак не мог последовать за ней, так что я повернулся и безрадостно направился в капитанскую каюту в башне.
Когда я обдумал все, что произошло, мне стало очевидно, что я не только не продвинулся вперед. Теперь казалось мало правдоподобным, что я когда-нибудь это сделаю. Похоже, между нами существовал непреодолимый барьер, хотя я не представлял себе, что бы это могло быть.
Я не мог поверить, что она совершенно ко мне равнодушна. Хотя, быть может, я думал так исключительно в силу собственного эгоизма. Она достаточно прямо дала понять, как словами, так и действиями, что не желает иметь со мной ничего общего. Я несомненно был persona non grata.
Несмотря на все вышеперечисленное, а, может, и благодаря этому, я понимал, что вторая, более долгая встреча послужила только тому, что моя страсть разгорелась еще сильнее. Я был в совершеннейшем отчаянии.
Ее присутствие на борту «Софала» непрестанно искушало меня. Ее заявление о невозможности никаких отношений между нами только заставило меня еще сильнее желать быть с ней. Я был крайне несчастен, а монотонное течение нашего обратного плавания к Вепайе не давало возможности отвлечься. Я хотел, чтобы мы встретили какой-нибудь корабль, потому что любой встреченный корабль был бы вражеским.
Мы на «Софале» были вне закона — пираты, буканьеры, каперы. Я склонялся скорее к последнему, более мягкому определению нашего статуса. Разумеется, мы еще не получили повеления Минтепа осуществлять нападения на корабли Торы для блага Вепайи, но мы нападали на врагов Вепайи, так что я полагал, мы можем требовать сомнительной чести считаться каперами. Однако любое из двух других имен тоже не огорчило бы меня. В слове «буканьер» есть какой-то залихватский оттенок, который тешит мою фантазию, в нем чуть больше возвышенной романтики, чем в слове «пират».
Имя, слово значит очень много. Название корабля — «Софал» — мне понравилось с самого начала. Быть может, значение этого имени и подсказало то занятие, которому я был намерен предаться.
«Софал» значит «убийца». Глагол «убивать» звучит «фал», приставка «со» имеет то же значение, что и английский суффикс «er». «Вонг» — по-амториански «защищать», следовательно, название «Совонга», нашей первой добычи, значит «защитник». Однако «Совонг» не оправдал своего имени.
Я все еще предавался раздумиям по поводу имен, пытаясь таким образом отвлечься от мыслей о Дуари, когда вернулося Камлот. Я решил воспользоваться этой возможностью, чтобы задать ему несколько вопросов касательно амторианских обычаев, которые определяли правила поведения между мужчинами и девушками. Он сам дал к тому повод, спросив меня, виделся ли я с Дуари с тех пор, как она послала за мной.
— Я виделся с ней, — сказал я. — Но мне непонятно ее отношение ко мне. Выходит, что смотреть на нее — это чуть ли не преступление.
— Это было бы преступлением при обычных обстоятельствах, — ответил он, — но, разумеется, как я тебе уже объяснял, обстоятельства, в которых она и мы оказались теперь, сводят к минимуму важность некоторых освященных временем вепайянских законов и обычаев.
Вепайянские девушки достигают совершеннолетия в двадцать лет. До этого времени они не могут вступать в союз с мужчиной. Обычай, который имеет практическую силу закона, налагает еще более серьезные ограничения на дочерей джонга. Они не должны даже видеться или говорить ни с одним мужчиной, за исключением кровных родственников и нескольких тщательно избранных доверенных лиц, пока им не исполнится двадцати. Если они нарушат закон, это означает бесчестие для них и смерть для мужчины.
— Что за идиотизм! — взорвался я.
Я начал понимать, каким ужасным и отвратительным должно было предстать в глазах Дуари мое противозаконное поведение.
Камлот пожал плечами.
— Возможно, этот закон глуп, — сказал он. — Но это закон. А в случае Дуари его соблюдение много значит для Вепайи, потому что она — надежда Вепайи.
Я уже слышал по отношению к ней эти слова, но не понимал их смысла.
— Что ты имеешь в виду, говоря так? — спросил я.
— Она — единственный ребенок Минтепа. У него никогда не было сына, хотя сотни женщин хотели бы родить ему наследника. Династия окончится, если у Дуари не будет сына. А если у нее будет сын, то совершенно необходимо, чтобы его отец был достоин быть отцом джонга.
— Они уже выбрали отца ее детей? — спросил я.
— Конечно, нет, — ответил Камлот. — Речь об этом зайдет только после того как ей исполнится двадцать лет.
— А ей нет еще и девятнадцати, — заметил я со вздохом.
— Нет, — согласился Камлот, внимательно гляля на меня. — Но ты ведешь себя так, словно этот факт для тебя очень важен.
— Так оно и есть, — признал я.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я собираюсь жениться на Дуари!
Камлот вскочил на ноги и выхватил меч. Впервые за все время нашего знакомства я видел, чтобы он проявил признаки столь серьезного волнения. Я решил, что он собрался убить меня, не сходя с этого места.
— Защищайся! — воскликнул он. — Я не могу убить тебя, пока ты без меча.
— А почему ты хочешь меня убить? — спросил я. — Ты сошел с ума?
Острие меча Камлота медленно опустилось к полу.
— Я не хочу убивать тебя, — сказал он печально, все нервное напряжение ушло из него. — Ты мой друг, ты спас мою жизнь. Я бы лучше умер сам, чем убил тебя, но то, что ты только что сказал, требует чьей-нибудь смерти.
Я пожал плечами; мне это было недоступно.
— Что я такого сказал, Камлот? — пожелал узнать я.
— То, что ты собираешься жениться на Дуари.
— В моем мире, — сказал я, — мужчин убивают за то, что они отказываются жениться на девушке.
Когда Камлот угрожал мне, я сидел за столом и не двигался, теперь я поднялся и взглянул ему в глаза.
— Лучше убей меня, Камлот, — сказал я. — Потому что я говорю то, что думаю.
Мгновение он колебался, глядя на меня, затем вернул меч в ножны.
— Я не в силах, — сказал он глухо. — Да простят мне мои предки! Я не могу убить друга.
— Быть может, — добавил он, очевидно, в поисках какого-нибудь смягчающего обстоятельства, — ты не можешь нести ответственность за несоблюдение обычаев, о которых ты не знал. Я часто забываю, что ты не из нашего мира. Но теперь, когда я разделил твое преступление, простив его… Скажи мне, Карсон, что позволяет тебе надеяться на брак с Дуари?
Я хмыкнул.
Скажи, Карсон, — настойчиво повторил Камлот. — Я не могу стать большим преступником, чем уже стал, если выслушаю тебя полностью.
— Я намерен жениться на ней, потому что я люблю ее и верю, что она уже наполовину любит меня.
При этих словах Камлот был вновь шокирован. Он попросту ужаснулся.
— Это невозможно! — вскричал он. — Она никогда до сих пор не видела тебя; она не может знать, что творится у тебя в сердце или в твоем безумном мозге!
— Как раз наоборот, она уже видела меня раньше, и ей прекрасно известно, что творится у меня в «безумном мозге», — заверил я его. — Я сказал ей об этом в Куааде, и сегодня повторил снова.
— И она выслушала тебя?
— Она была потрясена не меньше, чем ты — признал я, — но выслушала меня. Затем она выбранила меня и велела уйти.
Камлот облегченно вздохнул.
— По крайней мере она в своем уме. Не могу понять, на чем ты основываешь свою уверенность. Она не может ответить взаимностью на твою любовь.
— Ее глаза выдают ее. А более убедительным доказательством может быть то, что она не рассказала о моем преступлении, ибо это привело бы к моей смерти.
Он обдумал сказанное мной и покачал головой.
— Все это чистейшей воды безумие, — сказал он. — Ничего не могу понять. Ты утверждаешь, что разговаривал с ней в Куааде, хотя этого не могло быть. Но если ты видел ее раньше, то почему ты так мало интересовался ее судьбой, зная, что она — пленница на борту «Совонга»? Почему ты сказал, что считал ее моей возлюбленной?
— До последних минут, — объяснил я, — я не знал, что девушка, которую я увидел и с которой говорил в саду Куаада, и есть Дуари, дочь джонга.
Спустя несколько дней, когда я снова беседовал с Камлотом у себя в каюте, наш разговор был прерван свистом за дверью. Когда я позволил посетителю войти, им оказался один из вепайянских пленников, освобожденных с «Совонга». Он был не из Куаада, а из другого вепайянского города, так что никто из других вепайян на борту ничего о нем не знал. Его имя было Вилор, и он казался порядочным человеком, хотя и очень молчаливым. Он проявлял серьезный интерес к анганам и часто проводил время с ними, но объяснял свою привязанность чисто научным желанием изучить птицелюдей, которых он до сих пор никогда не видел.
— Я пришел просить назначить меня офицером, — объяснил он. — Я хотел бы присоединиться к вам и разделить с вами работу и ответственность за экспедицию.
— У нас достаточно офицеров, — ответил я, — и команда полностью укомплектована. Более того, — честно добавил я, — я знаю тебя недостаточно хорошо, и не уверен в твоей квалификации. К тому времени, как мы достигнем Вепайи, мы будем знать друг друга лучше. Если тогда ты мне понадобишься, я дам тебе знать.
— Но я хотел бы делать что-нибудь полезное, — настаивал он. — Могу я охранять джанджонг, пока мы не достигнем Вепайи?
Он имел в виду Дуари, чей титул, составленный из двух слов, означающих дочь и король, является синонимом слова «принцесса». Мне показалось, что в его голосе, когда он это говорил, прозвучало волнение.
— Ее хорошо охраняют, — объяснил я.
— Но я бы очень хотел заниматься этим, — настаивал он. — Это было бы знаком любви и верности по отношению к моему джонгу. Я мог бы стоять в ночную стражу, обычно никто не хочет этого делать.
— Не нужно, — сказал я кратко. — Стражи уже достаточно.
— Ее апартаменты находятся в кормовой части постройки на второй палубе? — спросил он.
Я ответил, что так оно и есть.
— И у нее своя стража?
— Рядом с ее дверью ночью всегда стоит стражник, — заверил я.
— Только один? — пожелал узнать он, как будто считал такую охрану недостаточной.
— В добавление к обычному палубному дозору — мы считаем, что одного стража достаточно. У нее нет врагов на борту «Софала».
Эти люди действительно проявляли заботу о благополучии и безопасности королевской семьи, подумал я. Даже чересчур, как мне показалось. В конце концов Вилор отказался от своих притязаний и ушел, после того, как упросил меня еще подумать над его просьбами.
— Он кажется даже более обеспокоенным благополучием Дуари, чем ты, — заметил я Камлоту после ухода Вилора.
— Да, я обратил на это внимание, — задумчиво ответил мой лейтенант.
— Никто не беспокоится о ней больше, чем я, — сказал я. — Но я не думаю, чтобы необходимо было предпринять еще какие-нибудь меры предосторожности.
— Я тоже, — согласился Камлот. — Сейчас она прекрасно защищена.
Мы выбросили Вилора из головы и занялись обсуждением других насущных вопросов. Вдруг послышался крик дозорного с марсовой площадки.
— Ву нотар (Корабль)!!
Выбежав на башенную палубу, мы услышали, как дозорный выкрикивает, в каком направлении находится неизвестный корабль, и в самом деле, на траверсе по правому борту мы различили на горизонте надстройку корабля.
По какой-то причине, которая мне не вполне ясна, видимость на Венере обычно исключительно хорошая. Низкие туманы и дымка бывают редко, несмотря на влажность атмосферы. Возможно, это вызвано таинственным излучением того странного элемента в коре планеты, который вызывает свечение воздуха в ее безлунные ночи. Не знаю.
Как бы то ни было, мы видели корабль, и почти мгновенно на борту «Софала» поднялось общее возбуждение. Это была новая добыча, и люди горели нетерпением наброситься на нее. Когда мы изменили курс и повернули в направлении нашей жертвы, в толпе на палубе послышались радостные крики. Было роздано оружие, носовая и две башенных пушки были подняты в боевые позиции. «Софал» устремился вперед на полной скорости.
Когда мы приблизились к нашей будущей добыче, то увидели, что это корабль примерно такой же величины, как «Софал», идущий под знаками Торы. Ближайшее рассмотрение обнаружило, что это вооруженный торговец.
Я приказал, чтобы все, кроме орудийных расчетов, скрылись в помещении нижней палубы, так как я планировал взять это судно на абордаж — так же, как мы поступили с «Совонгом» — и не хотел, чтобы они увидели палубу нашего корабля, полную вооруженных людей, пока мы не подойдем вплотную.
Как и прежде, были отданы точные приказания, Каждый знал, что он должен делать. Все были предупреждены, что я не хочу ненужного кровопролития. Если уж мне выпала доля быть пиратом, я намеревался быть настолько гуманным пиратом, насколько это вообще возможно. Я не стану проливать кровь без необходимости.
Я расспрашивал Кирона, Гамфора и многих других торанов из моей команды об обычаях и практике торанских военных кораблей, пока не почувствовал, что достаточно хорошо освоился в этом вопросе. Например, я знал, что военный корабль имеет право произвести досмотр торговца. На этот последнем факте я и основывал свою надежду — мы должны были забросить наши абордажные крючья на борт жертвы, прежде чем они догадаются о наших подлинных намерениях.
Когда мы оказались на расстоянии оклика от другого корабля, я велел Кирону приказать им остановить двигатели, поскольку мы-де хотим подняться на борт и обыскать их корабль. Сразу же мы столкнулись с первым препятствием. Оно возникло в виде вымпела, неожиданно поднятого на носу намеченной нами жертвы. Мне это ничего не говорило, зато говорило Кирону и другим торанам на борту «Софала».
— Нам не удастся захватить их так легко, — сказал Кирон. — У них на борту онгйан, и это делает корабль не подлежащим обыску. Может также оказаться, что у них больше солдат, чем на обычном торговце.
— Чей друг у них на борту? — переспросил я, ибо «онгйан» означает «великий друг», с ассоциативным рядом «выдающийся, замечательный, возвышенный».
Кирон улыбнулся.
— Это титул. Первое место в иерархии Торы занимает сотня клонгйан, один из них находится на борту этого корабля. Вне всякого сомнения, они большие друзья, большие друзья самих себя. Они правят Торой гораздо деспотичнее любого джонга, и только ради собственной выгоды.
— Что скажут люди насчет нападения на корабль с такой важной персоной на борту? — спросил я.
— Они передерутся между собой за право оказаться первыми на борту и вонзить в онгйана меч.
— Его не следует убивать, — ответил я. — У меня есть на этот счет лучший план.
— Матросы будут трудноуправляемы, как только окажутся в гуще схватки, — сказал Кирон. — Я еще не видел офицера, который мог бы с ними совладать. В старые дни, во времена джонгов, на борту военных кораблей царили порядок и дисциплина, но не сейчас.
— На борту «Софала» будет порядок, — заявил я. — Пойдем со мной, я буду говорить с людьми.
Вместе мы вошли в помещение нижней палубы, где собралась большая часть команды, ожидая приказа атаковать. Их было больше сотни — грубые и крепкие бойцы, почти поголовно невежественные и жестокие. Мы слишком недолго были вместе, как командир и команда, чтобы я мог заслужить их добрые чувства, но я понимал, что ни у кого не должно возникнуть вопроса, кто здесь капитан. Что бы там они обо мне ни думали.