Что-то другое послужило причиной его тревоги. К чему эти настойчивые упоминания именно о сагонах?
Арнис долго не мог уснуть. Воспоминания нахлынули на него. Закрыв глаза, он боролся с прошлым... Уже не первую ночь — отчего же это? Ужас, бессонница. Неужели просто от физической слабости? На Квирин... скорее бы на Квирин, и к Санте, восстанавливаться. И к отцу Маркусу...
Здесь слишком много солнца... она, кажется, умерла. Ты чувствуешь облегчение?
Господи, помилуй, начал молиться Арнис, огради меня силой Животворящего Креста твоего...
Шорох заставил его открыть глаза. Арнис вздрогнул всем телом. Прямо над ним, пошатываясь, стоял старик с широко раскрытыми слепыми глазами, в расхлюстанной больничной рубашке. Проводки и шнуры тянулись за ним от койки.
— Ложись, — прошептал Арнис, уже понимая, что случилось.
— Умирают всегда другие, не так ли? — старик говорил громким шепотом, не разжимая губ при этом. Голос шел у него изнутри.
— Ты убьешь его.
— Я убью его, — радостно согласился старик.
— Я вызову медсестру...
— Позови! — обрадованно сказал тот же голос, — позови, дверь откроется — и он упадет. Умирать должны другие, верно? Вот и Нико погиб. А ты — ты будешь жить, я тебе обещаю... ты будешь жить.
Арнис беззвучно застонал.
— Оставь меня в покое. И его. Прошу тебя. Положи его обратно. Господи... Отче наш, сущий на небесах...
Старик угрожающе качнулся.
— Молись... я не выдержу давления, и убью его. Продолжай, если хочешь.
— Что ты хочешь от меня?
— А ты, ско? Что ты хочешь от меня? — спросил старик, — зачем ты снова явился в мир, принадлежащий мне? Я не трогал тебя на Квирине.
— Это была случайность. Я скоро уйду...
— Я не контрразведчик, Арнис. Мне ты можешь не лгать. Как удобно, когда можно не лгать, верно?
Поток ассоциаций снова нахлынул на Арниса. Он стиснул зубы.
— Твоя вина... твоя вина... — шептал старик, наклоняясь над ним, — ты помнишь, как она просила тебя?
Арнис ощутил комок в горле, его начало мелко трясти.
— Ты помнишь, как она кричала? Маленькая, маленькая... твоя птичка. Твоя маленькая птичка.
— Я ненавижу тебя, — выдохнул Арнис, — ненавижу... И я убью тебя еще десять раз. Убью, как только доберусь до тебя, слышишь, отродье?
— Убей, Арнис, — согласился старик, — ненависть — чувство очень продуктивное. Только ведь твой Бог требует от тебя любви. Вот я и помогаю Ему... не люблю, но приходится помогать... приводить тебя в чувство. Ты ведь ее любил, верно? Твою маленькую птичку? Твою девочку?
И снова острая душевная боль заставила Арниса закрыть глаза... замереть... умереть бы прямо сейчас... Господи! Почему он так легко заставляет меня слушать?
— Тебе не справиться со мной, — сказал Арнис, — понимаешь, не справиться.
— Ты думаешь, что можешь не слушать меня. Конечно, не надо слушать... только это ведь не я, Арнис. Это твоя совесть. Меня ты заткнешь, а ее?
— Совесть здесь ни при чем. Уйди... уйди, ублюдок.
Арнис начал монотонно и тихо ругаться... может быть, хоть это спасет... удержит на какое-то время.
Долго ему не продержать старика.
Ильгет снова пришла к нему на следующий день.
Они просто говорили... и время пролетало так незаметно, что Ильгет сама себя заставляла поглядывать на часы — вот уже два часа прошло... уже почти три... нет, неудобно, надо все-таки домой идти.
— Так сколько же у вас в семье было детей?
— Четверо, — отвечал Арнис, — мой брат, Эльм, он погиб, когда ему двадцать пять было. И еще две сестры у меня есть, старшая и младшая. У старшей уже трое детей, и младшая скоро должна родить.
— У вас всегда так много детей в семьях? — удивлялась Ильгет.
— Ну конечно. Не очень много, четверо — это среднее число. Информационное давление на это рассчитано, потому что у нас людей, знаешь, всегда не хватает.
— Почему не хватает? Вот у нас на Ярне, говорят, перенаселение.
— Ерунда это, Иль... Мы ведь в Космосе живем, места для жизни — сколько угодно. Квирин уже четыре колонии основал, это только Квирин... Но у нас и на самой планете народу немного, ведь война была всего-то полвека назад. И потом, у нас, знаешь, не все удерживаются...
Бледное и узкое лицо, ямочка на щеке, улыбка. Ласковый взгляд. Белая наволочка и желтоватая, неровно окрашенная стена, казенный больничный запах. Вечер — и тусклый свет в палате, шуточки Антолика.
Красивые руки у него. Это очень важно — какие руки. А эти длинные, тонкие пальцы, нервные и гибкие, но кажется, очень сильные, и когда они касаются случайно руки Ильгет, хочется их задержать.
.. — Я тебе еще не надоела?
— Ну что ты! Я так рад, что ты приходишь.
— Я тебе вот еще книг принесла... ты так быстро читаешь!
— У нас этому учат... Спасибо! О, я вижу, ты опять чего-то вкусненького...
— Ну да, тебе же понравились крендельки. Я опять испекла.
— Иль, ты так замечательно готовишь... Ты чего?
Ильгет растерянно смотрела в пол и не отвечала. Потом посмотрела на Арниса.
— Ты знаешь, я первый раз в жизни слышу, что хорошо готовлю.
— На улице, вроде, уже зима наступает... холодно?
— Сегодня первые снежинки полетели.
Тусклое слепое окно. Ильгет поймала себя на том, что почти не слышит того, что говорит Арнис. Он рассказывает что-то о Квирине. Да... там очень хорошо, наверное, как в сказке. А за окном уже действительно снег.
— А кем же ты стала, Иль?
— А я никем не стала. Пошла на лингвистику, к языкам у меня способности. Но не закончила... так получилось.
— Языки — это тоже хорошо, интересно. А я вот туп... с мнемоизлучателем, и то не могу нормально выучить.
— Ну наш-то язык ты отлично знаешь.
— Я много времени на него потратил. Нет, Иль, я тупой ско, ни к чему не способный. Я и в музыке дуб, и творчеством никаким не занимаюсь особо, разве что социологией немного увлекаюсь...
— Творчеством? — тонкие, прямые брови Ильке взлетели вверх.
— Ну да... я имею в виду — там сочинять что-нибудь...
— А я сочиняю, — тихо сказала Ильке. Она смотрела в пол и говорила быстро и тихо, будто стесняясь.
— Я стихи сочиняю. И прозу тоже... иногда.
— Как здорово, — сказал Арнис, — почитай мне какие-нибудь свои стихи, а?
— Как, — Ильгет обернулась на опустевшую уже койку Антолика, — вот прямо так... почитать?
— Да, а что такого?
— Не знаю. Я как-то... никогда...
— Да ладно, не стесняйся. Ну почитай правда! — попросил Арнис.
— Я даже не знаю, что...
— Ну последнее...
— Последнее... Только оно непонятно о чем. Я сама не знаю.
— Это неважно, Иль.
Она читала сдавленным тихим голосом, интонируя по-детски, как школьница.
Звенящий лес, на всходе день,
Ложится золотой рассвет
На сосны, и опять нам лень
Включать кукушкин счетчик лет.
Кукушка! Песенка твоя
Легка, как девичья слеза.
Мы от кукушкина гнезда
Летим до близкого жилья.
И здесь — ослиный перекрик,
Там — соловьиный перепев,
Здесь — грай ворон и волчий рык,
А там — весна и шум дерев.
До чистых вод, до царских врат
Дойдем ли? Все равно, когда -
Сегодня ль, завтра помирать.
Кукушка! Не считай года!
Арнис замер и молчал. Долго. Потом сказал.
— Чудесно, Ильгет! Я даже не думал, — он снова замолчал. Потом, словно подбирая слова, сказал, — Я не понимаю, откуда ты это... Почему ты это знаешь? Мне кажется, что это обо мне. О нас... о моей жизни, словом. Откуда тебе-то знать все это?
Он помолчал, потом улыбнулся.
— Ты не удивляйся, что я молчу. Это я по привычке. Просто у нас на Квирине такой обычай, мы никогда не аплодируем, а просто молчим. Чем глубже молчание, и чем дольше оно длится, тем, значит, выше оценка. Если бы я не сообразил, что ты этого не знаешь и можешь обидеться, я бы целый час молчал и переваривал. Слушай, а в написанном виде ты мне не дашь этот стих? И заодно другие тоже?
— Конечно...
— И прозу...
— Принести?
— Да, пожалуйста! — попросил Арнис, — мне кажется, это должно быть так здорово!
Ильгет поднялась к себе в квартиру — прекрасную трехкомнатную квартиру, не слишком чистую и уютную, но обставленную дорогой мебелью. Пита много зарабатывал в последнее время. Деньги девать-то некуда. Разве что накопить на полет, посмотреть другие миры — но Пита не хочет. Да и действительно, что там делать, на этих мирах, везде одно и то же.
Пита, как обычно, сидел в кабинете, видимо, слышал, как хлопнула дверь, но к супруге не вышел. Ильгет проскользнула на кухню. Пора и ужин готовить... надо же было так засидеться. Хотела сегодня еще белье догладить. Ничего, неважно, завтра успею.
Скоро спасатели заберут Арниса. Конечно, для него это хорошо, а для меня... я больше никогда не смогу хоть чуть-чуть прикоснуться к тому дивному большому миру. И как это люди в нем живут — счастливые...
Ильгет начала чистить картошку. Надо выбросить все эти мысли из головы. О Космосе, о Квирине, о полетах...
Мне уже двадцать четыре. Не девочка. Надо думать о том, что есть здесь и сейчас. О жизни. А может, с Питой еще раз поговорить насчет усыновления? Родить Ильгет, говорят, больше не сможет. Конечно, если вернуться в Иннельс, в столицу, и там попробовать обратиться в Государственную Клинику... да это все будет очень дорого. Нет, не стоит. Раз Бог не дает, можно усыновить. В принципе, не так уж важно, свой или нет. Пита пока не очень-то насчет этого, но можно потихоньку его к этой мысли готовить...
Пита вошел в кухню. Достал кусок хлеба, колбасы, начал жевать.
— Скоро ужинать будем, — сказала Ильгет.
— Тебе жалко, что ли? — спросил Пита и положил бутерброд на полку холодильника.
— Да нет! Что ты, я этого вовсе не имела в виду. Ешь! Ну вот, что ты, прямо... — Ильгет расстроилась.
— Ладно, раз мы будем ужинать, я не буду ничего есть, — сказал Пита. Ильгет хотела ответить, но внутренне она ощущала какую-то напряженность мужа и понимала, что продолжение разговора может привести к скандалу. Лучше замять...
Повисло молчание. Ильгет очень хотелось поделиться, рассказать об Арнисе... о Квирине. О тех чудесных вещах, которые она сегодня услышала. Например, о циллосах — неужели Пите было бы не интересно, ведь он программист. Нельзя... Но так как и молчать было неудобно, она все же сказала:
— Как у тебя на работе?
Пита шумно вздохнул.
— Да как... представляешь, проект нам предлагают на две недели, а по-хорошему там месяца три надо. И шеф, похоже, берет.
— Ну ты ведь сможешь? — улыбнулась Ильгет, — у тебя всегда получалось.
Ей всегда нравилось, что Пита хороший специалист. Смешно — но действительно нравилось. Она этим гордилась даже.
Пита вздохнул.
— Да уж не знаю... Понимаешь, там... — он углубился в описание технических деталей, уже через несколько секунд Ильгет перестала его понимать. Но просить объяснить было бесполезно, она лишь молча кивала. Потом она спросила.
— Но это проект, ты говоришь, для какого-то нового центра?
— Да, — сказал Пита, — собираются строить у нас. Биотехнологическое производство, какие-то роботы, что ли...
— Живые?
— Ну не знаю. Нас ведь не посвящают в детали, и вообще это проект правительственный, все в тайне. Я думаю, что-то военное... Ось Зла, ты же понимаешь.
Ильгет нахмурилась.
— Я только не понимаю, почему Ось Зла... Если так посмотреть, так это мы на всех нападаем.
— Ну, Иль... ты по-женски рассуждаешь. Смотри, — Пита стал загибать пальцы, — на планете есть целый ряд стран, где общественный строй, во-первых, приближен к диктатуре. Во-вторых, там у них нарушаются права человека. В-третьих, есть совершенно точные доказательства того, что эти страны собираются заключить союз и напасть на Лонгин. И что мы должны, сидеть сложа руки и ждать, пока они к нам придут?
— Да, в общем, все логично, — согласилась Ильгет.
— Они же нам сами скажут спасибо, — проворчал Пита.
Она вынула из духовки картошку. Стала накрывать на стол — салфетки, тарелки, вилки, ножи, вазочки... Пита стоял у окна, скрестив руки на груди, снисходительно наблюдая за ее работой.
— Давай садись ужинать.
Ильгет взглянула на мужа, заметила, что он отвернулся и незаметно перекрестилась. Молитву — про себя.
— Слушай, Пита... я вот все думаю. Ты ведь теперь хорошо зарабатываешь. Может, нам усыновить ребенка?
Пита глухо застонал.
— Не понимаю, зачем тебе это надо. Материнский инстинкт покоя не дает?
— Ну понимаешь, — сказала Ильгет, — мне просто скучно. Я целый день одна дома...
— Но у тебя собака есть.
Ильгет тихо вздохнула. Нет, не получается...
— Я пытаюсь работу найти, — сказала она, — но пока ничего...
— Я не знаю — ведь денег, вроде, хватает? Я тебе в чем-нибудь отказываю? Нет, я не тиран какой-нибудь, если хочешь — работай. Но зачем, я не понимаю?
— Ну если я буду работать, то накоплю, чтобы поступить опять в универ
— Ну а как ты уедешь в другой город, и отдельно будем жить, что ли?
— Да ладно, — сказала Ильгет, — еще и денег-то нет, а мы уже рядимся, что да как... Да нет, мне, конечно, все это необязательно, просто без ребенка как-то сидеть... ну правда, скучно.
Пита расстроенно работал вилкой и ножом. Ильгет лихорадочно искала тему для разговора... Но все упиралось опять или в ребенка, или в ее работу. Или в Арниса. О книгах — Питу это только раздражает, он ведь их не читает. Не о свекрови же говорить. Наконец она спросила без особой надежды:
— Помнишь, мы такой фильм смотрели еще в Иннельсе? «Бег по вертикали»... Еще с Маккелом в главной роли. Маккел, говорят, умер.
— Да? Не слышал... А что, если этот фильм идет еще где-то, мы бы могли и сходить, — заметил Пита. Ильгет обрадовалась. Взяла его за руку... И вдруг поразилась, насколько похожи его пальцы — и пальцы Арниса. Только у Арниса рука покрепче, но такие же длинные... А ведь мне руки Питы и понравились, подумала она. Да и вообще... Ильгет бросила быстрый взгляд на лицо мужа — чуть выступающие скулы, полноватые губы, и треугольный острый подбородок. Пита поймал ее взгляд.
— Ты чего смотришь? — спросил он добродушно. Ильгет провела пальцами по его щеке.
— Так... молодость вспоминаю.
— М-м... ты чего сегодня такая сексуальная? — поинтересовался Пита. Ильгет вообще-то вовсе не это имела в виду, но поддержала игру.
— А вот не скажу! — это у них был такой код для обозначения определенной деятельности. Пита вдруг нахмурился и поднялся.
— Ну, если ты хочешь... я хотел еще поработать вообще-то.
— Да нет, нет, что ты, — поспешно сказала Ильгет, — сиди, конечно.
Все изменилось. Ильгет мыла посуду и размышляла о том, что всего год назад муж ни за что не отказался бы от секса, а сейчас... Да нет, ей секса-то и не хотелось. Она вообще ведь холодная, сколько уж по этому поводу было копий сломано — но что она может сделать, ведь не нарочно она такой стала? Сейчас даже и лучше, но... правильно ли это? Что это значит? Почему такое чувство — отчуждения?
Плевать. Лучше не думать.
Просто вернуться в свой мир.