2007 год, 1 декабря
Анализы дали тревожную картину, но я выслушал, не дрогнув. В моем организме в самом деле такое творится, что все медицинские приборы зашкаливает. Я пытаюсь изменить биохимию организма, но он – гомеостат, потому стремится вернуться к исходному положению. Какие-то препараты поспешно выводит, какие-то расщепляет на составные и часть усваивает, как безвредные вещества, часть выводит через почки, нагружая их так, что моча темнее пива.
Гораздо тревожнее, что в печени и в желудке обнаружились новообразования. Этим эвфемизмом врачи начали заменять пугающее слово «опухоль», как в свое время безобидным словом «опухоль» заменили слово «рак», от которого мурашки по коже. Новообразования пока невелики, можно понаблюдать, но если между ними есть связь, то…
Врач умолк, не все можно брякать пациенту, но умному достаточно, а здесь и не умному ясно, что прозрачно намекивают на метастазы. Медлить нельзя, я пошел, даже ринулся на дополнительные анализы и обследования. На увеличенных снимках опухоль в печени видна отчетливо, еще больше – на стенке желудка.
– Чем это грозит? – спросил я.
– Пока только начинается перерождение доброкачественной опухоли в злокачественную, – ответил врач. – Рекомендуем интенсивную химиотерапию. У вас организм здоровый, сеансов пять выдержите, а за это время уберем эту гадость без следа. Нужно будет только в течение пяти лет раз в год проходить обследование.
– Последствия?
Он сдвинул плечами.
– Волосы вылезут, потенция упадет, еще какие-то мелочи, но о них ли думать, если на карте жизнь?
– А что насчет операции?
Он снова пожал плечами.
– Пока нет ясных показаний. А у нас и так очередь на операционный стол.
– А за отдельную плату?
Он покачал головой.
– У нас с этим строго. Вам проще обратиться в частную клинику. Но, предупреждаю, это очень большие расходы.
– Спасибо, – сказал я.
Да, судя по моей одежде, не скажешь, что я уже из обеспеченного класса и зарабатываю вполне достаточно, чтобы скопить на покупку приличного особнячка в элитном районе. В самом деле, как говорит шеф, надо сменить имидж. Хотя бы костюм заказать от Версаче, а то вечно в потертых джинсах, словно подсобный рабочий.
В частной клинике все по высшему разряду, по кабинетам бродить не пришлось, провели под ручки всего в два, нужные снимки сделали за пару минут, предъявили, все показали и объяснили, после чего дали время для решения.
– Желудок оперируем, – сказал я, – за печенью… пока последим.
И опять никаких вопросов или уговоров: если клиент платит, он всегда прав. На следующий день меня промыли так, что чувствовал себя пустой шкурой, уложили на стол и очень тонкими иглами, таких никогда не видел, ввели обезболивающее. Я попросил разрешения наблюдать за процессом операции, и зеркало над операционном столом чуть сдвинули, чтобы я не пропустил ничего забавного.
Я бодрился, но в груди пусто и холодно. Жил бы, как все, никаких бы опухолей, никаких затемнений, изменений, диспропорции, нарушения функций. Добавки, все добавки…
Скальпель вспарывает брюхо с неприятным треском. Хирург сосредоточен на операции, но одна из медсестер постоянно поглядывает на мое лицо, спросила торопливо:
– Может быть, все-таки зеркало закрыть?
– Не… надо… – прохрипел я.
– Зрелище, – сказала она жалостливо, – не для слабонервных…
– Я не слабый…
– Завидую, я бы не смогла!
Я ощутил себя чуть бодрее. Приятно видеть еще более слабых и трусливых. И не важно, что может просто прикидываться трусливой, чтобы я чувствовал себя могучим и отважным, все равно приятно.
– Что делать, – ответил я чуть увереннее, – надо привыкать. Это будет первая, но не последняя…
Она спросила:
– Почему?.. У нас прекрасные хирурги. Все будет хорошо.
– Да, – ответил я, – но операций будет еще много.
Судя по ее лицу, подумала про пластические операции, какие еще могут быть, человек с вырезанным куском желудка так же здоров, как и все остальные, разве что лишен возможности обжираться на званых приемах, где на халяву можно набить брюхо на неделю вперед. Но это поначалу, потом желудок растянется, и снова можно в три горла, это же одна из трех главнейших радостей жизни!
Живот вскрыли, жуткое зрелище, никогда бы не подумал, что во мне столько требухи и кишок. Вообще-то знал, но знать одно, подумать – другое, я всматривался, как все это выглядит, чтобы потом, когда буду вгонять во все эти митохондрии кремний и магний, представлял себе, что это такое, как выглядит и как должно измениться под воздействием. Да, под воздействием.
2007-й, 15 декабря
Прекрасная новость под конец этого года, 2007-го: начались работы над новым типом диска, который будет вмещать по меньшей мере полтора терабайта. Это даже не хард, а обычная лазерка! Народ только начал переходить с сюдюков на дивидюки, а на лазерных дисках, которые поступят в продажу уже в 2010-м, будет помещаться по 300—500 нынешних дивидишек. Про сидюки к тому времени вообще забудут, как про каменные топоры.
И еще одна многозначащая деталь: в Intel оптимистически заявили, что в 2010-м они создадут настолько производительный процессор, который будет эквивалентен быстродействию мозга шмеля!
Все лекарства и окололекарства делятся на четыре группы, A, B, C, D. В первую входят все те, что проверены во всех странах и ведущих клиниках, везде получены точные результаты, что позволяют с уверенностью рекомендовать к применению. Во вторую входят лекарства, апробированные в одной стране, но пока не проверенные в других. В третью входят те, что получены в какой-то лаборатории и прошли испытания в небольшой клинике на небольшой группе пациентов, но данных по которым еще нет. Ну, а в четвертую группу входят все непроверенное, но в принципе могущее как-то, возможно, в какие-то случаях помочь при определенных обстоятельствах, однако данные клинических испытаний отсутствуют абсолютно.
Так вот БАДы принадлежат именно к четвертой группе.
2007 год, 20 декабря
В вагоне метро, стоя, рассматриваю с насмешкой всех, кто бросается к освобождающемуся месту и поспешно всаживает задницу в щель между такими же задницами. Почему? Неужели изнемогают от усталости? Нет, парни молодые. Но свободное место на лавке – это же возможность «занять место» и не дать его занять другому. Да, соль именно в этом. Не дать другому. Опередить. Это как будто успеть раньше занять какую-то важную вакансию.
Я уступил место женщине, достаточно еще молодой, чему она несказанно удивилась. И все время посматривала на меня в нетерпеливом ожидании, когда же начну клеиться, не мог же я уступить место «за так».
По эскалатору бежал вниз, а вверх поднимался быстрым шагом, в то же время молодые парни, едва ступив на эскалатор, застывали, чтобы не сделать лишнего усилия, не шагнуть, ведь лента все равно принесет их к месту.
Это как раз те, которым всю жизнь копаться в дерьме. Сейчас это подростки и молодые мужчины, но пройдут годы, и они, вот эти берегущие усилия, страшащиеся, чтобы не переработаться, так и будут копаться в дерьме до старости. Именно потому, что страшатся переработаться. Именно потому, что боятся сделать лишнее усилие.
Да, им копаться в дерьме, и умрут в дерьме… те, кто еще раньше не сопьется, не умрет от передозировки, кого не убьют собутыльники за стакан водки. Вот они и не входят в «золотой миллиард». Именно потому и не входят, что страшатся перетрудиться.
И, честно говоря, вот такое я чудовище, мне ничуть не жалко будет оставить их в прошлом. Оставить умирать. Правда, не от чумы или оспы, а от старости.
2008 год
Сегодня снова был на медобследовании. Врач с ленивым любопытством выслушал о биодобавках, поинтересовался, а на кой хрен мне все это надо. Сравнительно здоров, а чего еще, вот вся Россия больная – и ничего, пьет, гуляет, в ус не дует. Я заискивающе пояснил, что в моем роду все вообще-то постоянно болели и рано умирали, потому мне хотелось бы, как бы сказать, пожить хотя бы чуточку дольше родителей… и не начинать страдать от всяких артритов и воспалений желчных пузырей, начиная с сорока, а то и тридцати лет.
Он пожал плечами, послал на анализы. Пришлось приходить рано утром натощак, крови нацедили столько, что ощутил легкость в голове, как у Хлестакова. Когда через три дня пришел за результатом, оказалось, что не сделали самый главный, на онкологию. Медсестра обиженно пожала плечами: на онкологию, оказывается, сдают в отдельную пробирку, которую отправляют совсем в другую клинику, а здесь на месте такие анализы не проводят. Да и на каждый вид рака – отдельный анализ, а их столько – вы разоритесь, да и зачем вам это…
Злой, я же именно за этим анализом и пришел, я дал нацедить из себя снова крови, прошла еще неделя, а когда наконец пришел к терапевту, он долго рассматривал снимки, листки с анализами.
– В целом, – проговорил задумчиво, – очень даже хорошо… Вот только это затемнение в печени… гм… лучше все-таки пройти повторные анализы…
Я воскликнул:
– Повторные? Да я от этих едва не загнулся!
Он сказал успокаивающе:
– Да теперь все будет просто. Нужно посмотреть только вот это место повнимательнее. Это не займет времени. И кровь из вас цедить не будут.
Все еще сомневаясь, я пошел на повторный. Анализы, просвечивание, глотал всякую гадость и снова становился, ложился, принимал разные позы перед просвечивающими меня насквозь аппаратами.
Врачи совещались, на меня поглядывали осторожно, говорили шепотом. Наконец вынесли вердикт, что в моем организме пока еще нет злокачественных образований, но слишком много опухолей, которых просто не должно быть у двадцатишестилетнего парня.
Дескать, чем я загнал свой организм, как безжалостный всадник лошадь. И если так буду продолжать, то…
2009 год
Чуть ли не каждый день просыпаюсь со страшной мыслью, что у меня рак. Хуже всего то, что он у меня в самом деле. Помню, еще тогда, в ту страшную ночь, читал, что рак почти у каждого взрослого человека, но сейчас пока что раковые клетки только группируются, образовывают крохотные узлы, которые через несколько лет дадут метастазы, и тогда уже не спастись никакими силами.
У стариков рак развивается настолько медленно, что врачи практически никогда не принимают мер, ибо человек раньше умрет от старости, чем задушит рак, но чем моложе, тем рак идет быстрее, а в юности вообще стремительно: человек сгорает за несколько недель, в то время как в сорок лет – за два года, а в шестьдесят – уже за десять. Цифры, понятно, усредненные, но все равно мне хреново: мне всего тридцать, а раковые клетки во мне уже есть, уже собрались в узлы, уже растут.
Одна надежда на медицину: изо всех лабораторий сообщают о победных опытах, о благополучных экспериментах. Везде обещают, что через пять-семь лет рак будет окончательно побежден.
Вот только протянуть бы эти пять-семь лет без метастаз. Уцелеть бы в этот период, а потом…
Природа отчаянно сопротивляется слишком долгой жизни. Любой созданный ею организм должен выполнить главную задачу: дать потомство, а потом сдохнуть, чтобы освободить ареал, где кормился. Иначе не останется места для прокорма потомству. Но только у одних это происходит сразу же после спаривания, как у пауков или богомолов, когда оплодотворенная самка съедает «ненужного» больше самца, или у лососевых, которые умирают, выметав икру, но у млекопитающих младенцы рождаются такими беспомощными, что старшее поколение должно некоторое время кормить, учить охотиться или, напротив, прятаться от хищников и уже потом строго по плану откинет копыта.
Дольше всего взрослеет детеныш человека, его нужно научить не просто самостоятельно есть, пить и ходить, но еще и помочь пройти сложнейшую систему обучения в детском саду, школе, вузе… но потом родители становятся обузой, младшее поколение само их отторгает, старается жить отдельно, как происходит в популяции любых животных. У людей продолжительность жизни увеличилась за счет того, что на них зачастую ложится еще и забота о внуках, но это уже весьма слабая привязка к жизни и ее оправдание.
Таким образом для природы нет никаких обоснований в долгой жизни человека. Ученые наивно полагали, что если суметь выключить «механизм старения» тем или иным способом, то человек будет жить вечно. Ну, разве что метеорит упадет на голову, так как в страхе за жизнь будет ездить по дорогам в танках. Увы, вот сейчас в лабораториях ученых начинаются первые, пока еще робкие, шажки по продлению жизни, по отдалению старости…
Я потер ладонями лицо, задумался. Как не понимают, что пока мы – люди, этот механизм не отключить. Вернее, пока мы – животные. Ведь на самом деле что такое люди, как не животные, научившиеся говорить, читать и писать, а также пользоваться столовыми приборами? В остальном мы ничуть не отличаемся от животных: все стремления и цели абсолютно одинаковые. Да и генетический код с обезьянами в нас настолько один в один, совпадает на все сто процентов, что специалисты ошарашены: а почему же они – обезьяны, а мы – люди?
Страшноватый выход только один… Да, слишком страшноватый. Хотя я сам себя и называю самым крайним экстремистом в этой области, однако даже для меня это страшно, жутко. Если суметь отказаться от биологической составляющей, то что станет с нами? Захотим ли жить вообще? Ведь стремление жить – это самый мощный инстинкт, заложенный столь глубоко, что даже в самой примитивной амебе он есть.
Жаль, правда, что начиная с той же амебы заложен и приказ умирать: та же амеба, давая жизнь двум другим, сама умирает, исчезает. Можно ли отключить только второй механизм, если они с первым одно целое?
Звонок в прихожей, на большом экране улыбающаяся физиономия Коли, он прикладывает палец к сенсорной пластине входной двери в подъезд.
– Привет! – сказал он. – Это я, ликуй!
– Ликую, – буркнул я и дал сигнал двери впустить. – Прям в пляс пойду.
Пока Коля проходил через холл, где его просматривают автоматы на предмет взрывчатки, химии или наркотиков, я пытался сообразить, что ему надо, и лишь когда он вошел в лифт и тот устремился вверх, я подумал о молчаливом сговоре компашки Аркадия: все видели, как тяжко я принял уход Каролины, как-то договорились не выпускать меня из виду, заботиться, присматривать, помогать. В первый год раздражало, на второй начало смешить, потом сообразил, что это им самим нужно больше, чем мне: общая забота объединяет, потому лишь и не рассыпалась компания, как рассыпаются со временем, живут общей заботой: как бы удержать этого слесаря от пьянства, наркотиков, самоубийства, вообще от всего плохого, чего так много на их слесарином дне.
Коля явился веселый, шумный, размашистый, облапил меня, принюхался, скривился.
– Опять трезвый!.. Ну ты даешь! То не просыхал, а теперь засох, как дождевой червячок на солнце!.. Да и ликования что-то не зрю на твоем обезображенном интеллектом лице.
– В самом деле? – удивился я. – Я вообще-то все тот же ремонтник. Разве что уже повыше рангом…
– Ну да, рассказывай!
Он прошелся, как обычно, перед полкой с добавками, их стало еще больше, присматривался критически, морщился с неудовольствием, словно я вот прямо перед ним облажался, как никогда, наконец спросил напрямик:
– Делаешь ставку на то, что будешь жить вечно?
– Да, – ответил я так же прямо. – Делаю.
– Володька, чудак, а ты хоть понимаешь, что шансов у тебя нет? Как и у никого из нас?
– Почти, – сказал я.