– Не припомню такого, – решительно ответила я, мысленно возвращаясь к последнему нашему разговору.
– Вы совершенно точно обещали, – проникновенно уверил меня Эллис.
Я понизила голос до шёпота:
– Обещала подумать. И, Эллис, обстоятельства изменились! Приехал дядя Клэр, и я теперь не настолько свободна в своих действиях.
– Вы даже не выслушали, чего я хочу от вас! – искренне возмутился он.
Мы уже склонились друг к другу настолько близко, что издали нас, наверно, можно было принять за влюблённую пару.
– Так скажите.
– Проведите меня на спектакль у леди Уотермилл и помогите разговорить Сару Барнелл.
– Невозможно. Я сама не представлена леди Уотермилл.
– Зато Анна Хаббард от вас в восторге, – сердито возразил Эллис. С такого близкого расстояния разница между седыми и тёмными прядями была видна ошеломляюще чётко, и оттого весь образ детектива распадался на строгие контрасты. – Птички насвистели, что она хвастается знакомством с вами. Будет нетрудно уговорить её отвести вас на спектакль к сестре.
– Меня, но не вас. Мы с виконтессой Хаббард чужие друг другу. Это леди Клэймор или леди Абигейл могли бы уступить моей просьбе, но здесь совершенно иное дело.
– Тогда допросите Сару Барнелл самостоятельно! – сказал Эллис, и это больше походило на приказ, чем на просьбу. Впрочем, детектив тут же смягчился: – Виржиния, не подумайте только что я на вас давлю… Просто мисс Барнелл, возможно, наш последний шанс. Она лично знала Мадлен Рич. Говорят, их связывала крепкая дружба.
– Дружба? – откликнулась я эхом – и задумалась.
За те годы, что Мадлен проработала у меня, её не навестил никто из бывших друзей. Конечно, многие уехали из Бромли или погибли в злополучном пожаре, но не все ведь! Эллис разыскал десять человек, так или иначе соприкасавшихся с театром Уиллоу. Хотя бы один из них мог заглянуть в кофейню, пусть не ради дружеских чувств, а из любопытства…
Внезапно мне вспомнилась страшная сказка из тех, что в пансионе святой Генриетты рассказывали после того, как дежурная сестра гасила свет – история о кувшине с горем.
…А теперь – тс-с! – никому ни слова, иначе не дорасскажу. Моя кузина Лили живёт далеко-далеко, на зелёных холмах. И у неё, честно-честно, есть нянюшка, а у нянюшки нет одного глаза. Лили спрашивала: «А где твой глаз?» – а нянюшка отвечала: «В кувшине». А кувшин, оказывается, стоит в погребе на самой нижней полке, и горло у него залито красным воском. Когда нянюшка была маленькая, ей запрещали брать кувшин и не говорили, что внутри. И тогда она нагрела гвоздик и сделала в воске маленькую-маленькую дырочку. Заглянула в кувшин через дырочку – и вдруг как высунулась оттуда тоненькая-тоненькая ручка и как вырвала у нянюшки глаз! А матушка ей сказала потом, что в кувшине сидит горе для любопытных.
– Вы что-то побледнели, Виржиния.
Голос Эллиса вернул меня к действительности. Я зябко передёрнула плечами и придвинула к себе чашку с остывшим кофе, хотя пить не собиралась.
– Вспомнила что-то не очень приятное.
Взгляд у детектива вдруг стал безнадёжным и сумрачным, как самая долгая ночь в году.
– Я понимаю, что вы чувствуете. Вам страшно узнать о близком человеке то, что может разрушить все связи? То, чему лучше бы навсегда оставаться в тёмном-тёмном прошлом? – Эллис вздохнул и отвернулся, надевая сырое кепи. – Знаете, Виржиния, девять лет назад я едва не женился. Был влюблён в одну… А, впрочем, всё равно вы её не знаете. А за пять дней до свадьбы мне пришлось лично отправить свою невесту на виселицу. И знаете, что я вынес из той поучительной истории? – спросил он, по-прежнему глядя в сторону. – Что бы ни случилось в прошлом, только в вашей воле прощать и принимать. Никто – ни общество, ни закон – не в силах навязать вам решение. А сам я жалею только об одном – что не узнал раньше… Время позднее, Виржиния. Попрощаемся на сегодня. Я зайду как-нибудь ещё.
Он поднялся и направился к коридору, на ходу надевая пальто. Некоторое время я сидела неподвижно, а затем спохватилась и вскочила порывисто:
– Подождите! Я… я поговорю с леди Хаббард.
Эллис замер на мгновение, а затем развернулся, подошёл ко мне, и сжал мою руку, глядя в глаза. Я только тогда поняла, какие у меня холодные пальцы.
– Мадлен другая. Совсем не такая, как… как та женщина. Но её гнетёт что-то, и чем скорее мы разберёмся с этим, тем будет лучше, поверьте. – Улыбка у него получилась какой-то изломанной. – Всё будет хорошо, обязательно.
Мы стояли рука в руке, а где-то совсем рядом, на кухне, миссис Хат жизнерадостно рассказывала что-то Георгу и Мадлен. В груди сладко щемило предчувствием неминуемой беды – а может, виновато в этом было старое воспоминание о пугающих сказках в пансионе и слишком тёмные и холодные осенние ночи.
Эллис продолжал смотреть мне в глаза.
– Вы страшный человек, – с чувством произнесла я, заставляя себя улыбнуться. – К слову, о страшном… Я не спрашиваю о сути вашего договора с дядей Клэром, скажите только, когда вы успели подготовиться к встрече? Ни за что не поверю, что это импровизация.
– А вы наблюдательны, – расцвёл искренней улыбкой Эллис. – Честно говоря, я не ожидал встретить здесь вашего дядю, и всё могло бы кончиться куда как более грустно, если бы не одно «но». Помните дело о парикмахере-убийце? Тогда я только-только повстречался с вами и за время расследования перебрал множество версий. Мне пришлось ознакомиться с жизненными обстоятельствами и привычками всех, кому могла быть выгодна ваша смерть – от прямых наследников по завещанию до последней служанки в доме… И, конечно, вашего родного и вечно бедствующего дядюшку я обойти вниманием не мог. Правда, очень быстро выяснилось, что к покушению он не причастен по очень простой причине: если бы Клэр Черри хотел бы вас убить, вы бы уже давно были мертвы. К счастью, он, напротив, готов защищать вас всеми силами, – подмигнул мне Эллис. – И вот тогда-то мне захотелось обезопасить себя на всякий случай, и я разузнал немного о его… слабостях, так скажем.
– Похоже, мне надо радоваться, что вы не играете против меня, – пошутила я, чувствуя, как отлегло от сердца, хотя в словах Эллиса не было ничего смешного.
– Радуйтесь, – великодушно разрешил он. И вдруг заметил на столике злополучный пирог, слегка надколотый вилкой. – Святой Кир, как я мог забыть! Самое важное, – подмигнул он мне.
Тут я наконец рассмеялась, отпуская призраков этой ночи – и подозвала Мэдди, чтоб она принесла вощёной бумаги.
Иначе начинка пирога грозила нанести и без того потрёпанному пальто Эллиса непоправимый урон.
Дядя Клэр о визите детектива не обмолвился ни словом. Он любезно распрощался с Георгом и миссис Хат, церемонно кивнул Мадлен и направился к автомобилю, не дожидаясь меня. Когда же я наконец вышла из кофейни, то застала прелюбопытную картину: Клэр, устроившись на заднем сиденье прямо за водительским местом, с мрачной отстранённостью тыкал в плечо Лайзо длинной булавкой наподобие шляпной. Сам Лайзо сохранял пугающую неподвижность и делал вид, что он всецело поглощён чтением перевёрнутой газеты в темноте.
– Дядя, вам не кажется, что это уже слишком? – с укором поинтересовалась я, оказавшись в автомобиле.
Клэр всё с тем же рассеянным выражением лица уколол булавкой собственную ладонь и вздрогнул.
– Такой же терпеливый, как Джул, – произнес он ровным голосом загадочную фразу и умолк уже до самого прибытия в особняк, где тут же пожелал доброй ночи и поднялся в свою комнату.
В пустом холле остались мы втроём – я, Магда и Лайзо.
– И что это нашло на дядю Клэра? – вырвался у меня вопрос. И, хотя ни к кому конкретно я не обращалась, ответил Лайзо:
– Задумчивость на него нашла, вот что. Вы, леди Виржиния, слыхали, как тем летом в зоологический сад к пантере в клетку собака бродячая забралась?
– Я слыхала! – неожиданно откликнулась Магда, разом стряхивая сонливость. – У нас все об этом только и говорили, вот ей-ей!
Лайзо посмотрел на меня, но я лишь покачала головой – прошлым летом после смерти Эвани мне было не до зоологических садов.
– Так вот, забралась собака, значит, в клетку. А пантера, видно, в печали была, загрустила вдали от дома-то, – продолжил Лайзо задумчиво. – Сцапать-то собаку она сцапала, но задирать не стала. Прижала лапой вот эдак и то когти выпустит, то снова втянет… И так целый час.
– А что собака? – полюбопытствовала я.
– А собака смирно лежала, – невозмутимо ответил он. – И живая осталась. А начала бы дёргаться и скулить – тогда б её точно загрызли.
– Занимательная история, – согласилась я. – Однако не могу сообразить, к чему вы её рассказали, мистер Маноле.
Он белозубо ухмыльнулся:
– Да просто так, позабавиться. Доброй ночи, леди Виржиния.
– Доброй ночи, – эхом откликнулась я.
Затем он поклонился и вышел на улицу – видимо, чтобы перегнать автомобиль в гараж. Магда вздохнула с восхищением; я посмотрела на неё, но спрашивать ничего не стала.
Успех Лайзо у особ женского пола был воистину необъясним.
В тот вечер я пренебрегла указаниями доктора Хэмптона и отказалась от чашки горячего бульона перед сном. Видимо, на голодный желудок ложиться всё же не стоило, потому что на ум стали приходить исключительно неприятные мысли – о пожаре в театре, о Мадлен, о смерти леди Милдред… Несмотря на запредельную усталость, мне долго не удавалось заснуть. Перины казались жёсткими, точно набитыми соломой; подушки быстро нагревались под щекой, и приходилось всё время переворачивать их на другую, прохладную сторону; одеяло то сбивалось в ком, то вообще уползало под кровать… Промучившись с час, я поднялась, чтобы попить воды, и внезапно заметила, что контур двери словно очерчен ярким светом. Из коридора, к немалому моему удивлению, раздавались незнакомые голоса, и один из них, женский, высокий и красивый, выделялся особенно.
Беззвучно переступая по ледяному паркету, я подошла к двери, толкнула её…
…и оказалась в совершенно незнакомой комнате.
Точнее, в каком-то странном зале с необыкновенно высокими потолками, разгороженном длинными плотными занавесями. Яркий свет исходил от деревянного настила на полу – доски словно были охвачены пламенем, но никакого жара не ощущалось. Голоса по-прежнему раздавались поблизости. Недолго поколебавшись, я откинула ближайшую занавесь – и едва не столкнулась с высокой мрачной дамой в карнавальной маске Чумного Доктора.
У меня сердце едва не остановилось.
Но прежде, чем я сумела пролепетать что-либо в своё оправдание, дама, шелестя чёрными юбками, прошла сквозь меня и скрылась в лабиринте пропылённой ткани.
«Сон, – догадалась я с опозданием. – Всего лишь сон».
После этого стало отчего-то спокойно.
С каждой отдёрнутой занавесью голоса становились громче. Вскоре уже можно было различить не только интонации, но и отдельные слова. Особенно одно, которое повторялось снова и снова:
– Дрянь! Ты посмотри, какая дрянь!
Последнюю занавесь я прошла насквозь – и выскочила в комнатушку, сплошь уставленную напольными вешалками, сундуками и шкафами. Даже стена, вплоть до самого потолка, была испещрена крючками – железными, медными, грубыми деревянными, простыми гвоздями… И всюду висели платья, разодранные лифы, нижние юбки, панталоны и шляпки всех цветов.
А в центре комнаты метались три человеческие фигуры – две пылающие и одна чёрная, точно погасший уголь.
Одна женщина, яркая, точно пламя, избивала другую, тёмную, помелом, словно заправская ведьма, и вопила, не переставая:
– Не бери! Не бери, кому сказала, дрянь! Не бери чужого!
Женщина на полу уже даже не пыталась прикрываться, только вздрагивала каждый раз и хрипло всхлипывала. Высокий мужчина в маске быка наблюдал за ней, скрестив руки на груди.
– За что на сей раз? – Голос его звучал пресыщенно и устало.
– Платье! Эта мерзавка надела моё платье! – прошипела женщина и резко отвернулась, закрывая лицо руками. – У-у-у, ненавижу! Смотри, не подохни, тебе ещё убираться здесь, – бросила она своей жертве сквозь зубы и тут же обратилась к мужчине уже другим, пленительно нежным голосом: – Я устала. У меня болит голова. Дашь мне лекарство?
Он обнял её, прижимаясь чудовищной бычьей маской к пылающему лицу.
– Конечно, я дам тебе лекарство. Дорогая моя Мадлен…
И в то же мгновенье пара вспыхнула, как брошенное в камин письмо – сначала силуэт почернел, затем посерел и начал расползаться рыхлыми хлопьями. Отчётливо потянуло горелым жиром.
Дыхание у меня перехватило. Я отшатнулась, расцарапывая ногтями собственное горло, оступилась, запуталась в занавесях и начала заваливаться на спину – чудовищно медленно. В глазах начало темнеть. И последним, что отпечаталось в помутнённом разуме, была та самая чёрная женщина: она стояла на коленях, горстями сгребала белёсый пепел и запихивала его себе в рот, давилась, кашляла, но глотала, глотала…
Проснулась я в мокрой насквозь сорочке, словно всю ночь меня била лихорадка, и долго не могла заставить себя вызвать Юджинию. Затем кое-как облачилась в пеньюар, пригладила взъерошенные волосы и позвонила в колокольчик. Но вместо того, чтобы распорядиться о тёплой ванне и поскорее смыть с себя липкое ощущение кошмара, я зачем-то приказала в первую очередь принести мне новую тетрадь для записей – на ремешке, с крохотным замком. Умница Юджи не стала задавать лишних вопросов – сделала книксен и убежала исполнять поручение. И лишь получив вожделенную тетрадь, я задумалась, зачем вообще это мне понадобилось.
Пока сон ещё ярко стоял перед глазами. Запахи затхлой ткани, ощущение живого огня под ногами, першение в горле из-за жирного пепла… Но мне было хорошо известно, что пройдёт час, другой, третий – и детали начнут стираться из памяти, а образы поблекнут. Сейчас я бы уже не вспомнила сны о приюте святого Кира Эйвонского и о детстве Эллиса.
«И Лайзо позвать нельзя, – пронеслась в голове мысль. – А ведь он мог бы подсказать, как лучше истолковать сон».
С другой стороны, доверить нечто настолько личное бумаге… И страшно, и неразумно. Любые тайные записи можно расшифровать, а вписывать свои видения между строк, подобно леди Милдред, я не умела – и некому было научить меня этому искусству.
Решение пришло неожиданно.
Если нельзя записать и зашифровать, то можно… зарисовать.
Действительно, я и раньше черкала на полях черновиков – схематичные картинки, наброски интерьеров кофейни… Правда, люди выходили у меня не слишком правдоподобно, но главное ведь – привычка. А некоторые детали можно подписать и словами, как делал Фредерик Эверсан в путевых дневниках.
Через полчаса упорных трудов на первой странице тетради появились два человекоподобных монстра с помелом – результат попытки изобразить сгоревшую парочку. Угол листа украсила маска Чумного Доктора. Одежду, развешанную по стенам, я набросала схематично, а затем перешла к несчастной женщине, лежавшей на полу. И, лишь вырисовывая профиль, осознала, что она похожа на свою мучительницу, точно родная сестра. Те же пропорции, та же форма носа, чётко очерченные брови, те же мелкие кудряшки-пружинки, обрамляющие лицо…
– Совпадение? – пробормотала я растерянно. – Нет, не похоже.
Тут в дверь робко поскреблась Юджиния и сообщила, что ванна готова. Я к тому времени уже напрочь забыла о собственном указании, а потому немного удивилась. Пришлось спешно заканчивать рисунок и надписи. Получилось весьма небрежно, но в целом я осталась довольна работой – настолько, что, уходя, даже позабыла закрыть тетрадь на замок. Она так и осталась лежать на столе, открытая на первой странице.
Следующие несколько дней я провела словно в тумане – несмотря на огромное количество срочных дел, связанных с грядущим благотворительным вечером, мысли постоянно возвращались к странному видению. Тетрадь переселилась в мой кабинет, и даже Юджиния, кажется, стала замечать, что я подолгу смотрю на странный рисунок.