Однажды, около трёх месяцев после начала семестра, Маяковский заявил, что в течение дня они будут превращаться в лис. Это был странный выбор, ведь они уже превращались в нескольких млекопитающих, и это было не сложнее, чем стать гусем. Но зачем придираться? Быть лисом оказалось чертовски весело. Как только изменения вступили в силу, Квентин вырвался из снежного покрова на своих четырех проворных лапах. Его маленькое тело лиса было таким быстрым и легким, а его глаза были так близко к земле, что это было, как полет на высокоскоростном самолете на малой высоте. Крошечные горки и крошки снега маячили, как горы и валуны. Он перепрыгивал через них и петлял вокруг и врезался в них. В попытке повернуться он разогнался так быстро, что его занесло, и он врезался в огромный ворох снега. Остальная часть стаи радостно свалилась на него сверху, тявкая, повизгивая, и покусывая друг друга.
Это было удивительное выражение коллективной радости. Квентин и забыл, что он способен испытывать такие эмоции, как потерянный спелеолог, чувствующий, что такого понятия, как солнечный свет, никогда не было, что это была просто жестокая выдумка. Они преследовали друг друга по кругу, тяжело дыша, валяясь, и ведя себя как идиоты. Это было смешно, думал Квентин своими глупыми миниатюрными мозгами, то, как он мог автоматически распознавать всех, как лис. Это был Элиот с обломанными зубами, тем пухлым бело-синим существом был Джош, а тем небольшим, шелковистым экземпляром с широкими глазами была Элис.
Где-то в безделье игра начала спонтанно развиваться. Надо было что-то делать с толканием глыбы льда лапами и носом как можно быстрее. Кроме того, смысл игры был не совсем понятен, но они отчаянно бросались на этот кусок льда, или бросались на того, кто бы ни набросился на этот лед как раз перед ними, и толкал его до того, как кто-то другой на них набросится
Глаза лиса это не то, чем можно было похвастаться, но его нос был невероятным. Новый нос Квентина был долбаным сенсорным шедевром. Даже в середине драки он мог узнать сокурсников, просто понюхав их мех. Все сильнее Квентин начал ощущать один аромат больше, чем другие. Это был резкий, едкий, с привкусом мускуса, что, вероятнее всего, ощущалось бы как кошачья моча для человека, но для лиса это было как наркотик. Он улавливал его нотки в драке каждые несколько минут, и каждый раз это отвлекало его внимание и не давало ему покоя
Что-то произошло в игре. Сплоченность угасла. Квентин еще продолжал играть, но все меньше и меньше его собратьев принимали в этом участие. Элиот убежал в сторону полосы снежных дюн. Стая сократилась до десяти, затем — до восьми. «Куда они запропастились?» — пролаял мозг Квентина. И что это, чёрт возьми, за нереально приятный запах, на который он продолжает натыкаться? Вон ещё раз! На этот раз он учуял источник запаха, уткнулся своей принюхивающейся мордой в её мех, потому что, конечно, он осознавал остатками своего сознания, что учуял он Элис.
Это было совершенно против правил, но нарушать правила оказалось так же весело, как и следовать им. Как только он не понимал этого прежде? Остальные играли всё более и более дико — они даже не пытались претендовать на этот кусок льда — и игра разбилась на мелкие группы дерущихся лис; Квентин дрался с Элис. Лисьи гормоны и инстинкты взяли верх над тем способом драки, который остался от его рационального человеческого разума.
Он сцепил зубы на густом мехе её шеи. Это, казалось, не причинило ей особого вреда, или, по крайней мере, не сильно, чтобы было легко отличить от удовольствия. Творилось что-то невообразимое, но крайне необходимое, и не было никакого способа остановить это… или, возможно, был, но зачем? Остановка была одним из тех бессмысленных, разрушающих жизнь человека импульсов, к которым его весёлый мозг лиса не испытывал ничего, кроме презрения.
Он заметил мимолётный взгляд тёмных, диких, лисьих глаз Элис, вращающихся в ужасе, а затем прикрывающихся от удовольствия. Их крошечные быстрые вдохи белой дымкой смешивались в воздухе и исчезали. Её белый мех был жёстким, но в то же время гладким, и она немного ворчливо тявкала каждый раз, когда он погружался всё глубже внутрь неё. Он и не думал останавливаться.
Снег под ними растаял. Все было раскалено настолько, будто они были на ложе из углей. Они были в огне, и позволили ему поглотить их.
Для стороннего наблюдателя завтрак на следующий день не выделялся чем-то особенным. На всех была натянута их свободная, белоснежная форма Южного Брейкбиллса, они молча и не глядя друг на друга ели то, что было поставлено перед ними. Но Квентин чувствовал, будто он идёт по Луне. Гигантские замедленные шаги, звенящая тишина, всё вокруг него в вакууме, на него смотрят все вокруг. Он не смел взглянуть на кого-то ещё, тем более на Элис.
Она сидела по ту сторону стола, за три человека от него, которые, бесстрастные и невозмутимые, спокойно сосредоточились на своей овсянке. Он в жизни не мог предположить, о чём она думает. Хотя он знал, что на уме у всех остальных. Он был уверен, что все они знали, что произошло. Они были прямо на открытом воздухе, ради Бога. Или они все делали то же самое? Неужели все разбились на пары? Его лицу стало жарко. Он даже не знал, была ли она девственницей. Но, если бы она и была, то не факт, что она ей осталась.
Все было бы гораздо проще, если бы он хотя бы понял, что это значит, но он не сумел. Может быть, он влюблён в Элис? Он попытался сравнить то, что он чувствовал к ней, с чувствами к Джулии, но эти чувства были совершенно разными. Ситуация просто вышла из-под контроля, вот и всё. Это были не они, это были тела тех животных. Никто не должен был воспринимать это слишком серьёзно.
Маяковский восседал во главе стола с самоуверенной улыбкой. «Он знал, что это случится», — рассерженно думал Квентин, вонзая вилку в сырную мамалыгу. Толпа подростков, запертая в Крепости Одиночества на два месяца, а позже застрявшая в облике похотливых животных. Конечно же, мы буквально были готовы сойти с ума.
Какое бы извращённое удовольствие Маяковский ни получал от того, что происходило, в течение следующей недели стало очевидно, что это также касалось их организации, так как Квентин вновь переключил свое внимание на изучение магии и с точностью лазера отчаянно старался не встречаться с кем-либо взглядами, или же думать о вещах, которые были на самом деле важны, например, что он чувствует по отношению к Элис, и у кого был секс с ней на льду — у него или у лиса. Он вернулся к скучной работе, прокладывая свой путь через многочисленные Обстоятельства и Исключения, и кучу мнемонических правил, предназначенных для того, чтобы заставить его запечатлеть тысячи тривиальных частиц информации в мягкой ткани его уже перегруженного мозга.
Они впали в коллективный транс. Истощённая цветовая палитра Антарктики гипнотизировала их. Падающий за окном снег слегка обозначил невысокую гряду чёрного сланца, единственную топографическую особенность на совершенно ровной местности, и ученики смотрели на всё это, сидя на крыше, подобно тому, как обычно смотрят телевизор. Это напомнило ему пустыню в «Блуждающей Дюне» — Боже, он не вспоминал про Филлори уже уйму времени. Квентин задавался вопросом, не был ли весь остальной мир, вся его прошлая жизнь всего лишь плохим сном. Сейчас земной шар в его представлении выглядел как бесконечная Антарктика, целый мир за пределами этого одноцветного континента был покрыт льдом, словно метастазами рака.
Он немного свихнулся. Они все, но проявлялось это по-разному. Их высшие функции пребывали в таком оцепенении и истощении, что они превратились в животных, отчаянно ища хоть какого-нибудь контакта, который не требовал бы от них произнесения слов. Кто-то стал одержим сексом. Импровизированные оргии не были чем-то неслыханным. Квентин раз или два наталкивался на подобное по вечерам — по-видимому, они собирались в произвольные группы, в пустых кабинетах или в чьей-нибудь спальне, скованные частичной анонимностью, и их белая униформа была почти или полностью снята, взгляд был безразличным и скучающим, пока они входили, ласкали, и толкались, всегда в полной тишине. Однажды он видел там Джэнет. Вся эта демонстрация была скорее для других людей, чем для них самих, но Квентин никогда не принимал в этом участия, даже не был наблюдателем, он просто отворачивался, чувствуя превосходство и непонятную злость. Возможно, он просто был зол на то, что что-то удерживало его, не давая бездумно последовать за остальными. Он испытывал неимоверное облегчение от осознания того факта, что никогда не видел там Элис.
Шло время или, по крайней мере, Квентин знал, что теоретически так должно было быть, хотя он сам не видел никаких тому подтверждений, если только не принимать в расчет странный зверинец из усов и бород, и тогда можно было сказать, что он и его сокурсники становились старше. Хоть он много ел, он терял в весе всё больше и больше. Его сознание перешло от гипнотического состояния к галлюцинациям. Мелкие вещицы, случайно попадающиеся ему на глаза, приобретали огромную значимость — круглый камешек, отдельная соломинка из метлы, тёмное пятно на белой стене, — всё это вновь исчезало спустя пару минут. В кабинетах он иногда видел причудливых созданий среди сокурсников — огромного богомола с красивым коричневым окрасом, цепляющегося за спинку стула, гигантского ящера с ороговевшей кожей и немецким акцентом, чья голова полыхала белым пламенем — тем не менее, впоследствии он никогда не мог с уверенностью сказать, реально ли всё это, или только привиделось ему. Как-то раз ему показалось, что он заметил человека, чьё лицо было скрыто за веткой дерева. Он не мог больше этого выносить.
Затем, ни с того ни с сего, однажды утром во время завтрака Маяковский объявил, что до окончания семестра осталось две недели, и время всерьёз задуматься над сдачей выпускного экзамена. Тест заключался всего лишь в следующем: им нужно было пройти от Южного Брейкбиллс до Южного Полюса. Это означало преодолеть расстояние в пятьсот миль. Им не будет дано ни еды, ни карт, ни одежды. Они должны будут защищать себя и выживать самостоятельно, используя магию. Летать было запрещено — либо они передвигаются на ногах, либо вообще никак, в человеческой форме, а не в качестве медведей или пингвинов, или ещё каких-нибудь морозостойких животных. Общение между учениками было под запретом — можно считать это чем-то вроде гонки, если им так угодно. Нет никаких ограничений во времени. Экзамен не являлся обязательным.
Двух недель было мало для того, чтобы подготовиться надлежащим образом, но этого было более чем достаточно, чтобы принять решение. Да или нет, внутри или снаружи? Маяковский подчеркнул, что предпринятые меры предосторожности будут сведены к минимуму. Он будет стараться изо всех сил следовать за ними в поле, но нет никакой гарантии, что если они облажаются, он сможет спасти их жалкие отмороженные задницы.
Нужно было изучить этот вопрос настолько, насколько это вообще было возможно. Будет ли яркое солнце проблемой? А «снежная слепота»? Следует ли им закалить ступни ног, сделав их более грубыми, или же попытаться создать что-то вроде волшебной обуви? Была ли какая-нибудь возможность раздобыть на кухне бараний жир, который мог им понадобиться для сотворения заклинания Обволакивающего Тепла Чхартишвили? И если тест даже не был обязательным, тогда какой в этом всём смысл? Что случится, если они его завалят? Это походило скорее на какой-то ритуал или же дедовщину, но никак не на выпускной экзамен.
В последнее утро Квентин проснулся рано, с целью порыться на кухне в поисках компонентов для контрабандных заклинаний. Он решил участвовать в состязании. Ему необходимо знать, сможет он это сделать или нет. Вот как всё обстояло.
Большая часть шкафчиков была закрыта — видимо, он не первый студент, кому пришла в голову подобная мысль, — но ему удалось наполнить свои карманы мукой, серебряной вилкой и прорастающими зубчиками чеснока, которые могут на что-нибудь сгодиться, пусть и непонятно, на что. Он спустился вниз.
Элис поджидала его на лестничной площадке между этажами.
— Мне нужно кое-что у тебя спросить, — её голос был полон решительности. — Ты влюблён в меня? Ничего такого, если нет, просто мне хотелось бы знать.
Она почти договорила, но не смогла произнести последнюю фразу в полный голос, вместо этого прошептав её.
Он не посмел даже взглянуть ей в глаза с того самого дня, как они вместе были лисами. По меньшей мере, три недели. Сейчас же они стояли на гладком прохладном каменном полу, в жалком человеческом обличье. Как мог кто-то, кто не мыл и не стриг волосы вот уже пять месяцев, быть таким прекрасным?
— Я не знаю, — сказал он. Его голос был грубым из-за нечастого применения. Слова ужасали больше, чем любое заклинание, когда-либо им сотворённое. — В смысле, ты думала, что я знаю, но нет. Я правда без понятия.
Он попытался звучать легко и непринуждённо, но ощущал тяжесть во всем теле. Пол стремительно ускорял своё движение с ними обоими, стоящими на нем. В этот момент, когда требовалось призвать его здравомыслие, он не имел ни малейшего представления о том, лгал он или же говорил правду. За всё то время, что он обучался здесь, всё, что он выучил, почему же он не смог узнать одной-единственной вещи? Он подводил их обоих, себя и Элис.
— Всё хорошо, — сказала она, слегка улыбаясь и говоря таким натянутым голосом, что у Квентина сердце сжалось в груди. — Я так не думала. Просто интересно было узнать, соврёшь ты или нет.
Он растерялся.
— Предполагалось, что я совру?
— Всё хорошо, Квентин. Это было приятно. Я имею в виду секс. Ты ведь понимаешь, что это нормально, делать иногда приятные вещи, так ведь?
Она спасла его от необходимости отвечать, встав на носочки и нежно поцеловав его в губы. Её губы были сухими и потрескавшимися, но кончик её языка был нежным и тёплым. Такое чувство, что это была последняя тёплая вещь в целом мире.
— Постарайся не умереть, — сказала она.
Она погладила его по косматой щеке и испарилась внизу лестницы впереди него в предрассветных сумерках.
После суровых испытаний тест казался пустяком. Всех выпустили на снежный покров по отдельности, чтобы избежать совместной работы. Маяковский заставил Квентина первым раздеться — распрощаться с мукой и чесноком, а также изогнутой серебряной вилкой — и пройтись голым вне зоны действия защитных заклинаний, которые сохраняли температуру терпимой в Южном Брейкбиллс. Как только он прошёл сквозь невидимый периметр, холод ударил ему в голову, и это было просто невероятно. Тело Квентина сжалось и сморщилось. Казалось, будто его бросили в горящий керосин. Воздух обжигал его лёгкие. Он наклонился, зажав руки под мышками.
— Счастливого пути, — сказал Маяковский. Он бросил Квентину мешок, наполненный чем-то серым и сальным. Бараний жир. — Бог с вами.
Всё равно. Квентин знал, что у него есть лишь несколько секунд перед тем, как его пальцы оцепенеют так, что он не сможет наложить заклинания. Он разорвал мешок, сунул руки внутрь и, запинаясь, произнёс заклятие Окутывающего Тепла Чхартишвили. После этого стало легче. Он стал накладывать остальные заклинания по очереди: защита от ветра и солнца, скорость, сильные ноги, уплотнённые ступни. Он произнёс навигационное заклинание, и большой, светлый, золотой путевой компас, который мог видеть только он, появился в небе у него над головой.
В теории Квентин знал эти заклинания, но он никогда не испытывал их все вместе в полной мере. Он чувствовал себя супергероем. Он чувствовал себя бионическим. Он был в игре.
Он повернулся лицом к букве «Ю» на компасе и быстро побежал в сторону горизонта, кружась вокруг здания, которое только что покинул; его босые ноги бесшумно шуршали по высохшей пыли. Из-за силовых заклинаний его бёдра местами чувствовали себя словно пневматические пистоны. Его икры были похожи на стальные пружины грузовика. Его ступни были такими же жёсткими и оцепенелыми, как кевларовые тормозные колодки.
После он не помнил практически ничего из следующей недели. Случай казался действительно клиническим. Оставив только свою техническую сущность, появилась проблема управления ресурсами, взращивания, охраны, и раздувания маленького мерцающего огонька жизни и сознания внутри его тела, в то время как вся Антарктида пыталась избавиться от тепла, сахара и воды, которые поддерживали в нём жизнь.
Он спал чутко и очень мало. Его моча стала тёмно-янтарного цвета, а потом и вовсе исчезла. Однообразие пейзажа было неумолимым. Каждый низкий хрустящий хребет, на который он поднимался, открывал вид, состоящий из идентичных клонов, расположенных в форме бесконечного регресса. Его мысли вращались по кругу. Он потерял счёт времени. Он пел песню из рекламы компании «Оскар Майер» и заставки Симпсонов. Он разговаривал с Джеймсом и Джулией. Иногда он путал Джеймса с Мартином Четвином, а Джулию — с Джейн. Жир исчезал из его тела; рёбра становились более заметными, пытаясь пробить себе путь из его кожи. Он должен был быть осторожным. Допустимая погрешность была невелика. Заклинания, которые он использовал, были сильными и очень длительными, со своими собственными жизнями. Он мог здесь умереть, и его труп, вероятно, продолжил бы весело бежать в сторону полюса сам по себе.