Тихонько, чтобы не разбудить бабушку, она поставила на стол плетеную корзинку со свеклой, капустой и соблазнительным куском свиной солонины, после чего поспешила подбросить в печь побольше хвороста. Даже в самую жаркую погоду бабушка жаловалась на то, что постоянно мерзнет, и Людмиле в поисках дров приходилось каждый день совершать по лесу все большие круги. Следующей весной она попросит папу и братьев оставить ей побольше хвороста перед тем, как отправиться собирать очередной урожай. Если этим летом бабушке захотелось, чтобы в лачуге было натоплено жарче, чем в прошлом году, то на следующий год ей наверняка захочется тепла еще больше, чем даже сейчас.
Но тогда Людмиле уже исполнится тринадцать лет, и она сама научится рубить дрова. По крайней мере, сможет дотянуться до самых нижних веток березы и пихты, и тем самым хотя бы отчасти освободит взрослых. Тогда они выроют колодец и вода станет, поступать прямо в их избу, или соорудят забор вокруг огорода, чтобы зайцы и олени наконец перестали поедать их овощи. А на ближайшую зиму еды почти не оставалось. При одной мысли об этом девочке еще больше захотелось есть. Да и деньги, кажется, тоже кончились — вот разве когда папа вернется домой…
Стараясь не глядеть на бабушку, которая терпеть не могла, когда ее заставали спящей, Людмила обжарила свинину, очистила свеклу, нашинковала капусту и, вылив из ведра в котел остатки воды, поставила все это на огонь. Потом так же тихо накинула на плечи шаль и направилась через поляну к журчащему по камням ручейку, звуки которого так напоминали ей трели балалайки брата Шуры.
Если она подольше задержится на улице, бабушка все это время проспит, и тогда не так долго будет ворчать на нее перед сном. А снаружи так хорошо и спокойно; можно вслушиваться и всматриваться в окружающие деревья и кусты. Да и пахло здесь чудесно — внутри избы запах был отвратительный.
Когда Людмила вернется, она скажет бабушке, что была в школе, а потом заходила в продуктовый магазин, но та как всегда завизжит и запустит в нее подушкой. Потом они поедят супа и улягутся в постель, а через день-два, или через неделю, папа и братья будут уже дома. В их присутствии бабушка всегда вела себя гораздо спокойнее.
Но прошлой весной папа как-то сказал ей:
— Если бы тебе, дорогая Людмила, пришлось все время лежать в постели с парализованными ногами, то ты бы тоже ворчала, сердилась и постоянно ныла.
Раз папа сказал, значит так оно и было. Он вообще у нее лучший отец на свете. Когда он дома, то всегда помогает ей делать уроки, а темными зимними вечерами приходит к школе, чтобы проводить ее по лесу до дома. Их школьная учительница товарищ Варвара обычно повторяла, что люди должны трудиться по способностям, а потреблять по своим потребностям. Но ведь бабушка потребляла, а сама никакой пищи не производила. Папа сказал, что в ее возрасте это понятно — в свое время она достаточно потрудилась.
Этим летом, когда дикие звери и птицы съели почти все овощи и зерно, так что нечем даже стало кормить скотину и кур, старый Николай из продмага сказал, что зимой обязательно появятся волки. За последние три года никто в деревне не видел волков, но каждый знал, что когда люди начинают умирать с голоду, волки обязательно приходят.
Людмила никогда раньше не видела волков, но часто слышала их вой. И бабушка постоянно повторяла, что дикие звери очень любят кушать маленьких нехороших девочек.
О, как хорошо будет, когда вернутся папа и все ее семеро братьев. Наверное, это случится уже на этой неделе, потому что, как сказал старый Николай, грустно покачивая при этом головой, раннее возвращение означает плохой урожай и совсем мало еды для всех. Но папа все равно обязательно отгонит волков от их избы — раньше он всегда так делал.
Когда же они все окажутся дома, то не будет тех темных и холодных утренних часов, когда Людмиле приходилось выбираться из-под бабушкиного бока, разбивать корку льда в ведре рядом с потухшим очагом, подсовывать под старуху горшок, а потом приниматься за приготовление каши.
Иногда бабушка подолгу сидела на горшке и так сильно ругала Людмилу за то, что та плохо взбивает подушку и поправляет одеяло, что девочка даже убегала из дому и долго бродила между золотистыми березами и зелеными пихтами, направляясь к дороге, где за жилыми деревенскими домами стояла колхозная школа. В качестве наказания товарищ Варвара часто давала ей дополнительное домашнее задание, которое девочке приходилось выполнять при свечах. Если бы только бабушка делала эти свечи немножко поровнее, или хотя бы поменьше сидела на своем горшке.
Но вот появилась первая звездочка, а за ней и другие, которые становились все ярче, несмотря на взошедшую желтую луну, чем-то похожую на золотистые березы, которые она видела днем. Чудесный вечер, заполненный доносящимися из леса шорохами.
В прошлом году папа с братьями вернулись на месяц позже обычного и с громкой песней пробирались через заросли с дороги, где их высадил грузовик. Увидев Людмилу, машущую им, все бросились наперегонки, и каждому хотелось добежать к ней первым. Тот, кому это удавалось, обычно поднимал ее на руки и поцелуями заглушал радостные крики девочки, после чего передавал ее с рук на руки следующему. Но никто из них не бежал целовать бабушку.
Как хорошо будет, если Николай окажется прав, и на этот раз они вернутся пораньше. Только вот жалко людей, которым придется голодать в эту зиму; возможно, это окажется даже кто-то из их колхоза.
Какая же из семей может умереть с голода?
Только не папа, потому что он всегда был здоровым и сильным. И не мальчики, потому что они тоже молодые и сильные. Но и не бабушка, потому что хотя она и не была ни молодой, ни здоровой, по силе своей она превосходила всех их. Папа это всегда повторял, особенно когда бабушка специально спрашивала его об этом.
— Кто из нас самый сильный?
— Конечно же ты, моя дорогая маленькая матушка.
В такие моменты она кивала и ухмылялась ввалившимся ртом, а все семеро братьев начинали весело смеяться. А папа всегда становился так, чтобы бабушка его не видела, и при этом подмигивал им, словно желая показать, что именно он хотел сказать.
Но если все они были такими сильными, то оставался еще один человек, совсем слабенький — плохая маленькая девочка, которая не могла сама себе нарубить дров, ворчала, когда бабушка подолгу сидела на горшке, с ненавистью в душе приносила ей воду для умывания, стелила постель и взбивала подушку, на которую та опускала свои тоненькие белые косички.
Бедная старуха. Так легко было ее ненавидеть, тем более старую и парализованную. Как же было полюбить ее, когда она так скверно пахла и кричала? Вот и в это утро, когда Людмила проспала школу, бабушка опять швырнула в нее подушкой, потому что та оказалась, как она пробурчала, жесткой и вся свалялась. Девочка даже заплакала. Она кинула подушку обратно и увидела, что попала прямо старухе в лицо. А уже через несколько секунд девочка бежала, не чувствуя под собой ног, к школе, и всю дорогу заливалась слезами.
Появилось еще больше звезд. При лунном свете, когда повсюду мелькали длинные и короткие тени, она перепрыгнула через ручей, пересекла поляну и подошла к дверям избы. Ведро она оставила у порога — ей не хотелось входить внутрь.
Что будет на этот раз — вопль или снова подушка в лицо? Жалоба или упрек? А что случится, если она также ответит ей криком? Или опять кинется подушкой? А может, вообще не входить и остаться здесь в ожидании папы и мальчиков?
Когда они вернутся, ей снова захочется войти в дом. И тогда их изба зазвенит от гомона и смеха. Олег вечером заиграет на скрипке, Шура — на своей балалайке, а папа будет в такт им нахлопывать в ладоши. Родион, Вакула и Кирилл спляшут гопак, после чего Людмила станцует с ними вальс — с каждым по очереди, внимательно следя за тем, чтобы никто не остался обделенным. Не каждый вечер в их доме будут музыка и танцы, потому что раз в неделю все мужчины ходят в деревню, где пьют пиво и болтают с приятелями.
Но если Людмила умрет в эту зиму, с кем же они тогда станут танцевать? Девочка шмыгнула носом и утерла его краем шали. Вообще-то умереть было не так уж и плохо. В раю она наконец сможет увидеть свою мать, хотя товарищ Варвара и говорила, что никакого рая нет. Когда она сказала об этом папе, тот ответил:
— Может и так, хотя твоя мать и в самом деле была ангелом.
Правда, он тоже не может уже вспомнить, большая она была или маленькая, красивая или невзрачная — только то, что для него она всегда была хороша, и другая, такая же хорошая, ему так и не встретилась.
Бабушка часто говорила, что ни одна женщина, а уж тем более какая-нибудь вторая жена его сына, не заслужила бы подобной преданности. А ему и не нужна была другая женщина, тем более, что есть такие чудесные семь сыновей. Что вообще может кому-то дать новая жена, кроме бесполезных воспоминаний? Хорошо еще, что Людмила оказалась последним ребенком, потому что ей всегда хотелось есть. Иногда, когда бабушка говорила про слабеньких маленьких девочек, голодных маленьких девочек, Людмиле хотелось сделать ей больно.
Два года назад, когда бабушке вдруг вздумалось встать с кровати, на которой она спала вместе с Людмилой, старуха упала на пол. Папа прибежал из-за занавески, которая разделяла их избу, а Людмила так испугалась, что даже засунула себе в рот большой палец, чего давно уже не делала. Бабушка лежала с закрытыми глазами, и дыхание ее походило на храп. Папа тогда опустился на колени рядом с ней и заплакал. Людмила тоже заплакала.
Наконец бабушка открыла глаза и завращала ими. Уже позднее она проворчала:
— Людмила… Людмила… это она столкнула меня…
Потом приехал доктор — папа хотел, чтобы ее забрали в государственную больницу. Доктор сказал, что у бабушки был удар и она никогда больше не сможет ходить. Он также сказал, что в больнице для живых-то не хватает коек, не говоря уже об умирающих, так что лучше ее не трогать с места. Она может умереть в любую минуту — от шока или просто потому, что сердце остановится, а может протянуть еще несколько лет. Но это уже их проблемы; ему же надо позаботиться о тех, кто наверняка поправится и сможет опять работать, производить продукты.
Людмиле хотелось спросить: «А как же я?» — потому что летом ей приходилось особенно туго, и если бабушка не сможет ходить, на следующий год, когда мужчины опять уйдут из дома, она уж точно не справится.
Два года назад. Бесконечное время, и ни разу ни «спасибо», ни «пожалуйста» от бабушки. Только одни вопли и кидание подушкой. Разве что однажды, прошлой зимой, когда папа был дома, он сильно рассердился.
— Хватит, старуха. Ты слишком груба с Людмилой. А работает она так, как тебе уже никогда не поработать.
Всю зиму бабушка ни с кем почти не разговаривала — так это ее обидело.
И тогда она начала щипать Людмилу по ночам; жесткие пальцы то и дело находили то ногу, то руку, а то и ухо девочки. Все щипала, щипала без конца, до тех пор, пока Людмила однажды не выдержала и с силой не оттолкнула ее от себя. Но больше старуха ни разу не падала с кровати.
Людмила вздохнула и потянулась к стоявшему у ее ног ведру. Открыв дверь, она на секунду остановилась в ожидании, что сейчас в нее снова полетит подушка. Но бабушка продолжала лежать на том самом месте, где она ее оставила. И так же, как утром, лицо ее закрывала подушка, которой она придавила старуху.
Очень осторожно Людмила поставила ведро на пол, сняла с огня котел и налила суп в тарелку. Потом взяла ложку и с удовольствием съела все до последней капли. Не глядя на кровать, она снова вылила из котла остатки супа себе в тарелку, и скоро от него ничего не осталось.
Эл Саррантонио
Тыква
Оранжево-черный день. Полдень давно прошел.
Снаружи, под обнаженными, но все еще крепкими деревьями, по тротуарам носились тысячи листьев, похожих на тысячи ногтей, скребущих по тысячам классных досок.
Внутри же продолжался праздник.
По проходам между партами бродили вампиры, упыри и вурдалаки, кричащие друг другу: «Бу-ууу!». Повсюду висели раскрашенные в цвета Дня всех святых фигуры из гофрированной мягкой бумаги, а на классной доске — вперемежку и внахлест — дикие, безумные, страшные рисунки, исполненные цветными мелками: змеи, крысы, ведьмы на помеле. Оконные стекла были залеплены вырезанными из бумаги черными силуэтами кошек и безглазыми привидениями с громадными «О» вместо ртов.
В стоящей на столе мисс Гринби громадной тыкве подрагивало оранжевое пламя, пробивавшееся через прорези для глаз и рта и распространявшее по классу сладковатый аромат.
Мисс Гринби, молодая, веселая и полная энтузиазма, вышла в коридор, чтобы догнать блуждающего по нему маленького гоблина, и сразу же на одной из нарисованных на доске ведьм появилась корявая надпись: «Учительница». Мисс Гринби за руку привела беглеца, посмотрела на карикатуру и улыбнулась.
— Так, чья это работа? — спросила она, не надеясь услышать ответ. И не получив его, женщина попыталась изобразить на своем лице выражение грусти.
— Ну да ладно. Надеюсь, вы и сами понимаете, что я все же не такая. Разве что сегодня.
Затем она извлекла из шкафа остроконечный ведьмин колпак и широким жестом водрузила его себе на голову.
Взрыв хохота.
Праздник продолжался.
На партах появились маленькие кулечки — оранжевые и белые, — с только что оторванными макушками, наполненные оранжевой и белой засахаренной кукурузой.
Кукуруза полетела в маленькие розовые рты.
Было шумно, под аккомпанемент севшей за пианино мисс Гринби все распевали праздничные песни, а затем принялись отлавливать черную кошку, чтобы пришпилить булавкой ее хвост. А потом настал черед рассказа о привидениях, который передавался от одного ученика к другому — фраза за фразой:
— Стояла темная, дождливая ночь…
— …Питера в поле застала гроза…
— …и он зашел в единственный дом, что стоял у дороги…
— …в котором никого не оказалось…
— …потому что дом пустовал и в нем жили привидения…
На последней парте первого ряда рассказ оборвался.
Все взгляды устремились в тот угол.
Новенькая.
— Рейли, — мягко произнесла мисс Гринби, — а ты разве не хочешь вместе с нами продолжить рассказ?
Впервые пришедшая в тот день в класс, тихая, застенчивая, с черной челкой и большими, всегда опущенными глазами девочка по фамилии Рейли сидела, сложив маленькие, чуть сероватые ладони и устремив прямо перед собой взгляд своих темно-карих глаз — совсем как кролик, попавший в луч автомобильной фары.
— Рейли?
Маленькие, бледные ручонки Рейли задрожали.
Мисс Гринби быстро встала и, пройдя по проходу, легонько опустила ладонь на плечо девочки.
— Рейли просто стесняется, — сказала учительница, с улыбкой глядя в неподвижную макушку девочки. Она наклонилась, чтобы оказаться вровень с лицом ученицы, и тут же увидела две крупные круглые капли, притаившиеся в уголках ее глаз. Руки девочки были по-прежнему крепко сжаты.
— Ты не хочешь присоединиться к нашей игре? — прошептала мисс Гринби, добрым взглядом окидывая всю ее маленькую фигурку. В груди женщины всколыхнулась волна сочувствия. — Разве тебе не хотелось бы подружиться с другими учениками?
Никакой реакций. Ребенок уставился прямо перед собой; кулек с засахаренной кукурузой, по-прежнему нераспечатанный и аккуратный, лежал на углу полированной, испещренной царапинами парты.
— Она просто рохля!
Это была Джуди Линтроп, одна из четырех сестер Линтроп (все в возрасте от шести до одиннадцати лет), доставлявшая порой немало хлопот.
— Перестань, Джуди… — начала было мисс Гринби.
— Рохля! — крикнул Роджер Мэплтон.
— Рохля! Рохля! Рохля! — поддержали его Питер Пакински, Рэнди Феффер, Джейн Кэмпбел.
Все устремили взгляды на Рейли — как-то она поведет себя теперь?
— Бледная маленькая рохля!
— Ну хватит! — гневно воскликнула мисс Гринби, и в классе тотчас же воцарилась тишина. Игра зашла слишком далеко.