Глянув на пол, Рассел увидел, что все то время, пока он разговаривал с женой, разметавшиеся по полу палочки продолжали медленно передвигаться, чем-то напоминая стаю крохотных животных. Из них постепенно образовывались слова, похожие на древние рунические символы, поначалу совершенно нечитаемые. Однако чем дольше он всматривался в образующийся контур, тем более отчетливо проступало содержание послания:
НАКАЗАНИЕ СМЕРТЬЮ.
Ему снова захотелось закричать, и он лишь жестоким усилием воли сдержал уже трепыхавшийся в горле вопль. Нагнувшись над полом и собирая маленькие белые палочки, он почувствовал во рту подступивший изнутри горький привкус желчи, после чего принялся лихорадочными движениями сбрасывать их в унитаз. Он несколько раз нажимал на ручку бачка, пока последний зловещий предмет не скрылся в пучине водяного водоворота.
К счастью, когда Рассел вернулся в спальню, Миззи уже крепко спала.
Он не мог заставить себя рассказать жене о мучивших его галлюцинациях, и стеснялся обратиться к врачу, тем более, с которым проводил свободное время на площадке для гольфа. Поскольку никакого реального, материального подтверждения, подлинного доказательства увиденного не существовало, он решил, что все это явилось лишь плодом деятельности его перевозбужденного, разбалансированного рассудка, подавленного чувства вины, а также не в меру разыгравшегося воображения. Поэтому он старался не обращать внимания на послания, отправляемые ему Тнен-Ку: предостерегающий заголовок в «Нью-Йорк пост», который тут же исчез с первой полосы газеты, стоило ему взять ее с уличной стойки; также похожее на череп пятно из кофейной гущи, оставшееся на дне чашки, когда он закусывал в кафе неподалеку от работы; пара темных глаз, взиравших на него из кружка спидометра его «монте-карло»; полунашептывающий голос, который, казалось, доносился из телефонной трубки между гудками; увиденный краем глаза на углу 56-й улицы рекламный ролик, сопровождавшийся словами «Тнен-Ку идет к тебе», и мгновенно исчезнувший, стоило ему более пристально всмотреться в него.
В нормальном состоянии Рассела Саузерза обязательно бы вы водили из себя и сильно тревожили все эти предвестники и знамения надвигающейся беды, внезапно появляющиеся на различных отрезках его заурядной повседневной жизни, однако на самом деле он практически смирился с этими сверхъестественными феноменами, столь неожиданно вторгшимися в его жизнь. Причина тому была весьма банальна — он попросту сходил с ума. Медленно, но неуклонно, а потому все это его уже не волновало.
«Ну и пусть, пусть идет ко мне, черт бы ее побрал! — думал он, поездом возвращаясь в тот вечер к себе домой. — Пусть идет, чертовка проклятая… а может, я давно уже ее жду?..»
По радио объявили его станцию, и он, поднявшись и подчиняясь коллективному рефлексу всей массы пассажиров, медленно двинулся к выходу из вагона. Оказавшись на платформе, он спустился по лестнице к автомобильной стоянке, где его должна была поджидать сидевшая в «монте-карло» Миззи — они заранее договорились о том, что в назначенный час она подберет его.
Машина оказалась зажатой между большим «фордом-универсалом» и полугрузовым автомобилем, и, приближаясь к знакомому белому профилю, Рассел внезапно пережил самый настоящий шок — из-за рулевого колеса на него поглядывали обрамленные длинными прямыми волосами темные глаза Тнен-Ку. Первым его непроизвольным желанием было остановиться, замереть на месте, однако усилием воли он все же заставил себя идти дальше все той же нормальной походкой — он даже улыбнулся и помахал рукой. Да, сразу же решил он, лучше не показывать этой маленькой стерве, что она его испугала. Он сделает вид, будто ничего не произошло, а потом сразит эту дьяволицу ее же собственным оружием.
Разумеется, она никак не ожидала от него столь естественного и спокойного поведения…
Он пытался выбросить из головы все мысли о Миззи, о том, что эта маленькая ведьма сделала с его женой, как вообще оказалась на ее месте в машине, хотя, впрочем, чего уж там — как; ясно — как! Нет, лучше сконцентрироваться на том, что предстоит вскоре сделать ему самому…
— Привет, второй папа Рассел… — приветливо произнесла она, распахивая перед ним дверцу справа. Он проскользнул внутрь салона.
Тнен-Ку улыбалась и даже чуть подалась вперед, словно желая, чтобы он поцеловал ее. Маленькая стерва! Рассел скользнул взглядом мимо ее лица, глянул на нежную шею и тут же обхватил ее своими пальцами. Пока он давил, а она беспомощно извивалась рядом с ним, пытаясь высвободиться из мертвой хватки, Рассел чувствовал, как его сознание переполняют булькающие, пузырящиеся струи восторженного блаженства.
— Наконец-то я добрался до тебя! — завопил он. — Добрался, и на сей раз у тебя не будет времени улизнуть!
Тнен-Ку открыла рот, в очертаниях которого уже не было никакого ехидства или хитрой ухмылки — лишь паника и боль. Рассел еще крепче сжал шею руками и принялся раскачивать все тело взад-вперед. Его кисти и предплечья буквально оцепенели, абсолютно ничего не чувствовали, а сам он словно со стороны наблюдал за тем, как чьи-то чужие руки душат эту темно-загорелую девочку-женщину.
Глядя на то, как распухало, надувалось ее лицо, щеки приобретали сероватый оттенок, а бездонные глаза превращались в громадные белые шары, Рассел чувствовал, что все остальные его чувства разом умолкли. Померкли огни автомобильной стоянки, и потому он уже почти не различал очертаний находившегося перед ним умирающего лица. В ушах его раздавались лишь гулкие отголоски собственного пульса, и он совершенно не замечал возбужденных криков людей, скапливавшихся вокруг его «монте-карло». Не почувствовал он и того, как чьи-то сильные, решительные руки схватили его, отрывая от мертвого тела, выволокли из машины…
Стукнувшись о жесткое покрытие автостоянки, Рассел поднял взгляд на маячившее в глубине кабины искаженное, неестественно-страшное овальное лицо жены. Кто-то звал полицию, а он все продолжал лежать, видя перед глазами лишь мельтешащие тени — со всех сторон на него надвигались вечер и страх. Когда же сумеречную тишину разрезал вой полицейских сирен, Рассел ответил на него лишь пронзительным, не менее сильным воплем, а затем стал быстро погружаться в водоворот черного безумия.
В Манхэттене, в какой-то квартире кто-то развернул номер «Таймс мэгэзин», в котором целая полоса была отдана рекламному сообщению…
Уильям Тенн
Хозяйка Сэри
Сегодня вечером, уже собираясь войти в дом, я увидел на мостовой двух маленьких девочек, чинно игравших в мяч, напевавших одну старинную девчоночью считалку. Душа у меня ушла в пятки, кровь бешено заколотилась в правом виске, и я знал, что — пропади все пропадом! — я шагу не ступлю с этого места, пока они не закончат.
Раз-два-три-элери,
К нам идет Хозяйка Сэри.
Закрывай скорее двери,
Это злая-злая фея!
Когда они прекратили свое механическое пение, я пришел в себя. Я открыл дверь своего дома и, войдя, быстро повернул ключ. Везде — в прихожей, на кухне и в библиотеке — я включил свет. И потом, потеряв счет времени, я шагал из угла в угол, пока дыхание не выровнялось, а страшные воспоминания не уползли назад, в трещину прошедших лет.
Этот стишок! Я не боюсь детей — что бы там ни говорили мои приятели. Я не боюсь детей, но почему им обязательно нужно петь эту идиотскую песенку? Как только я появляюсь?… Как будто эти невероятно порочные создания знают, что она со мной делает…
Сэриетта Хон переехала из Вест-Индии к миссис Клейтон, когда умер ее отец. Ее мать была единственной сестрой миссис Клейтон, а за отцом, служащим колониальной администрации, родственники не числились. Поэтому ничего удивительного не было в том, что девочку переправили через Карибское море и она поселилась в Нэнвилле, в доме моей квартирной хозяйки. Естественным же образом ее определили в нэнвилльскую начальную школу, где я преподавал арифметику и естествознание в дополнение к английскому, истории и географии мисс Друри.
«Таких невыносимых детей, как эта Хон, я еще не видела! — Мисс Друри ворвалась в мой кабинет во время утреннего перерыва. — Это выродок, бесстыжий, гадкий выродок!»
Я подождал, пока в пустой комнате отзвучит эхо, забавляясь разглядыванием подчеркнуто викторианских форм мисс Друри. Ее затянутая корсетом грудь вздымалась, а многочисленные юбки колыхались и шлепали по щиколоткам, пока она в раздражении металась перед моим столом. Я отклонился назад и обхватил голову руками:
— Советую вам не горячиться. Эти две недели с начала четверти я был слишком занят, и у меня не было времени присмотреться к Сэриетте. У миссис Клейтон нет собственных детей, и с самого четверга, когда девочку привезли, она носится с ней, как с сокровищем. Если вы накажете Сэриетту, как… ну, как вы наказали Джоя Ричардса на прошлой неделе, — она этого терпеть не будет. И школьное управление — тоже.
Мисс Друри с вызовом вскинула голову: — Если бы вы проработали учителем столько же, сколько я, молодой человек, вы знали бы, что отказ от розги — это не метод для такого упрямого ублюдка, как Джой Ричардс. Он вырастет такой же винной прорвой, как его папаша, если вовремя не узнает у меня, чем пахнет розга.
— Ну, хорошо. Не забывайте только, что кое-кто из школьного управления начинает вами очень интересоваться. И потом, почему, собственно, Сэриетта Хон — выродок? Насколько я помню, она альбинос; недостаток пигментации — это случайный фактор наследственности, а вовсе не уродство, что подтверждают тысячи людей, проживших нормальную счастливую жизнь.
— Наследственность! — Она презрительно фыркнула. — Чушь собачья, эта ваша наследственность. Она выродок, я вам говорю, поганка, гнусное исчадие Сатаны. Когда я попросила ее рассказать классу о своем доме в Вест-Индии, она встала и проквакала: «Это не для дураков и не для средних умов». Вот! Если бы в этот момент не прозвенел звонок на перерыв, я бы с нее шкуру спустила.
Она бросила педантичный взгляд на часы. — Перерыв заканчивается. Вы бы лучше проверили систему, мистер Флинн; мне кажется, утром звонок был на минуту раньше. И не позволяйте этой девчонке садиться вам на голову.
— Со мной такое не случается. — Я усмехнулся, когда она хлопнула дверью.
Через минуту в комнату ворвался смех и галдеж восьмилеток.
Я начал свой урок, посвященный делению столбиком, с того, что тайком взглянул на последний ряд. Там, как гвоздями прибитая, сидела Сэриетта Хон, послушно сложив руки на парте. На фоне красного дерева, под которое была облицована мебель в классе, ее белесые мышиные хвостики и абсолютно белая кожа зрительно приобретали желтоватый оттенок. Ее глаза, тоже слегка желтоватые, с огромными бесцветными радужками под полупрозрачными веками не мигали, когда я смотрел на нее.
Она действительно была уродиной. Рот у нее был невероятного размера, уши торчали под прямым углом к голове, а кончик длинного носа загибался вниз до верхней губы. Она носила белоснежное платье строгого покроя, взрослый вид которого никак не вязался с ее костлявой фигурой.
Закончив урок арифметики, я подошел к ней, сидевшей в гордом одиночестве.
— Может быть, ты сядешь поближе к моему столу? — спросил я медовым голосом. — Так тебе лучше будет видно доску.
Она поднялась и сделала маленький книксен:
— Благодарю вас, сэр, но там слишком солнечно, а яркий свет вреден для моего зрения. Поэтому я чувствую себя намного лучше в темноте и тени. — На ее лице неуклюже изобразилось нечто, похожее на любезную улыбку.
Я кивнул. Мне стало как-то неловко от формальной точности ее ответа.
В течение всего урока естествознания я чувствовал, что она буквально прикипела ко мне глазами. Под ее немигающим, неотвязным взглядом я начал путаться в наглядных пособиях, а ученики, догадываясь о причине, стали шептаться и вертеть головами.
Ящик с коллекцией бабочек выскользнул у меня из рук. Я нагнулся, чтобы поднять его. Вдруг какой-то изумленный вздох прошумел по всей комнате, вырвавшись из тридцати маленьких глоток:
— Смотри! Она снова это делает! — Я выпрямился.
Сэриетта Хон сидела все в той же странной, оцепенелой позе. Только волосы у нее были теперь густо-каштанового цвета, глаза — голубыми, а щеки и губы нежно порозовели.
Мои пальцы уперлись в надежную поверхность стола. Не может быть! Неужели это свет и тень проделывают такие фантастические трюки? Но — не может быть!
Даже когда я, забыв о педагогической дистанции, с открытым ртом смотрел на нее, она продолжала темнеть, а тень вокруг нее рассеивалась. Дрожащим голосом я попытался вернуться к коконам и чешуекрылым.
Через минуту я заметил, что ее лицо и волосы снова чистейшего белого цвета. Я не стал искать этому объяснения, равно как и ученики. Но урок был сорван.
— В точности то же самое она вытворила на моем уроке, — сказала за ланчем мисс Друри. — В точности то же самое! Правда, она мне показалась жгучей брюнеткой, с копной черных волос, а глазища у нее сверкали. Это было сразу после того, как она назвала меня дурой — наглая стерва! Я потянулась за розгой. Тут-то она и скинулась смуглой брюнеткой. У меня бы она живо покраснела, если бы звонок не прозвенел на минуту раньше.
— Представляю себе, — сказал я. — Но при ее внешности любой световой эффект может сыграть дурную шутку со зрением. Да и вообще не уверен, что видел все это. Не хамелеон же она, в конце концов.
Старая учительница поджала губы, так что они превратились в бледную розовую линию, и перегнулась через стол, усыпанный крошками. — Не хамелеон. Ведьма! Я знаю! И Библия приказывает нам уничтожать ведьм, сжигать их со всеми потрохами.
Мой смех прокатился по грязному школьному подвалу, который служил нам столовой. «Ну, вы и скажете!.. Восьмилетняя девчонка».
— Вот именно. И ее нужно обезвредить, пока она не выросла и не наделала гадостей! Поверьте мне, мистер Флинн, уж я-то знаю! Один из моих предков сжег тридцать ведьм в Новой Англии во время процессов. Между нами не может быть мира!
Дети в благоговейном страхе разделяли мнение мисс Друри. Они прозвали девочку-альбиноса Хозяйкой Сэри. Сэриетта, со своей стороны, с удовольствием приняла это прозвище. Когда Джой Ричардс ворвался в компанию детей, которые, скандируя песенку, сопровождали ее по улице, она остановила его.
— Оставь их в покое, Джозеф, — сказала она в своей забавной взрослой манере. — Они совершенно правы. Я в самом деле злая-злая фея.
Джой опустил свое озадаченное конопатое лицо, разжал кулаки и молча пристроился сбоку маленького кортежа. Он боготворил ее. Они всегда были вместе, — возможно, потому, что оба были аутсайдерами в этом детском обществе, а возможно, потому, что были сиротами — его вечно поддатого папашу трудно было назвать отцом. Я часто заставал его сидящим на корточках у ее ног в сырых сумерках, когда выходил на крыльцо пансиона подышать свежим воздухом. Она останавливалась на полуслове, продолжая указывать пальцем куда-то вверх. Они оба сидели в заговорщицком молчании, пока я не уходил с крыльца.
Джою я немного нравился. Именно поэтому мне единственному он приоткрыл завесу над прежней жизнью Хозяйки Сэри. Гуляя как-то вечером, я обернулся и увидел, что Джой догоняет меня. Он только что ушел с крыльца.
— Эх. — вздохнул он. — Хозяйка Сэри столькому всему научилась у Стоголо! Если бы этот парень был здесь, он показал бы старухе, где раки зимуют. Он проучил бы ее, еще как проучил бы!
— Стоголо?
— Ну да. Этот колдун, который проклял мать Сэри до того, как Сэри родилась, за то, что она засадила его в тюрьму. Мать Сэри умерла, когда рожала, а отец ее начал пить, хуже, чем мой папаша. А Сэри потом нашла Стоголо, и они подружились. Они обменялись кровью и заключили мир на могиле ее матери. И он научил ее колдовству, и родовому проклятию, и как делать любовное зелье из кабаньей печенки, и…
— Ты меня удивляешь, Джой, — прервал я его. — Верить в эти глупые предрассудки! Хозяйка Сэри выросла в обществе примитивных людей, которые не знают ничего лучшего. Но ты-то знаешь!