— Выздоровеешь — познакомишься с этими инженерами, — сказал, вставая, Довгалюк.
Минут через пятнадцать мы покинули больницу. Мне казалось, что Томазян недоволен результатами беседы с мальчиком. Ясно было, что совершено преступление, но где его причина? Как оказался у Тараса паспорт Адриана Маковского и куда исчезли документы Тараса?
Эти удивительные факты вызывали беспокойство. Они словно чем-то угрожали грандиозному строительству, связанному с Тарасом.
16. Прощание на бульваре
Поздно вечером я вышел на улицу, чтобы после целого дня утомительной беготни подышать свежим воздухом. Подготовка к моему отъезду доставляла много работы ногам и забот голове. Нужно было уладить бесконечное количество дел, сообщить родным и знакомым о продолжительном путешествии, а главное — позаботиться об инструкциях и документах, которыми должно было снабдить меня управление строительством.
После дневных хлопот гудело в голове, и я с удовольствием шел по опустевшему бульвару, стараясь ни о чем не думать.
Уголок бульвара, куда я попал, выходил к реке. Здесь почти не было фонарей, под деревьями мрак еще более сгущался. Тонким белым покрывалом лежал на земле снег — еще никто не успел протоптать на нем дорожку. Едва долетал отдаленный шум города.
Я медленно брел между черными деревьями, пока не очутился возле обрыва над рекой, где стояли беседка и несколько скамеек. Летом здесь всегда было людно, а теперь по дороге мне не встретился ни один человек. Никого, казалось, также не было ни в беседке, ни поблизости.
Но вскоре я заметил, что в нескольких шагах от меня, там, где от беседки вниз к реке сбегали ступеньки, прислонившись к перилам лестницы, неподвижно стоит человек.
Я вошел в беседку и сел. Человек на лестнице, по-видимому, меня не заметил.
Мое обычное любопытство заставило меня внимательно приглядеться к одинокому темному силуэту. Кто этот человек? Почему он здесь стоит?
Вспыхнувшее во мне любопытство сразу отвлекло мои мысли от всего, чем я жил последние дни. Мне показалось, что исчезли невероятная усталость и головная боль. Новое занятие дало мне возможность спокойно сидеть в беседке, отдавшись наблюдениям за неизвестным.
Он не двигался. Вероятно, этот человек никого не ждал — иначе бы нетерпеливо шевелился. А может, неизвестный отличался исключительным терпением, как старые рыбаки, сидящие часами, не спуская глаз с поплавка.
Прошло с полчаса. Кроме нас двоих, в этот уголок не заглянул ни один человек. В такой поздний час и в такую погоду ни у кого не было охоты слоняться по бульвару.
Я понимал, что пора возвращаться домой, но фигура на лестнице удерживала меня на месте. У меня было такое чувство, словно я вступил в соревнование с этим незнакомцем и если я уйду раньше, чем он, то буду побежден. Так иногда, спеша по улице, замечаешь другого торопящегося человека, и когда он ускоряет шаг, и сам невольно начинаешь идти быстрее, точно побаиваешься, что он тебя опередит.
Сидеть уже надоело, но я упорно выжидал, пока незнакомец тронется с места… Наконец фигура на лестнице зашевелилась и медленно начала подниматься вверх по направлению к беседке. Человек остановился в двух шагах от меня и снова повернулся к реке. Тем временем мне захотелось курить. Это позволило мне обратиться к незнакомцу.
— Простите, нет ли у вас спичек? — опросил я его.
Человек резко обернулся, показывая этим, что до сих пор он меня не замечал.
— Нет ли у вас спичек? — повторил я.
Он молча сделал шаг ко мне и протянул коробку со спичками. В полутьме я не мог разглядеть его лицо, он же, казалось, не проявлял по отношению ко мне никакого любопытства.
— Может быть, закурите? — предложил я ему папиросу.
— Нет, спасибо, — ответил он, и голос его показался мне знакомым.
Я чиркнул спичкой и зажег ее. Огонек осветил мое лицо.
— Олекса Мартынович, это вы? — удивленно спросил незнакомец.
И тут по голосу я узнал Макаренко.
— Не знал, что вы любите романтические прогулки в одиночестве, — сказал я смеясь.
— Оказывается, между нами есть сходство, — с едва заметной иронией ответил он.
— Вы уверены? Может, я назначил тут свидание.
— Тогда это свидетельствует о вашем легкомыслии.
— Вы правы. Когда я шел сюда, даже не думал кого-то встретить.
— Вы давно здесь?
— Порядочно. Но все же меньше, чем вы.
— Разве я так долго? — Он поднял руку с часами к глазам и удивился: — Ого!
Мы помолчали.
— Завтра вечером я уезжаю, — сказал я первое, что пришло мне в голову.
— И я тоже вечером выезжаю в Сибирь.
Мы снова помолчали, охваченные каждый своими мыслями. Не знаю, о чем думал инженер, но я вспомнил Лиду Шелемеху, письмо от нее, переданное мной Макаренко, разговор с девушкой перед ее отъездом.
Сквозь тучи начал пробиваться лунный свет, и хотя самой луны не было видно, но темнота немного поредела. Снег перестал падать.
— Вы не знаете, как Лидия Дмитриевна устроилась на курорте и как себя чувствует? — спросил Макаренко.
— Не знаю. А вы разве с нею не переписываетесь?
— Нет.
Поскольку разговор зашел о Лиде, мне захотелось вызвать Макаренко на откровенность.
— Слушайте, Ярослав Васильевич… Простите меня, но я хотел бы спросить, что произошло между вами и Лидой. Не думайте, что это пустое любопытство. Вышло так, что я невольно узнал вашу тайну. Это случилось раньше, чем я познакомился с ней и с вами. А теперь я испытываю к вам и к Лидии Дмитриевне больше, чем простой интерес. Я чувствую к вам обоим горячую симпатию, меня тревожит здоровье Лидии Дмитриевны. Вы должны знать: о том, что мне известно, я сказал только ей, когда она поручила мне передать вам письмо. Я уверен, что она вас любит. Об этом я ей тоже сказал.
Инженер сделал шаг ко мне. Он, по-видимому, немного растерялся, а может быть, даже смутился.
— Вы знаете… — начал он, но махнул рукой и замолчал.
Потом попросил у меня папиросу, вошел в беседку, смел рукой снег со скамьи и сел. По крайней мере минута прошла, пока он закурил. Глубоко затянувшись, он повернулся ко мне и приглушенным голосом заговорил:
— Я люблю Лиду. Но любит ли она меня?.. Я много думал о наших взаимоотношениях. Мне кажется, что она все-таки любит Барабаша… Я его почти не знаю. А когда вспоминаю, ощущаю приступ ревности… Возможно, Лида любила меня. Во всяком случае, мне хочется так думать. Любила… Но я был вынужден разорвать буквально все, что было между нами, избегать ее… Я уверен, что вы не расскажете ей об этом. В любом случае, вы надолго уезжаете и не скоро встретитесь с ней… Лида больна, очень больна… Когда я думаю об этом, меня охватывает отчаяние… Вы даже не понимаете, как тяжело она больна. Но чем я могу ей помочь? Если хотите знать, я надеюсь только на Барабаша. Если удастся ее спасти, то только потому, что он ее любит, что у него в жизни нет иной цели, кроме борьбы с этой болезнью. Вы думаете, мне легко сказать себе, что между мной и Лидой все кончено? Я этого и до сих пор не сказал со всей решимостью, но, уверяю вас, еще сегодня вечером я это сделаю.
Макаренко замолк.
Нет, этот инженер говорил бессмыслицу, какую пристало бы говорить только сильно влюбленному юноше. Несомненно, его терзала ревность. Несомненно, он очень любил Лиду. В его словах звучала сила воли и какая-то детская непоследовательность. Так, по крайней мере, мне показалось.
Я хотел было сказать, что не согласен с его выводами, что глубоко уверен — Лида любит именно его.
— Вы знаете… — обратился я к инженеру.
— Нет, не знаю и знать не хочу. Молчите. Я не могу и не должен менять свое решение. Я сказал вам об этом, потому что человеку трудно все время оставаться наедине со своими мыслями. Может быть, я даже пожалею потом… Хочу верить, что когда-нибудь вы поймете меня и, не рассказывая Лиде о нашем разговоре, хоть немного заступитесь за меня, если она будет обо мне плохо думать.
Что мог я на это сказать?
Вскоре после этого мы встали и, пройдя по пустому бульвару, молча простились в коридоре гостиницы.
В моей комнате вещи были уложены и все готово к отъезду. В последнюю ночь перед далеким путешествием нужно было выспаться, но мне не спалось. Я долго думал о Макаренко, энергичном, разумном человеке, который одновременно и привлекал и раздражал меня.
Только перед рассветом мысли вернулись к поездке и я уснул.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1. На Родине
Уже светало, когда наш пароход оставил за собой остров Русский, обогнул мыс Поворотный, прошел мимо Егершельда и приготовился отдать якорь в бухте Золотой Рог.
Высоко на холмах, над освещенным утренними лучами солнца Владивостоком, таяли реденькие клочки тумана. В бухте у причалов стояло много пароходов; нарушая покой, носились небольшие катера, медленно ползли буксиры. Начиналась суетливая дневная жизнь.
Я стоял на палубе без шапки, без пальто, крепко сжимал руками фальшборт и с радостью оглядывал берег, город, бухту. Гребцы на небольшом кунгасе, проплывшем возле нас, береговой матрос, приветливо помахавший нам рукой, дымок над трубой какого-то дома, даже вода в бухте — все это было милым и родным. Хотелось сделать что-нибудь необыкновенное.
Оглушительный гудок врезался в утренний шум порта. Это наш пароход оповещал о своем прибытии. Сразу стих грохот машин. Боцман и матросы готовились забросить на берег швартовы и спустить мягкие кранцы, которые должны были защищать борт парохода.
Вот мы и пришвартовались.
Быстро пожав руки друзьям из экипажа «Черноморца», я по трапу сошел на родную землю. Отчизна встретила меня солнечным утром, несколькими носильщиками, приветливыми служащими порта и миловидной женщиной в сером костюме и шляпке с широкими полями. Женщина явно спешила.
— Здравствуйте, Олекса Мартынович! — крикнула она мне. — Вы прибыли на два часа раньше.
Это меня удивило. Я никак не надеялся, что меня будут встречать.
— Зинаида Константиновна Шепетова, — назвала себя женщина. — Из Владивостокского морского агентства Подземстроя. Мне поручено встретить вас. Вам приготовлен в гостинице номер.
Приятно, когда о вашем приезде помнят и заботятся о ваших удобствах!
— В «Золотом углу»? — спросил я.
— Нет, в новой гостинице «Тихий океан». Ее построили только месяц назад. Это гостиница Приморского туннельного треста.
— Скажите, могу ли я сегодня выехать в Иркутск?
— Так скоро? Мы думали, что вы несколько дней отдохнете здесь.
— Очень охотно сделал бы это, но в Иркутске, как мне известно, на этих днях состоится заседание совета при начальнике строительства.
— А разве вы член совета? Ведь вам не обязательно присутствовать на этом заседании? Мы здесь хотели с вами ближе познакомиться, — улыбаясь, сказала Шепетова.
— Очень рад этому. Но мне нужно встретиться с некоторыми людьми, которые там будут.
— Вы поспеете, вероятно, только к концу заседания.
— Это поездом. А авиаэкспрессом?
— Он бывает только через день. Кроме того, почти всегда погода вынуждает его где-нибудь заночевать. А сегодня экспресс-самолет уже вылетел.
— Нельзя ли заказать специальный самолет?
— Есть еще почтовые экспрессы. Иногда они берут пассажиров. Но это делается с разрешения авиационного отдела, а подполковник Шелемеха такие разрешения дает очень неохотно.
— Как вы сказали? Он уже подполковник?
— Да.
— Я оставил его майором… Ну, прекрасно. Так вы, пожалуйста, проводите меня в гостиницу и помогите немедленно послать телеграмму Шелемехе.
Так совершилось мое возвращение на родину.
Вскоре я стоял на балконе одиннадцатого этажа гостиницы «Тихий океан», где мне отвели уютный номер, и, ожидая ответа от Шелемехи, вспоминал недавнее прошлое и свое полуторагодовое путешествие.
За это время я побывал во многих городах трех континентов, сосредоточилась творческая мысль, где производились технические исследования, интересовавшие мою родину, а в частности управление строительства Глубинного пути. Заграничная миссия строительства переезжала из страны в страну; состав ее, за исключением нескольких человек, непрерывно менялся. Часто прибывали новые люди, но я не имел возможности вернуться домой хотя бы на короткое время. Обязанности ответственного секретаря миссии состояли во множестве визитов и приемов, переговорах с различными компаниями, организации знакомств и встреч наших инженеров с выдающимися иностранными инженерами. Правда, отвечал за все руководитель миссии, но я был его правой рукой.
О том, что делается на родине, как разворачивается строительство, нам было известно не только из печати и писем, но также из рассказов приезжавших к нам людей. Мы знали, что работы принимают гигантский размах.
О колоссальном туннеле, который строят коммунисты, немало писали и в зарубежных газетах и журналах. За строительством там внимательно следили, инженеры и экономисты делали разные предположения, говорилось и об оборонном значении туннеля. Но все же подробных сведений там никто не имел. Знали о руководящей роли в строительстве академика Саклатвалы, часто упоминали фамилии его талантливых помощников, в особенности Самборского. Очень редко мне приходилось слышать фамилию Макаренко. А из рассказов наших инженеров мы знали, что правой рукой Саклатвалы все время остается Макаренко и что между Макаренко и другими инженерами, а особенно Самборским, продолжается борьба. Почти все приезжавшие к нам были против Макаренко.
— Это безусловно талантливый инженер, — говорили одни.
— Чересчур самоуверен, — говорили другие.
— Знаний у него достаточно, — высказывались третьи, — но в строительстве он явно ведет линию на удорожание работ и замедление темпов. И в личной жизни у него что-то не так: он всех сторонится, ни с кем не дружит.
В своих письмах к Шелемехе и Черняку я не раз просил сообщить мне, как идут дела у Макаренко. Летчик отвечал, что все в порядке, Антон Павлович же ссылался на свою нелюбовь к сплетням и заверял, что мне все станет ясно, когда я вернусь.
К знакомым, которые меня очень интересовали, принадлежали также сестра Станислава Шелемехи — Лида и врач Юрий Барабаш.
В своих очень редких письмах летчик упоминал о сестре лишь несколькими словами. Я сам писал Лиде, но получал холодные ответы, и моя тревога за нее усиливалась. За этими письмами мне мерещилась трагедия в жизни девушки — трагедия, которая во многом касалась еще двоих людей. Из писем я знал, что состояние Лиды хуже не стало, но ей не сделалось и лучше. Как и раньше, врачи гарантировали, что она по крайней мере еще двадцать лет сможет нормально жить и работать, находясь все время под медицинским наблюдением и сохраняя душевный покой. И все-таки ей грозила безвременная смерть.
Лида все еще работала в лаборатории металлов академика Саклатвалы и считалась способным физико-химиком.
Из газет мне было известно, что Барабаш недавно защитил свою диссертацию. Но его исследования, по мнению медицинских светил, с которыми мне довелось встречаться за границей, не внесли почти ничего нового в лечение диабета. Кажется, Барабашу в одном из московских институтов была предложена кафедра.
Стоя на балконе и осматривая город и бухту, я не мог без волнения думать об этих людях. Естественно, рядом с Лидой в моем воображении всегда возникал образ Макаренко. Я хорошо помнил его угрюмый, решительный взгляд, глаза с выражением скрытой боли. Тогда он отказался от Лиды.
Но как не совпадали мои чувства к Макаренко с отношением к нему специалистов — инженеров, техников! Мне больно и тревожно было думать о создавшемся положении, тем более что противники Ярослава Макаренко выступали искренне, глубоко убежденные в ошибочности его утверждений. Неужели я в этом человеке ошибаюсь? Я с горечью вспоминал ответ Макаренко на мое единственное письмо к нему. Ответ был более чем неприятным. Он писал, что очень занят работой и времени на переписку не имеет. К этому была присоединена просьба выслать несколько специальных книг.