— Чего ты, женщина, сидишь тут вообще, если так скучно?!
Я слегка обалдеваю от такой постановки вопроса, но решаю не откусывать голову сразу же.
— Муж участвует, — выговариваю мучительно. — Пришла посмотреть.
Все-таки мне очень тяжело пока говорить на муданжском. Понимать-то понимаю, но, как только нужно заговорить, мигом забываю всю грамматику и половину слов.
Дед разворачивается на сиденье так, чтобы получше меня видеть.
— Это ты Азамата жена? — спрашивает. Я киваю. — И как он?
— Как он — что?.. — моргаю.
— Он спрашивает про здоровье, — поясняет Унгуц. — Это целитель.
— Тот целитель, что его лечил? — уточняю.
Старейшина кивает. Так, главное — не взорваться.
— Хорошо он, — цежу сквозь зубы. — Очень хорошо. Хотя не вам за это спасибо.
— А я что? — удивляется дед. — Я его спас! А что шрамы — так с этим я ничего поделать не могу.
— Конечно, — шиплю я. — Расправить кожу, чтобы не загибалась, было совершенно невозможно! Зашить — в голову не пришло!
Не знаю уж, насколько я верно сказала то, что хотела, но горе-целитель от меня отшатывается.
— А чего ты за него вышла, если так не нравится моя работа? Исправить решила, что ли? — Он имеет наглость смеяться. Ну погоди же…
— Да, — киваю, — решила. Это долго, конечно, зато потом все ко мне лечиться пойдут. И все деньги мои будут.
Теперь уже и целитель, и Старейшина на меня как-то странно смотрят.
— Так про Эцагана — это не байки? — спрашивает Унгуц, кивая куда-то назад. Присмотревшись, замечаю в той стороне одиноко сидящего Эцагана, который со скучающим видом наблюдает за боем. — Ты и правда целительница?
— Правда, правда, — киваю. — И лучше многих.
У местного лекаря вдруг загораются глаза:
— Целительница?! С самой Земли?! — Он встает коленями на лавку, поворачиваясь спиной к полю. Вокруг начинают шипеть, что мы мешаем. — Научите меня, как вы лечите!
— Я этому десять лет училась, — отвечаю, проморгавшись.
— Ничего! — заверяет лекарь. — Я еще десять лет проживу, мне Старейшины обещали, правда же? — Он поворачивается за поддержкой к Унгуцу.
Тот кивает, усмехаясь. Я еще ничего не успеваю сообразить, когда Старейшина кладет мне руку на плечо и говорит по-отечески:
— Не ссорься с ним, Лиза. Учить его, я думаю, бессмысленно, старый слишком, зато вы можете вместе книги про целительство писать, чтобы другие могли пользоваться. Я думаю, боги предвидели, что от тебя тут будет польза.
— Я вообще-то собиралась практику открыть, — говорю.
— Откроешь, — заверяет меня Унгуц. — И целитель Ндис тебе поможет. Без его, э-э… рекомендации все равно к тебе никто не пойдет. Я вот всякое повидал в жизни, но женщина-целитель — это даже для меня слишком. Так что ты не спеши, освойся сначала, язык подучи… Опять же Ндис тебе расскажет названия болезней. Ты, главное, не кипятись. Раз уж Азамата принимаешь с его уродством, то и нас прими.
Ндис все это время смотрит на меня пожирающим взглядом, и я понимаю, что есть один только способ от него отделаться.
— Ладно, — говорю. — Старейшина меня убедил. Я с вами поработаю.
Ндис осыпает меня благодарностями и возвращается на место, садясь лицом к полю. Там как раз объявляют новую пару борцов, и титулы у них такие длинные, что я вся извожусь, пока доходит до имени, — но нет, ни один из них не Азамат. Господи, какой же длины у него титул, если они идут по нарастающей?..
— А-а, — внезапно говорит Старейшина, — это навсегда. Эти двое равны, пока один не споткнется, так и будут кружить. Скучища.
Я несколько падаю духом.
— Ну расскажите мне пока, кто тут еще есть примечательный, — прошу его. А то, наверное, спать неприлично, вон как народ вокруг скандирует.
Старейшине моя идея нравится, он садится повыше на сиденье и оглядывается.
— Ну кто… Вон видишь, тетка сидит?
— Та, что из «Щедрого хозяина»?
— Она, она. С ней две девчонки-официантки, видишь?
— Ага, одну из них вчера уже встречала, ту, что потолще.
— Тебе надо со второй познакомиться. Тоже очень самостоятельная девка. Приехала из такой глухомани, сказать страшно, а замуж нейдет, хотя вьются вокруг нее изрядно. Я думаю, вы с ней сдружитесь, две белые вороны.
Указанная ворона, впрочем, вполне черная. Этакая чернобровая красавица с длиннющей косой, сидит, орехи какие-то щелкает. Ну что ж, с виду на человека похожа, можно и пообщаться.
— Она хотела в ученицы к повитухе пойти, — продолжает Старейшина, — а та говорит, слишком красивая ты для этого. Я, говорит, буду тут стараться, учить тебя, а ты выскочишь замуж — и поминай как звали. Не взяла ее, в общем. Смотри, может, она к тебе пойдет?
Вот этот подход мне нравится гораздо больше. Я и сама уже думала, что делать буду, если сама заболею. Пожалуй, идея взять ученицу мне нравится.
Старейшина меж тем продолжает сканировать окрестности на предмет интересных людей.
— А вон, гляди-ка, кто приехал! — удивленно восклицает он вдруг. Потом как-то каверзно хихикает: — Вот обалдеет-то, когда Азамата увидит!
— Кто?
— А вон видишь, справа в первом ряду старик в зеленой шапке? Это отец Азамата.
Я аж через Старейшину перегибаюсь, чтобы посмотреть на это чудо природы. Он очень высокий — даже отсюда видно, как возвышается над сидящими рядом мужиками. Классические бело-седые волосы, борода с бусинами, орлиный профиль прямиком из вестерна. Одет ярко, глядит высокомерно. Мой сверлящий взгляд, видимо, приобретает материальные характеристики, потому что папаша вдруг оборачивается и смотрит на меня, приподняв бровь, дескать, вам чего?
А мне уже ничего, потому что я его узнала. Это он был на том корабле, это он меня заслонял от джингошей, это он подарил мне горстку игрушек, это на него так похож Азамат, когда улыбается и кажется родным…
Я откидываюсь на спинку сиденья, невидящим взглядом уставившись на поле.
— Ты чего? — вопрошает Старейшина. Я решаю разъяснить все тут же:
— А он… тоже в молодости на Гарнете работал?
— Кто, Арават? Нет, он всегда был охотником… На Гарнете бывал пару раз, но даже не снизошел до изучения всеобщего, а уж после того, как джингоши на него напали, вообще не высовывался с Муданга.
— О-о, — говорю я как бы удивленно, — джингоши напали?
— Ну да, было такое дело… Он сопровождал мальчишек, у которых отцы на Броге работают, а матери на Муданге живут. У нас ведь принято, как говорить научился, к отцу переселять. И корабль перехватили джингоши, отбуксировали почти до самого Гарнета, потом их на какой-то другой корабль перегнали, земной, что ли… Арават эту историю столько раз рассказывал, что у всех уже уши замылились. В общем, взяли их в заложники, а у джингошей представления никакого, сами-то плодятся, как крысы. Так они когда заложников берут, обычно ребенка какого-нибудь убивают и отправляют на родину, дескать, платите, а то всех так пришлем. Арават пытался их уговорить, чтобы детей не трогали, чтобы его убили, он ведь уважаемый человек, переполох будет не хуже. Ну а пока он там препирался, какая-то девчонка пролезла на мостик и увела корабль чуть не до самой Земли, а с оставшимися на борту джингошами Арават быстро разобрался, тоже ведь с двадцати лет Непобедимый Исполин. Потом, когда вернулся, всех детей с этой девчонкой сравнивал, смогли бы они так выкрутиться или нет. А потом Азамат… вот тоже, нашел время выслуживаться… ну, ты знаешь, как его ранило-то?
— Сказал, гранатой… — бормочу я, изо всех сил стараясь слиться с местностью.
— Да уж, гранатой… — невесело хмыкает Старейшина. К счастью, на меня он вообще не смотрит, а продолжает рассказывать. — Джингоши попытались захватить Сирий, это город у нас такой, на севере. Там большое месторождение платины. А Азамат как раз в тех краях был по какому-то делу, вечно у него на всякие катастрофы нюх. Там, в Сирии, большой такой дворец стоял, от старого императора остался, чудаковатый был мужик, в Ахмадхоте жить не хотел… Так к чему я… Да, дворец этот. Когда Сирий обороняли, женщин и детей согнали внутрь, а сами стояли под стенами. И долго стояли ведь, уже и припасы кончились, и вода. А во дворце фонтан. Ну вот, Азамат как самый молодой из всех, кто там случился, таскал им воду. И вот он был как раз внутри, а джингоши перешли в атаку, и один возьми да и кинь гранату. И ведь гранатка-то была такая, знаешь, для космических боев, чтобы людей поубивало, а обшивку не попортило, а то если разгерметизация… в общем, понимаешь, слабенькая. Но попала ровно во дворик, где фонтан, а водой такие гранаты не тушатся. Дворик — колодец по десять локтей стороной, и полным-полно теток с младенцами. Они как начали вопить, что тут бомба, остальные, что за дверями были, двери быстренько и заперли, все же о себе думают. Ну и что парню делать оставалось?.. — Старейшина замолкает, накручивая кончик бороды на палец. Тяжело вздыхает, потом продолжает: — В общем, привезли его в Ахмадхот, еле откачали, опять же Ндис, что мог, сделал. И тут является Арават, весь под впечатлением от земной девочки. Она-де всех спасла, а на самой ни царапинки. А тут ему собственного сына предъявляют… в таком виде…
Я все-таки не могу удержаться и всхлипываю, так что Старейшина отвлекается от рассказа и переключается на меня. Зря он это, так себе зрелище, должно быть.
— Э, Лиза, ты чего?
Я смотрю на него и молчу, иначе разревусь в голос. Выразительно смотрю. Он хмурится, а потом вдруг тихонько ахает:
— Ты, что ли… это ты и была?
Я только киваю.
Не знаю, что он мне собирался сказать, но очередной бой на поле кончился, и ведущий зарядил объявлять титулы следующих борцов, причем там уже пошли такие слова, что я и близко не понимаю, что они значат. Когда список растягивается на вторую минуту, Старейшина сообщает мне:
— Вот, сейчас будет Азамат.
Я поспешно вытираю лицо и стараюсь успокоиться. Призраки прошлого не должны омрачать настоящего и все такое.
Из ближайшего шатра выходят Азамат с Алтонгирелом, напротив них останавливаются противники. Трибуны снова принимаются скандировать, но имени мужа я не слышу. Ладно же, сейчас исправим. Надо ведь мне куда-то эмоции стравить. Набираю побольше воздуху и принимаюсь орать в одном ритме с остальными, но другое имя. Голос у меня громкий, зато противный, и на фоне общего басовито-мужского гула я выгодно выделяюсь. Азамат находит меня взглядом и кратко улыбается. В непосредственной близи от меня болельщики начинают обескураженно затыкаться — спорить боятся, что ли? Целитель оборачивается ко мне, смотрит недоуменно, а потом присоединяется. Где-то за спиной я различаю голос Тирбиша. Что ж, неплохо для начала. Кошусь на папашу: он отчетливо побледнел и упорно смотрит на поле, сжав губы. Так-то тебе.
Бой начинается, и я, как и в тот раз, перестаю видеть Азамата, хотя противник у него не такой шустрый. Тереблю в руках Азаматовхом под самым подбородком, чтобы видно было, а к моему голосу присоединяется все больше народу. Не проходит и минуты, как противник оказывается навзничь на песке, и тренер помогает ему подняться. Я перехожу уже на чистый визг, хотя и понимаю, что это была легкая победа. Борцы расходятся до объявления следующего участника. Пока ведущий излагает бесконечные титулы (а он вынужден повторить Азаматовы с начала), я тихонько кропаю маме сообщение на телефон:
Мама, пришли мне срочно резные статуэтки из прозрачного шкафчика на кухне.
Азамат выходит второй раз и примерно так же легко укладывает прошлогоднего финалиста. Ко мне уже присоединилась добрая половина болельщиков — поняли, кто в курятнике петух, я смотрю. Папаша делает вид, что его происходящее никак не касается. Ничего, погоди, скоро коснется.
После третьего боя Азамат даже не уходит в шатер. Стоит на поле, маску снял, медленно поворачивается, окидывая взглядом трибуны.
Ведущий откашливается, а Унгуц вдруг покатывается со смеху:
— У него уже язык отсох твоего мужа объявлять!
— Желает ли кто-нибудь, — с расстановкой начинает ведущий, — вызвать на бой…
И дальше следуют все титулы с самого начала плюс упоминание о трех свежих победах. Самое ужасное — это что по окончании тирады никто не вызывается, и Унгуц совсем заходится от смеха, потому что ведущий вынужден повторить вопрос три раза, если никто не вызовется.
После второго на поле все-таки выходит какой-то дядя, вот этот точно крупнее Азамата, самый настоящий Исполин.
— Ишь ты, — комментирует Унгуц, — кто пожаловал. Он еще до Азамата Непобедимым был, только улетел наемничать надолго. Интересно, интересно…
Целитель снова поворачивается к нам:
— Они ведь никогда не бились, правда же?
— Не-эт, — отвечает Унгуц, — Они на год разминулись.
Несчастный ведущий наконец прорубается сквозь бесконечные титулы обоих борцов и объявляет начало боя. Сперва оба стоят неподвижно, осматривают друг друга то так, то этак. Потом внезапно в центре поля возникает смерч, Алтонгирел от греха отходит в сторонку. Старейшина Унгуц следит жадными глазами, он-то, наверное, различает, что там происходит. Трибуны притихли, какое уж тут болеть.
Мутное пятно внезапно разделяется, Азамат отъезжает назад, поднимая из-под ног тучи пыли. Однако быстро тут земля просохла на солнышке. Могучий противник расставляет ноги пошире, и через секунду я уже опять ничего не различаю, а тут еще от мамы приходит ответ, что она все отправила, но жаждет объяснений. Подождет.
Второй раз клубок расцепляется, когда старший Исполин слегка запутывается в ногах, но удерживается и не падает. Азамат, мне кажется, запыхался, но я прямо отсюда чувствую, как ему нравится сам процесс. Старейшина закусил кончик бороды и машинально пожевывает.
Что происходит дальше, не совсем понимаю, то ли на СтарейшинуУнгуца отвлеклась, то ли еще что, но Азамат, видимо, напал неожиданно не только для меня — и великан-противник загремел на обе лопатки в пыль.
Боже, что тут началось. Народ ринулся с трибун на поле с дикими воплями, Азамат затерялся где-то в толпе. Смотрю на Старейшину в ужасе, он только похохатывает:
— Не бойся, не разорвут. Это, деточка, признание. Ты сиди, они еще четверть часа его поздравлять будут, а потом благословение, призы, всякое прочее… можешь сходить поесть, в общем. К мужу тебе все равно не пробиться, а в шатер женщинам и нельзя.
Мне несколько обидно, что не могу сразу пойти поздравить Азамата, но с другой стороны… а куда это папаша линяет? Нет уж, погодите-ка.
— Я сейчас, — бросаю Старейшине и мчусь наверх, а потом на почту. Ключ от ящика Азамат мне отдал вместе со всеми личными вещами, теперь только имя отыскать… ага, вот он, А-за-ма-т, четыре буковки. В ящике меня дожидается фирменная упаковочная коробочка с почты, что возле маминого дома, вся такая в ирисах. Бормол все в ней. Перебираю их еще раз напоследок. Рыба с драконьей мордой, женщина за пяльцами, воин с мечом, кошка, ветка туберозы, мешочек, распираемый изнутри монетами. Как я любила играть с этими фигурками! Думала, что получила их от хорошего человека. Кирилл как-то раз в приступе демагогии стал меня убеждать, что невозможно совершить такое доброе дело, чтобы никому от него не стало хуже. А я еще приводила в пример, вот, я же совершила…
Все это проносится у меня в голове мимолетом, когда я уже бегу наружу. К счастью, дорогой свекор ходит медленно, я перехватываю его в самой толпе на краю трибуны — и становлюсь на дороге.
— Здравствуй, — говорю, когда он поднимает голову посмотреть, кто это ему мешает пройти. Он хмурится, оглядывает меня.
— Ты еще кто?
Я молча протягиваю ему горсть бормол, а когда он не берет их, просто хватаю его руку и вываливаю фигурки ему на ладонь. Он смотрит на них озадаченно, перекатывает между пальцами. Вокруг нас образуется небольшая толпа зевак: как же, грозная землянка встретила отрекшегося отца свежего Исполина!
На лице Аравата отражается узнавание, и он поднимает взгляд и тут же весь озаряется той самой родной улыбкой, которую в такой точности унаследовал от него Азамат, мне даже больно становится где-то внутри.
— Это ты та девочка! — восклицает он совершенно Азаматовым голосом, и я не знаю, чего мне стоит не заплакать. Он протягивает мне обратно свои бормол, они соблазнительно светятся на солнце рыжеватым деревом.
— Я жена Азамата, — говорю медленно и четко, и каждое слово падает как камень мне же на ногу. — Мне не нужны твои подарки. Ты недостоин своего сына.
Вона какое слово вспомнила, когда припекло. Ну все, не стоит дожидаться, пока он сообразит, что мне ответить. Разворачиваюсь и ухожу сквозь расступившуюся толпу. Тишина, не знаю, когда успевшая повиснуть, прорывается шепотком. Я могу быть уверена, что завтра весь Муданг будет в курсе моего жеста. Спускаюсь вниз к полю, где толпа начинает потихоньку отходить от шатра. Ноги у меня довольно деревянные.
Старейшина Унгуц сразу замечает мое далеко не радостное настроение и аж привстает.
— Что ты сделала?
— Я сделала ваш бормол по-настоящему первым в коллекции, — отвечаю легко.