— Пойдем!
— Да никуда я не пойду, — вырываю руку из его хватки. — Тит! Ты сегодня учебник принёс? Поделись, а? — зазывно закричал я, и Тит, хоть и не ума палата, но правильно расценил ситуацию. Стоит его тщедушный дружок, и рядом здоровый одиннадцатиклассник руку сжимает и тянет куда-то. Тит и подошёл:
— Учебник-тО я взял, нО у МОринки типО этО ОтсутствиёО егО, и я пОлОжил ей! — именно так, на «о» он всё и говорит, мой друг-интеллигент. При этом вырывает меня из лап Никиты, и тот цедит мне сквозь зубы:
— Ты же знаешь, что будет хуже, — и уходит, тем более что звонок заорал.
Прямо на уроке мадам Дудули вдруг без стука открывается дверь, и входит Май, прерывает сказочницу Дудулю наглым заявлением:
— Ида Николаевна, я заберу вот этого на пару минут! — и тыкает на меня. — Обещаю, верну в целости!
Историчка только крякнула недовольная, но не тем, что меня похищают, а тем, что прервали её чудесный монолог об американской великой депрессии. Она только переспросила:
— Али, что ли?
— Что ли, Али! — скороговоркой нагло ответил ублюдок.
— Ну, идите Алексей…
— А если я о Рузвельте хочу послушать? — вякаю я.
— Ну… — сказочница растерялась, зато Май не растерялся:
— Сюда иди! — рявкнул он мне. — Не доводи меня до греха!
— Да уж, до греха не надо, — вдруг поддержала ублюдка мадам Дудуля.
И так как я всё равно прирос к стулу, изображая тупое дерево, Май прошагал через кабинет, схватил меня за запястье и поволок за собой, разрешив историчке:
— Продолжайте!
Меня волокут подальше от кабинета истории. И я уже понял куда. В туалет. Я влетаю от толчка в спину, дверь захлопывается, ублюдок толкает меня к грязной стене, прижимает и хлестает меня по лицу справа, слева, справа… Потом захватывает за шею у самого подбородка и ядовито шипит в меня:
— Ты, мышонок, ничего не перепутал? Почему я должен за тобой лично приходить?
— Тебе лично надо, ты лично и приходи! — смело отвечаю я.
— Ах, ты, мошка вонючая! Ты чего добиваешься?
— Чтобы ты отстал от меня!
— Неверные методы!
— Посмотрим! — и вот лучше бы я молчал, так как Май прямо взбесился.
— Посмотрим? У тебя какие-то надежды там есть? — это он стучит мне по лбу. — Так нет! Звук пустоты! Не смей. Мне. Сопротивляться. Будет хуже! Ты же знаешь!
— Знаю, — печально говорю я. — Что тебе надо? Я хочу на урок вернуться!
Он отпускает моё горло и царственно повелевает:
— Сегодня в семь быть в студии на репетиции, ты мне будешь нужен. Скрипку принеси.
— С чего это? В твой клуб я не вступал, и не собираюсь! Да и без отсоса, сам понимаешь, нельзя. А я не готов к таким испытаниям.
Он на мгновение потерялся от моего заявления:
— Послушай, мышонок, если я захочу, чтобы ты мне отсосал, ты это сделаешь, поверь! Поэтому ты лучше мне не остри тут! Лучше просто приди, я буду добрым!
— Я не приду. У меня репетиторство у Гельдовича.
— По хуй мне. Чтобы был! Понял?
Я молчу.
— Мышо-о-оно-о-ок? Ты понял? — он опять надвигается на меня.
— Понял, понял, по хуй тебе!
— Умница! — он погладил меня по волосам, развернул и дал по заднице. — А вот теперь отправляйся на урок. Али… Хм… Классное имя!
Я ушёл. Настроение испорчено. И посоветоваться не с кем! За фига я ему на их рок-репетиции? Или он хочет всем показать, что у него новая маленькая собачка появилась, которая умеет на скрипочке пиликать? Хрен! Не пойду! И не пошёл!
Комментарий к 2.
========== 3. ==========
А на следующий день так вообще праздник! Зиновий Веньяминович (он и есть Гельдович) меня повез в филармонию на прослушивание вместо уроков. При выборе между общеобразовательной школой и филармонией мама всегда выберет наиболее возвышенное, а в школе только три этажа. Пожилая женщина, преподаватель консерватории, которая меня прослушивала, обратила внимание на вспухшую губу и синяки на шее. И с юмором заметила:
— Не смычком ли ты себя так изувечил?
А когда я ответил, что подрался (не упал ведь!), она удивленно воскликнула:
— Первый раз вижу молодое дарование со скрипкой и боевым опытом. Ты, ребенок, не только руки береги! Лицо для скрипача тоже имеет важное значение! Представь, исполняешь сонату Бетховена, трагизм, минор — а на лице веселится бланш. Слушатели не в трагизм, а в комизм скатятся! Еще лучше с Тратини, его «Дьявольские трели» вкупе с кровоподтеками с ума сведут чувствительную публику. Лицо должно быть чистым, одухотворенным. Представь Иегуди Менухина с разбитой губой. Невозможно!
Что мне оставалось делать? Соглашаться и вздыхать. Кто бы ублюдку это внушил? Еще смотрели мою скрипку, она у меня девушка немецкая, фрамусовская, дорогущая. Для меня она — «Лидочка», по ее немецкому названию. Этот подарок отца искупает всё его неучастие в моей жизни. Лидочка — брюнетка, со светлым, прозрачным голосом, не капризная, ароматная. Моя скрипка уже не класса «студент», а «мастер». Думаю, что некоторые профессионалы позавидовали бы. Обожаю Лидочку, играю на ней нечасто, берегу, люблю. Сказали, что скрипка в хорошем состоянии, похвалили за инструмент. Домой вернулся довольным: мы с Лидочкой справились. Велено разучивать программу с Григом и дальше.
В пять незнакомый звонок на мобильный. Это редкость! Весело отвечаю:
— Али у аппарата!
— У аппарата искусственного дыхания? — и это Май. — Только это может тебя спасти!
— Это кто? — упавшим голосом тяну я время.
— Ты прекрасно понял, мышонок, кто с тобой вежливо так разговаривает.
— Чего тебе надо?
— Ты, сучонок, почему не явился в студию вчера? И где тебя носило весь сегодняшний день? Не от меня ли ты прятался?
— Много думаешь о себе! Что у меня других дел, что ли, нет?
— Говори, где был!
— Да в филармонии! Доволен?
— Если ты сегодня не явишься в студию, то я явлюсь к тебе сам. И ты точно не будешь доволен. Усвоил?
— Пошёл ты!
— И не смей… — но я уже нажал отбой. Кого он там на мой телефон раскрутил? Решил Арсену позвонить, тот, во-первых, долго трубку не брал. А во-вторых, вообще не он ответил, а его сестра старшая. Она мне и сообщила, что Арсен в больнице, по всей видимости, у него сотрясение мозга.
— Что же произошло? — потрясенно спрашиваю я.
— Он говорит, что дверью стукнулся, но знаешь, Али, я не верю. Мама, может, и проглотит, а мне кажется, что его побили. Сен не говорит…
— А может, в полицию?
— Как, если он не называет обидчиков? Нас засмеют там!
Но я сразу догадался, кто эти «обидчики». Конечно, Май и его шестерки! Через полтора часа я всё-таки поговорил с Арсеном, и он подтвердил мои опасения. Сказал, что из него вытрясли мой номер телефона.
— Арсен! Надо было просто дать. Зачем так из-за меня геройствовать?
— Не делай из меня пионера-героя! Номер я и не давал, они сразу на меня налетели, чтобы мой телефон отобрать и твой номер скопировать. Потом еще самый из идиотов, Май, стал из меня какую-то информацию о тебе выдавливать… Вот теперь красиво лежу в кровати, лечусь. Что ему от тебя вдруг понадобилось?
— Точно не знаю. Ему просто нужно, чтобы все вокруг пресмыкались перед его величеством.
— А ты «вокруг»? Он вообще на Марсе всегда проживал! Где мы и где он?
— Да… Я тут случайно перёсек его орбиту.
— Это ты неосторожно! Уходи в партизаны!
В общем, несмешные такие новости. Я-то за день уже отошёл от столь бурного знакомства, решил, что «нужен я этому Маю»! Ан нет! Одно расстройство.
Вижу, опять ублюдок звонит. Нет, не хочу с ним разговаривать! Отключаю телефон, нужно будет внести его в «черный список». Сегодня и репетиторства нет, буду валяться, да и домашку надо бы сделать. Звоню Титу, тот мне диктует алгебру, химию, и пару глав по литературе ещё читать нужно. С тоской иду делать! Алгебра быстро, а вот химия - мрак, три раза этот параграф прочитал, так и не понял, как эти задачи решать! Ну, не Менделеев! И мамы почему-то нет, ей ведь сегодня уезжать в восемь! Вижу, что чемоданчик свой она собрала, но побыть с родным сыном не торопится. Подхожу к окну, жду маму.
Октябрь на редкость теплый, у нас в палисаднике всё желтое и золотистое. Дорожка к подъезду расчерчена соседкой Настёной, на классики, на цифре «три» лужа. Когда в школу иду, всегда прыгаю по этим классикам, а троечку перелетаю. У нас двор хороший, мирный, богатый. Подъезд на четыре семьи, жилье для обеспеченных людей. Вокруг сплошная интеллигенция проживает, поэтому около парадной всегда чисто, в гипсовом вазоне уже хиреет когда-то пышный куст петуньи. До муравьиных новостроек далеко, да и до метро надо пройтись минут двадцать. Но спокойствие важнее для творческих людей, так мама всегда говорила. Меня в школу часто увозит Настёнин папа — Илья Родионович, Настя из первой квартиры учится в третьем классе в нашей школе. Рядом с нами в четвертой квартире живет довольно известный художник, но, по-моему, он живет в основном в своей студии, а не дома. На первом же этаже — скро-о-о-омная такая семья директора завода. В общем, у нас парниковые условия жизни.
И вот вижу, что к этому парнику с рычанием прируливает мотоцикл красного цвета. Ничего не понимаю в марках, но мотоцикл какой-то хищный, блестящий, с красивыми кругляшами на колёсах. Это кто это? Художника вроде нет. У Малининых не может быть таких друзей. Может, к Илье Родионовичу кто-то приехал? Он врач, может, случилось чего? Мои размышления стремительно заканчиваются паникой. Ездок устанавливает слегка набок свою машинку, снимает шлем, и я вижу Мая. Чёрт! Сколько там времени? Половина восьмого! И что ему надо от меня? Стою, не дышу на штору, чтобы та не шевелилась. Наблюдаю за ублюдком.
Май подходит к двери парадной и жмёт на кнопку домофона. У нас верещит звонок. Я не шевелюсь, я статуя, я часы, я стул, в общем, меня нет! Тот жмет и жмет, звонок заливается аж до хрипоты. Ни фига, не открою! Май психует, бьет кулаком по двери, дергает коленкой. Даже с высоты второго этажа мне видно, как гуляют его желваки на скулах, как он беззвучно матерится, смотрит на часы, потом достает телефон, ждёт… Никто не отвечает, и он психует еще больше. Не мне ли он звонил? Он отходит от дома, шарит взглядом по нашим окнам! Ха-ха! Бесполезно, ты не увидишь меня! Потом он пошёл влево, за дом. Появился справа, значит, обходил дом вокруг. Ещё один вход искал? Ха-ха! Но Май не уходит. Он опять идет к домофону, снова верещит противным звонком. Уходи! Видишь, никого нет! Зачем тут светиться? Ублюдок направляется к мотоциклу. Ура! Он сейчас сгинет! Ха-ха! Я недосягаем! Но тот подходит к мотику, прислоняется задницей к седлу и ждёт, сложив руки на груди по-наполеоновски. Чёрт! И надолго это?
Ненадолго. Так как буквально через пять минут нашего противостояния во двор подъехала машина и из неё выпорхнула мама! Май тут же изменил осанку и выражение лица, из озлобленного монстра он превратился в чудо-ангела с голубыми глазками. Не слышу, о чем они говорят! Но могу себе представить, поэтому я использую с максимальной пользой оставшееся до катастрофы время. Несусь в коридор, хватаю свою куртку, туфли, сумку с кошельком и всякой белибердой и тупо прячусь. Я чемпион по пряткам! В своем доме. Место незатейливое: шкаф-купе в моей комнате, там за пальто и коробками с обувью я и присаживаюсь. Пусть думают, что меня нет! Сижу, действительно, мышь!
Ключ. Входят. Разговаривают, сначала не слышно, но направляются они явно к моей комнате.
— Вот видишь, Маюшка, — ужас! Они уже перешли на сюсюкание! — Его здесь нет. Я же говорила, что спать в это время он не привык, музыку в наушниках он не слушает! Его просто нет дома!
— Да, — слышу, что голос ублюдка передвигается по моей комнате. — Ви-и-ижу. Но ведь люди меняются. Мало ли что могло произойти, я начал переживать. Он обещал быть! И не пришёл!
— Да, на него это не похоже. Знаете, Маюшка, Лёшенька такой дисциплинированный, такой верный своему слову! Он однажды пообещал, что не будет есть, пока не освоит концертное соло Соль мажор Данкеля, и ведь освоил, и ведь не ел!
— Он, наверное, талантливый?
— О, да! Его хвалят специалисты, у него будущее. В прошлом году он победил на конкурсе имени Когана, мы ездили в Зальцбург, там тоже в призах. Он тонко чувствует музыку, и у него способности! Конечно, это от папы!
— Ну, что вы, мама-то ведь тоже музыкант!
— Ах, Май! Я просто скромный аккомпаниатор!
— Столько гастролей! И такая скромность! — льстит урод, и голос не дрогнул!
— Хи-хи-хи! — а мама явно довольна.
— Ах, какая интересная фотография!
— Это Лёля еще в седьмом классе выступал на конкурсе Ротари. Эта фотография была в газетах! Посмотрите, какое красивое, одухотворенное лицо. А ведь он Мазаса играет, это очень сложно для этого возраста, очень! И обратите внимание на скрипку! Она профессиональная! Очень хороший инструмент!
— Я знаю толк в хороших инструментах! И знаю, что они очень дороги.
— Ах, это правда, — заливается мама.
— У меня была варвиковская гитара, сейчас «Фендер», но репетирую часто на русском ширпотребе, жалею своих девочек!
— Ох, как интересно! Лёлик свою скрипку тоже называет девочкой. Она родня варвику, тоже немецкая! Сегодня он на прослушивание с девочкой ездил, так инструмент оценили! А слушала сама Манойлова! Сказала, что мальчик, Лёлик то есть, хорош, а скрипка еще лучше! Лёшик очень любит скрипку! Давайте, я вам её покажу!
У меня от злости на этом месте заскрипели зубы. Этот ублюдок будет рассматривать мою Лидочку! Еще не дай Бог, он к ней прикоснется! Но что я могу сделать? Не вылазить же из шкафа: ап, здрасте! А вот и я! Сам, блин, виноват! Сижу, зубы сжал, терплю. А мои невидимые собеседники двигаются по комнате, мама достает футляр, щёлкает замочком.
— Да-а-а! Хороший инструмент… Мммм! Как пахнет приятно! Можно я её возьму в руки? Я не буду играть! Умею только гамму!.. Ух! Какая скрипочка-красавица, фигуристая, стройняшка! Как он её берет?
— Хи-хи-хи! Не так! Спину прямо держите, а скрипку немного вперед… Во-о-от!
У меня одна мысль в голове: сейчас не сдержусь, выпрыгну, убью. ПОЛОЖИ ЛИДОЧКУ! Не хватай её своими мерзкими лапами! Непонятно, как я сдержался и не заорал из утробы своего шкафа?
— Думаю, Лёше не понравилось бы, что я держу его скрипку… — задумчиво произнес Май.
— Ох, это точно! Он с ней носится, как со своей возлюбленной! Хи-хи-хи! Нам, пианисткам, такая любовь к инструменту недоступна! Ничего страшного, подержите, Лёшик же нас не видит, — лукаво ответила мама тоненьким голосом. Эх, мама, мама!
— Нет, давайте все-таки уберем! — ну надо же, ублюдок может быть человеком! — Наина, а вот эта фотография Лёши где сделана?
— О! Это он с папой в Зальцбурге, вот видите — памятник Моцарту!
— Он у вас симпатичный!
— Сынуля-то? Правда? Вы заметили?
— Его отец кореец? Вы уж извините, что я об этом так в лоб спрашиваю!
— Нет, отец тоже не чистый кореец, хотя в нем дальневосточной крови больше, чем в Лёле!
— Вы знаете, метисы, мулаты мне всегда казались красивее чистокровных в расовом отношении людей!
— Ох, как вы тонко чувствуете! Мой Лёлик будет очень хорош, видите, какие глаза, не просто раскосые! Таких набрякших век, как у истинных китайцев или корейцев, нет! А какой формы губки! Полные, широкие, просто лепестки, — блин, что мама несёт! Я опять еле сдерживаю себя, чтобы не взвыть из своего укрытия дурным голосом.
— И кожа очень чистая, — добавляет ублюдок, знаток красоты.
— Лёлик только переживает из-за роста и комплекции. Вы вон какой статный, плечистый, мотоцикл водите, высокий, а он весь такой миниатюрный. Но что же поделаешь?
— Да, он красив и миниатюрен в маму!
— Ой, вы мне льстите! Спасибо, Маюшка! Как хорошо, что у Лёли появились такие друзья!
— Вы же сейчас уезжаете, - их голоса стали отдаляться от меня. — Давайте, я вам помогу! Сейчас попрошу отца, за вами машину пришлют!
— Ах! Что вы…
Вот ведь гад! Как он втерся в мамино сердечко! Хотя, возможно, это не очень сложно, сердечко ведь на поверхности, но ведь это моя мама! От неё-то что ему нужно? Вынюхать что-то обо мне? И для чего опять же? Сидел еще минут пятнадцать в укрытии! Разговоров практически не слышал. Только отрывки, пару раз опять обо мне. Потом услышал, что они в коридоре, гремят ключи, стучит дверь, и тишина!