— Али? На араба не очень похож! Скорее на китайца в третьем поколении…
— Алексей Ли, - пискляво блею я, - а Али – сокращенно!
— Понятно! Вот у друга твоего музыка, а у тебя, олух, дрыгалка! — заявляет мужчина Маю и обращается ко мне: — Вы, юное дарование, не могли бы убедить моего сына прекратить музицировать и пойти в финэк учиться? А то, боюсь, удерет в культпросветучилище, укурыш!
— Па! Всё! Высказался и вниз! Там мама тебя ждет и в теа-а-атр! До свидания! — категорично прерывает мужчину Май и даже идет к нему и мягко выпроваживает из комнаты. Блин! Я лопух! Нужно было этому Герману Львовичу сказать, что его сын у меня скрипку украл и изнасиловать хочет! А я тупо промолчал, оглушенный Григом. Вздыхаю…
Май закрывает за отцом дверь и подпирает её собой.
— Может, достаточно учить? Сыграй что-нибудь просто… для меня… пожалуйста!
— Грига хочешь?
— Опять сонату для скрипки?
— Нееет, я банален. Пер Гюнт Соната № 2 песня Сольвейг!
— Играй…
Смычок… и …на открытом звуке интро! На первой октаве мелодия и в-в-верх… то-о-о-оненько, нежно. Это не плач, это грусть, переложенная на музыку, светлая тоска по уходящему времени, печаль от непрекращающейся разлуки… Что может быть лиричнее, нежнее? Я сам балдею! Знаю, что раскачиваюсь вслед за легато, как мачта при легком ветре. И потом легкая, оптимистичная вставка… И опять минор… Мелодия «восходит призрачно, восходит странно, она из снега, она из солнца»*. Вечная невеста — Сольвейг — звонко и в тоже время тихо поет колыбельную своей любви, любви без возраста, без надежды… И пианиссимо в третьей позиции… вниз… А брови вверх! Тишина.
Открываю глаза, а Май сидит на корточках, подпирая дверь, голову склонил так, что я не вижу лица, только волосы, как занавес, скрывают действие. Руки сжали колени. И опять белые костяшки. Может, он болен?
— Май! – и он снова вздрагивает. — Тебе плохо, что ли?
— Плохо, — он хрипит. — Отвернись!
— Может, таблетку? Воды? Кефира? Блин… я весь выпил…
— Отвернись, я сказал! – заорал он. Черт! Что за припадок? Только же был в хорошем настроении! Я отворачиваюсь, тупо гляжу на Мика Джаггера и показываю ему язык. Ощущение, что тот тоже делает мне рожу. Веселый старикашка! Ничего из роллингов не знаю, знаю только, что легенда, классика рока, современники «Битлз». Может, выучить какую-нибудь их песенку? Что там Май делает? А вдруг он наркотик принимает? И велел мне отвернуться…
— Май! Может, еще что-нибудь сыграть…
— Собачий вальс.
— Ты веселое что-то хочешь? Могу «Шутку», только не Баха, лучше Комаровского. Хочешь?
— Хочу.
— Мне Джаггеру играть или повернуться можно?
— Играй ему!
Блин! Нормально к публике задом стоять? Пусть даже публика — это один человек, и тот ублюдок. Играю «Шутку», но до конца не получается, так как чувствую запах курева, Май подошел к окну и закурил.
— Чего вдруг прекратил?
— Я не могу играть этой фотографии, а ты не слушаешь, а куришь.
— Я слушаю. Хочешь, брошу курить?
— Совсем?
— Ну ты и жук!
— Мышь же!
— Ладно, мышь… Хватить уже меня рвать. Есть хочешь?
— Нет. Хочу домой.
— Блин… Давай довезу тебя?
Я стою, обняв Лидочку обеими руками, прижав её к себе струнами, завиток на уровне носа. Не отдам! Уйду с ней! Я же вижу, она нравится Маю, он внимательно слушает её и слушается, у него чуткое восприятие звука, он её понимает. Май не сможет её покалечить! Не отдам и всё.
Май повернулся на меня, ощутив моё решительное упрямство, повисшее в паузе, застывшее в моём неответе. Какими-то красными глазами он удивленно посмотрел в меня, склонил голову, добродушия и след простыл.
— Положи скрипку на стол!
Я отрицательно мотаю головой.
— Али, не заставляй меня делать это…
Я опять мотаю.
— Али, если ты не положишь, то я…
Он наступает на меня и тянет к Лидочке руку. Не дам, уворачиваюсь, закрываю её спиной. Зажмуриваюсь, съеживаюсь. Мамочки, вдруг ударит?
— Али, ты дурачо-о-ок… Ты думаешь, что я тебя буду бить? Нет, ми-и-илый…
Его руки на мой спине, на плечах. Я отступаю, но стена уже рядом, сбежать сквозь неё не получится! Даже вжаться в неё сложно, скрипку испорчу! Я держу её, мою Лидочку, защищаю! Но кто защитит меня! Его руки на мне, во мне. Я изгибаюсь, пыхчу. Май прижимается ближе, сквозь два слоя одежды - его и моей - я чувствую его жар. В затылке его дыхание, а потом зубами в позвоночник, в шею, сквозь рубашку, колючесть кожи на моей гусячьей шейке. Но руки!
— Что ты делаешь? — заныл я. — Я не разрешал…
— Скрипку забираешь, значит, разрешал! – страстно шепчет мне в ухо ублюдок. И его руки не задевают Лидочку вовсе, всё достается мне, вся его похоть и ласка. Как он выстроил все позиции пальцев, мастер аппликатуры по телу. Моему, между прочим, телу! Шарит по мне, одежда не защищает, тут нужны латы! Сжимает половинки задницы, не-е-ет! Еще постанывает при этом. Я пытаюсь оттолкнуть его задом, но он этим пользуется и просовывает руки через талию на низ живота, сжимает мне то, что в паху, я пищу. Но ему мало. Пробирается к пуговице брюк, расстегивает, потом молнию… Черт, брюки сейчас свалятся! А его движения становятся какими-то беспорядочными, неосознанными. Караул!
— Май! — я ору. — Сдаюсь! Я положу скрипку! Я уйду без неё, пусти! Я говорю «нет»!
Он тут же отпускает меня, буквально отскакивает и разводит руки в стороны, дескать, смотри, я услышал тебя и безопасен. На расстоянии-то он безопасном, но взгляд хищный, дыхание злое, свистящее. Я осторожно, приставными шажочками, чтобы не вспугнуть зверя, подхожу к столу и кладу Лидочку на шёлк. До свидания! Я ещё приду!
И таким же трусливым, приставным шагом пробираюсь к двери.
— В кухню, накормлю! Потом увезу! – командует Май, как будто всё нормально, как будто и не пытался меня сейчас отыметь.
— Можно я без кухни? — жалко скулю я.
— Не можно!
И мы идем в кухню. Вернее, он идет, а я плетусь. Усаживает меня за большой стеклянный стол, через который я разглядываю ноги в носках. Хм, дырка, что ли, на носке? Май накладывает что-то в тарелку, разогревает в микроволновке, ставит передо мной. Плов? Фи! Ненавижу рис! Бе-е-е… Ковыряюсь вилкой…
— Жри! — угрожающе процедил извращенец.
— Я не люблю рис!
Он подходит и кладет руку мне на спину, ближе к шее.
— Кушай, мышь! Все грызуны любят рис! — и начинает гладить по спине, я выгибаюсь и заглатываю плова побольше.
Мда! Эффективный способ! У тети Анечки так не получится, от её рук у меня в теле такой паники не образуется. Съем что угодно, лишь бы он руки убрал. Давлюсь рисом, вкуса не чувствую, все ощущения сбились там, где горячая ладонь стимулирует процесс пищеварения.
— Умница! Рис он не любит. Вот тебе сок.
Май забрал, наконец, свою мерзкую, тёплую руку, которая напрягала и возбуждала во мне то ли протест, то ли надежду. Встал напротив и тоже взял высокий стакан с соком.
— Послушай, мышонок! В следующий раз я не смогу остановиться. Поэтому не испытывай меня. Понятно?
Я киваю и грустно вздыхаю.
— Я тебе настолько физически противен?
Я растерялся. Что отвечать? Что противен? Так неправда…
— Все говорят, что я красив… А тебе не нравлюсь? — продолжает допрос Май.
— Причем здесь твоя красота? Ты - парень!
— Ну и что?
— Ничего! Мой первый поцелуй в жизни … и с парнем! Это же ужас!
— В чем ужас-то? Тебе не понравилось?
— Мне не с чем сравнить!
— Могу организовать сравнительную экспертизу, назови любую девчонку, проверь. Но я выиграю!
— Это только ты можешь такое предложить! На фига мне любая?..
— А что, есть какая-то одна-единственная? Так ведь нет! Я узнавал! Нет ведь?
— Всё! — решительно заявляю я. — Интервью закончено! Без комментариев! Везите меня домой!
— Что ж, едем! Хотя можешь остаться!
Я подкрутил ему у виска и выпучил глаза.
— Я к тебе только ради Лидочки прихожу!
Май забрал у меня посуду и за шкирку повел к выходу.
— А теперь новые правила! — сказал он мне в спину, сопровождая меня к мотоциклу. — Каждая репетиция с Лидочкой имеет свою цену! Сегодня была рекламная акция, супербонус!
— Сколько? — резко затормозил я, но меня опять ткнули вперед.
— Всё зависит от репетиции! Начальная цена первой – поцелуй!
Я опять остановился.
— Май! Ты озабоченный придурок, — тут же получаю подзатыльник.
— Ты меня услышал?
— А кто кого целовать должен?
— Я тебя. А ты надеялся чмоком обойтись?
Я горько вздыхаю. Получаю шлем, садимся. Когда заревел мотор, я в сердцах высказался:
— И как меня угораздило вляпаться!
— И я тоже удивляюсь! — крикнул мне Май и рванул в холод. Обнимаю его, зажмуриваюсь, чтобы не видеть эти рискованные развороты и подсечки, думаю, взвешиваю, рассуждаю. А если я взвешиваю и рассуждаю, значит,.. соглашусь. Подумаешь, поцелуй! Мне даже понравилось в первый раз… да и во второй тоже… И все-таки он мерзкий ублюдок! И Лидочку я верну! Как-нибудь… Но не так, как он хочет.
* Стихотворение Е. Евтушенко «Песня Сольвейг»
Комментарий к 7.
========== 8. ==========
Понедельник пробежал стремительно. На репетицию «Маёвки» не пойду, так как у меня репетиторство у Зиновия Веньяминовича. Понимая, что подобный игнор чреват, в школе пошёл разыскивать Мая. Стал свидетелем позорной сцены. Биолог у нас - довольно молодая симпатичная женщина – Наталья Александровна. Она славится своей принципиальностью, исправить двояк у неё невозможно, зато получить его – запросто, а так как её биология мало кому нужна, большая часть учеников биологию просто отсиживала, согласная с «троечками». Хотя предмет интересный, и всякие штуки она показывала…
После шестого урока направляюсь в кабинет биологии, так как у 11 класса последний урок там был. Дверь приоткрыта, и в щель я вижу Наталью Александровну, которая разводит в ведёрке удобрения для цветов, а рядом Май. В классе еще несколько человек, поэтому разговор никак приватным назвать нельзя. Учительница с белым лицом, злобно прищурившись, смотрела на Мая и выговаривала:
— …как уголовник, как жлоб! Позоришь родителей! Весь класс от тебя страдает! Сорвал урок!
— Пиздеть не нужно! — цинично и звонко отвечает ей Май. Вот это да! Учителю так! Я примерз к месту, парализованный таким поведением ублюдка. - Если вы не справляетесь с классом, проработав в школе семь лет, это говорит о непрофессионализме! Могу посодействовать, чтобы вас взяли в ветлечебницу, котов кастрировать и больных псов усыплять! И если мне по хую ваша генетика, то вина только на учителе! Меня смогли увлечь только сиськи в столь грандиозном вырезе, а хромосомы пусть в жопу идут!
Все, кто это слышал, стояли в оцепенении. Наталья Александровна стала хватать воздух ртом, как будто задыхается, теперь у неё побелело не только лицо, но и глаза, она схватилась рукой за грудь, стягивая вырез на платье (вырез очень красивый, и разделительная впадинка бюста очень привлекательная). Стало невыразимо больно за неё, как можно такое говорить? Женщине! Да такой симпатичной, такой умной! Пауза, пропитанная шоком и ядом, длилась почти минуту! Наталья Александровна, в конце концов, выдохнула и жестко сказала:
— Деев, ты омерзительный хам! Мне осталось потерпеть тебя до конца года, но ты будешь терпеть себя всю жизнь! Я не уподоблюсь тебе, хотя матерных слов знаю немало! Тем более что такие подонки, как ты, способны еще и на диктофон записывать, провоцируя учителей на неосторожные высказывания! Убирайся!
На эти слова ублюдок хватает ведерко с удобрением и выплескивает коричневую жижу прямо на учительницу. Еще один шок! Наталья Александровна, изукрашенная вонючими, нитратными разводами, униженная при остальных старшеклассниках, гордо выпрямившись, нашла силы сказать:
— Ты, Деев, ответишь за свои слова и действия! То, что ты несовершеннолетний, не даёт тебе право оскорблять меня! Я сейчас же напишу докладную директору и заявление в полицию!
— А кто подтвердит ваши слова? Кто слышал, что я некрасивые слова говорил? Да и жижу эту вы случайно на себя опрокинули! — каким-то на редкость гнойным голосом заявляет Май и угрожающе оглядывается на одноклассников, те молчат. — Видите, свидетелей нет!
— Есть… — этот звук издал я со стороны приоткрытой двери. И я понял, что всего одно слово может стоить жизни. На меня обернулись все. И все с одним выражением лица, с испуганным удивлением.
— Али? — хрипло проговорил ублюдок. — Ты зачем тут?
— Я? Я хотел тебя предупредить, что не приду на репетицию сегодня, я не могу отменить репетитора… Прости! Ты можешь на меня даже остатки удобрений вылить! А завтра приду, ты приготовь еще пару песен о любви и благородстве, а я подыграю… — я не знаю, откуда у меня слова такие взялись? Откуда такая смелость образовалась? Хотя нет, это не смелость. Наверное, обида. В какой-то момент я стал изменять мнение о Дееве. Я же не слепой, и не дурак. Он плакал, слушая Грига вчера, ты хоть заотворачивайся. А если человек чувствует великую музыку, он не может быть таким подонком! Разочарование и обида – вот что двигало мной. Я развернулся и побежал прочь, чтобы самому не зареветь. Бежал на первый этаж, чтобы в гардероб и на воздух, бежал, лишь бы бежать, как люди, узнавшие страшные вести, бегут, не соображая. Бежал, пока не уткнулся лицом в тело.
— Мышь! Что же ты бегаешь всё время! — ублюдок трясет меня за плечи. — Мышь, я такой… Ты же знал!
— Знал, — отвечаю я.
— Чёрт! Хочешь, я извинюсь перед этой психичкой?
— «Психичка» здесь ты! Мне ничего не надо. Ты отпускаешь меня сегодня?
— Хорошо, но завтра будь в студии!
Я выворачиваюсь из его рук и иду в гардероб, не поворачиваясь.
— Я буду самим собой. И ты примешь это! Я ублюдок и горжусь этим! Слышишь, мышь? — крикнул он мне в спину.
И понедельник прошёл стремительно. Чтобы не вспоминать отвратительную сцену в биологии, я нагрузил себя делами. А вечером на ученической скрипке от злости отработал сверх нормы два пассажа. Сейчас они идеальны!
***
Во вторник Деев ждал меня на крыльце школы. С букетом цветов. Стоило мне поравняться с ним, схватил меня за руку и поволок на второй этаж в биологию, распахнул дверь и втолкнул туда, я чуть не упал под парты. Наталья Александровна ошарашено уставилась на нас. Май подал ей букет и коротко сказал:
— Простите меня, я неправ!
— Но… — начала было учительница, нерешительно принимая цветы. Но Май её уже не слушал, он дёрнул меня, разворачивая к себе, и злобно спрашивает:
— Ты доволен?
Я не отвечаю.
— Будешь сегодня на репетиции? — я в ответ киваю. — А к Лидочке придешь? — я киваю. — Точно? — я киваю. - Кефир купить?
И последнего я уже не смог терпеть:
— Ты придурок? Какой кефир?
— Я не придурок, я ублюдок, ты забыл? И не думай обо мне лучше, чем я есть! — выпалил он и стремительно покинул кабинет. Мы с Натальей Александровной остались стоять, выразительно глядя на хлопнувшую дверь.
— Лёша, спасибо тебе за вчерашнее. Ты молодец! Я не ожидала… — сказала Наталья Александровна.
— Да и я сам от себя не ожидал…
— Он тебя догнал вчера?
— Догнал.
— И?
— Не бил, — улыбнулся я.
— Чудеса! — улыбнулась Наталья Александровна.
Чудеса продолжались и дальше. В школу явился Арсен, с жёлтым синяком под глазом. Меня спросили на физике, и я удачно вякнул. В буфете я оказался в очереди вторым и поэтому смог купить пиццу и для себя, и для друзей. На физре Вадим Сергеевич мне ни за что поставил «пять». Так и сказал: «Это тебе, Ли, просто так! Дарю пятерку! Из разряда снегурочек перевожу тебя в снеговики». Видимо, слухи о том, что у физрука шуры-муры с биологиней, не слухи. После уроков ходил в гости к Титу, погулять со Шныркой. Тетя Маша нас накормила какой-то чуднОй кашей – саговой! Первый раз такое слово даже слышу! Правда, тетя Анечка позже обиделась на то, что я сытый пришел домой. Даже мне часовой бойкот устроила, что для неё невыносимо. Чудеса!