Камень, который по природе падает вниз, не приучишь подниматься вверх, приучай его, подбрасывая вверх хоть тысячу раз.[129]
Добродетель мы обретаем, прежде что-нибудь осуществив, так же как и в других искусствах. (…) Строя дома, становятся зодчими, а играя на кифаре – кифаристами. Именно так, совершая правые поступки, мы делаемся правосудными, поступая благоразумно – благоразумными, действуя мужественно – мужественными. (…) Короче говоря, повторение одинаковых поступков порождает соответствующие нравственные устои.[130]
Искусство и добродетель всегда рождаются там, где труднее.[131]
Совершать проступок можно по-разному (…), между тем как поступать правильно можно только одним-единственным способом (недаром первое легко, а второе трудно, ведь легко промахнуться, трудно попасть в цель).[132]
Мужественные совершают поступки во имя прекрасного. (…) В противном случае мужественными, пожалуй, окажутся даже голодные ослы, ведь они и под ударами не перестают пастись.[133]
Скупость (…) неизлечима (…); она теснее срослась с природой человека, чем мотовство. Большинство ведь, скорее, стяжатели, чем раздаватели.[134]
Порок уничтожает сам себя, и если он достигает полноты, то становится невыносимым для самого его обладателя.[135]
Какие насмешки не стесняются выслушивать, такие и сами говорят.[136]
Человек (…) свободнорожденный будет вести себя так, словно он сам себе закон.[137]
Молодые люди становятся геометрами и математиками (…), но (…) не бывают рассудительными. Причина этому в том, что рассудительность проявляется в частных случаях, с которыми знакомятся на опыте, а (…) опытность дается за долгий срок.[138]
Как зверю не свойственны ни порочность, ни добродетель, так не свойственны они и богу, но у него есть нечто, ценимое выше добродетели.[139]
Не способный к раскаянию неисцелим.[140]
Те, что твердят, будто под пыткой (…) человек счастлив, если он добродетелен, вольно или невольно говорят вздор. (Возражение эпикурейцам.)[141]
Для ищущего чрезмерных удовольствий страданием будет уже отсутствие чрезмерности.[142]
При чрезмерных страданиях люди ищут чрезмерного удовольствия, (…) полагая, что оно исцеляет.[143]
Телесных удовольствий, как сильнодействующих, ищут те, кто не способен наслаждаться иными: эти люди, конечно, сами создают себе своего рода жажду.[144]
Юноши быстро становятся друзьями, а старики – нет: не становятся друзьями тем, от кого не получают наслаждения.[145]
Быть другом для многих при совершенной дружбе невозможно, так же как быть влюбленным во многих одновременно. (…) А нравиться многим (…) можно.[146]
Люди, наделенные могуществом, используют друзей (…) с разбором: одни друзья приносят им пользу, а другие доставляют удовольствие, но едва ли одни и те же – и то и другое.[147]
Большинство – друзья подхалимов, так как подхалим – это друг, над которым обладают превосходством, или человек, который прикидывается, что он таков.[148]
Раб – одушевленное орудие, а орудие – неодушевленный раб.[149]
От природы человек склонен образовывать, скорее, пары, а не государства – настолько же, насколько семья первичнее и необходимее государства.[150]
Бездетные скорее разводятся: дети – это общее обоим благо, а общее благо объединяет.[151]
Большинство (…) желает получать благодеяния, а делать добро избегает, как невыгодного занятия.[152]
Благодетели больше питают дружбу к облагодетельствованным, нежели принявшие благодеяние – к оказавшим его.[153]
Все больше дорожат доставшимся с трудом. (…) Не случайно матери (…) любят детей сильнее, чем отцы, ведь рождение ребенка требует от них больших усилий и они лучше отцов знают, что это их собственное создание.[154]
У кого много друзей (…), [те] ни для кого (…) не друзья.[155]
Отдых (…) существует ради деятельности.[156]
Мы лишаемся досуга, чтобы иметь досуг, и войну ведем, чтобы жить в мире.[157]
Нет, не нужно следовать увещеваниям «человеку разуметь человеческое» и «смертному – смертное»; напротив, насколько возможно, надо возвышаться до бессмертия и делать все ради жизни, соответствующей наивысшему в самом себе; право, если по объему это малая часть, то по силе и ценности она все далеко превосходит.[158]
Обратить к нравственному совершенству большинство рассуждения не способны, потому что большинству людей по природе свойственно подчиняться не чувству стыда, а страху и воздерживаться от дурного не потому, что это позорно, но опасаясь мести.[159]
Страсть (…) уступает не рассуждениям, а насилию.[160]
Врачами становятся не по руководствам.[161]
Рука есть орудие орудий.[162]
Принять за исходную посылку ложь и принять за исходную посылку невозможное – не одно и то же. Из невозможной предпосылки следует невозможное заключение.[163]
[Из всех животных] только человек (…) способен смеяться.[164]
Из ложных посылок можно вывести истинное заключение.[165]
Человек по природе своей есть существо политическое.[166]
Человек есть существо общественное в большей степени, нежели пчелы и всякого рода стадные животные.[167]
Тот, кто в силу своей природы (…) живет вне государства, (…) либо животное, либо божество.[168]
Раб – некая одушевленная собственность.[169]
Одно мужество свойственно начальнику, другое – слуге.[170]
К тому, что составляет предмет владения очень большого числа людей, прилагается наименьшая забота.[171]
При общности имущества для благородной щедрости (…) не будет места, и никто не будет в состоянии проявить ее на деле, так как щедрость сказывается именно при возможности распоряжаться своим добром.[172]
Бедность – источник возмущений и преступлений.[173]
Если исправление закона является незначительным улучшением, (…) не столько будет пользы от изменения закона, сколько вреда, если появится привычка не повиноваться существующему порядку. (…) Легкомысленно менять существующие законы на другие, новые – значит ослаблять силу закона.[174]
В чем разница: правят ли женщины, или должностные лица управляются женщинами? Результат получается один и тот же.[175]
Покупающие власть за деньги привыкают извлекать из нее прибыль.[176]
Государство есть совокупность граждан.[177]
Толпа о многих вещах судит лучше, нежели один человек, кто бы он ни был.[178]
Средний достаток (…) всего лучше. (…) Трудно следовать доводам разума человеку (…) сверхсильному, сверхзнатному, сверхбогатому или наоборот, человеку сверхбедному, сверхслабому, сверхуниженному.[179]
Одни не способны властвовать и умеют подчиняться только той власти, которая имеется у господ над рабами; другие же не способны подчиняться никакой власти, а властвовать умеют только так, как властвуют господа над рабами.[180]
Те государства имеют хороший строй, где средние (…) сильнее обеих крайностей или по крайней мере каждой из них в отдельности.[181]
Государственный строй губит скорее алчность богатых, нежели простого народа.[182]
Внутренние распри [в государстве] возникают не по причине мелочей, но из мелочей.[183]
Распри среди знатных приходится расхлебывать всему государству.[184]
Общий страх объединяет и злейших врагов.[185]
[Прежде] демагоги [вожди народа] были из среды полководцев (…), теперь же (…) демагогами становятся те, кто умеет красно говорить.[186]
Олигархия разрушается (…), когда в ней образуется другая олигархия.[187]
Самое главное при всяком государственном устройстве – (…) устроить дело так, чтобы должностным лицам невозможно было наживаться.[188]
В демократиях следует щадить состоятельных людей и не подвергать разделу не только их имущество, но и доходы.[189]
Многое из того, что кажется свойственным демократии, ослабляет демократию.[190]
Демагогам [вождям народа] (…) следовало бы всегда говорить в пользу состоятельных, а (…) олигархи должны были бы радеть об интересах народа.[191]
Большинство тиранов вышли, собственно говоря, из демагогов, которые приобрели доверие народа тем, что чернили знатных.[192]
Ненависть более рассудочна [чем гнев]: ведь гнев сопряжен с горестным чувством, так что нелегко быть рассудительным; напротив, вражда горечи в себе не содержит.[193]
Крайняя демократия – та же тирания, только разделенная среди многих.[194]
Чем меньше полномочий у царской власти, тем она долговечнее.[195]
И демос [народ] желает быть своего рода монархом. Поэтому и тут (…) льстецы в почете (…) (ведь демагог – льстец народа).[196]
Уделять (…) почести должен сам тиран, а наложение кары поручать другим.[197]
Для сохранения (…) единодержавной власти [следует] (…) никого в отдельности не возвеличивать, а если уж приходится делать это, то возвышать нескольких лиц, потому что они будут следить друг за другом.[198]
Одно из условий свободы – по очереди быть управляемым и править.[199]
Власть над свободными людьми более прекрасна (…), чем господство над рабами.[200]