Всякое зло легко подавить в зародыше.
Кто собирается причинить обиду, тот уже причиняет ее.
Пьяный делает много такого, от чего, протрезвев, краснеет.
Почему человек не признается в своих пороках? Потому что он все еще погружен в них. Это все равно что требовать от спящего человека рассказать его сон.
Утраченный стыд не вернется.
Каждое зло как-то компенсируется. Меньше денег меньше забот. Меньше успехов – меньше завистников. Даже в тех случаях, когда нам не до шуток, нас угнетает не неприятность сама по себе, а то, как мы ее воспринимаем.
Пьянство – это добровольное сумасшествие.
Пить вино так же вредно, как принимать яд.
Жестокость всегда проистекает из бессердечия и слабости.
Кто громоздит злодейство на злодейство, свой множит страх.
Всякое излишество есть порок.
Никто не записывает благодеяний в календарь.
Люди в чужом деле видят больше, чем в своем собственном.
Вы сами, покрытые множеством язв, высматриваете чужие волдыри.
Нет места лекарствам там, где то, что считалось пороком, становится обычаем.
Порицание со стороны дурных людей – та же похвала.
Высшее богатство – отсутствие жадности.
Поздно быть бережливым, когда все растрачено.
Довольствующийся немногим желудок освобождает от очень многого.
Кто хорошо сжился с бедностью, тот богат.
Они нуждаются, обладая богатством, а это самый тяжкий вид нищеты.
Не тот беден, кто мало имеет, а тот, кто хочет многого.
Деньгами надо управлять, а не служить им
Высшее богатство – отсутствие прихотей.
Худший из недугов – быть привязанным к своим недугам.
Одно из условий выздоровления – желание выздороветь.
Некоторые лекарства опаснее самих болезней.
Ничто так не препятствует здоровью, как частая смена лекарств.
Пока мы откладываем жизнь, она проходит.
Если присмотреться, то окажется, что наибольшая часть жизни многих растрачивается на дурные дела, немалая часть – на безделье, а вся жизнь в целом вообще не на то, что нужно.
Кого ты мне назовешь, кто хоть сколько-нибудь умел бы ценить время?
Береги время.
Только время принадлежит нам.
Скупость благородна только в расходовании времени.
Сначала мы расстаемся с детством, а затем – с юностью.
Никто не ощущает, как уходит молодость, но всякий чувствует, когда она уже ушла.
И старость полна наслаждений, если только уметь ею пользоваться.
Нет ничего безобразнее старика, который не имеет других доказательств пользы его продолжительной жизни, кроме возраста.
Смерть мудреца есть смерть без страха смерти.
Глупо умирать из страха перед смертью.
После смерти нет ничего.
Первый же час, давший нам жизнь, укоротил ее.
До старости я заботился о том, чтобы хорошо жить, в старости забочусь о том, чтобы хорошо умереть.
Старость – неизлечимая болезнь.
Мы дорого ценим умереть попозднее.
Смерть – разрешение и конец всех скорбей, предел, за который не преступают наши горести.
Никто не опаздывает прийти туда, откуда никогда не сможет вернуться.
Всякое искусство есть подражание природе.
Искусства полезны лишь в том случае, если они развивают ум, а не отвлекают его.
И после плохого урожая надо сеять.
Идти с шилом на льва.
Приятно иногда и подурачиться.
Тяжело не перенести горе, а переносить его все время.
Луций Анней Сенека (старший)
Бесчеловечно не протянуть руку помощи падающему.[2163]
Любовь легче умертвить, чем умерить.[2164]
Друзья попросили Овидия исключить из его книги три стиха, на которые они укажут. Он согласился, при условии сохранить три, на которые укажет он. Стихи, которые они предложили для исключения, а Овидий для сохранения, оказались одни и те же.[2165]
Женщина может сохранить лишь ту тайну, которой она не знает.[2166]
Уметь говорить [для оратора] менее важное достоинство, нежели уметь остановиться.[2167]
Молчание равносильно признанию.[2168]
Изучи лишь красноречие, от него легко перейти к любой науке.[2169]
Никогда подражателю не сравниться со своим образцом. (…) Копия всегда ниже оригинала.[2170]
Марку Антонию Цицерон не враг, а угрызение совести.[2171]
Пусть мы молчим, однако дела наши говорят.
Ошибаться – человеческое свойство.
В остальном пусть судьба решает, как ей угодно.
Всякое благо делает счастливым того, кто им обладает.
Стаций Публий Папиний
Первых на свете богов создал страх.
Публий Корнелий Тацит
Деяния Тиберия и Гая [Калигулы], а также Клавдия и Нерона, покуда они были всесильны, из страха перед ними были излагаемы лживо, а когда их не стало – под воздействием оставленной ими по себе еще свежей ненависти.[2172]
Без гнева и пристрастия. (Девиз историка).[2173]
Со временем [дурные] толки теряют свою остроту, а побороть свежую ненависть чаще всего не под силу и людям, ни в чем не повинным.[2174]
Громче всех оплакивают смерть Германика те, кто наиболее обрадован ею.[2175]
Превознося старину, мы недостаточно любопытны к недавнему прошлому.[2176]
Правители смертны – государство вечно.[2177]
Большие события всегда остаются загадочными, ибо одни, что бы им ни довелось слышать, принимают это за достоверное, тогда как другие считают истину вымыслом, а потомство еще больше преувеличивает и то и другое.[2178]
Больше всего законов было издано в дни наибольшей смуты в республике.[2179]
Я считаю главнейшей обязанностью анналов сохранить память о проявлениях добродетели и противопоставить бесчестным словам и делам устрашение позором в потомстве.[2180]
Медленно, но зато верно.[2181]
Страх ослабляет даже искушенное красноречие.[2182]
Во главе погребальной процессии несли изображения двенадцати знатнейших родов (…). Но ярче всех блистали Кассий и Брут – именно потому, что их изображений не было видно.[2183]
В век порчи нравов чрезмерно льстить и совсем не льстить одинаково опасно.[2184]
Благодеяния приятны лишь до тех пор, пока кажется, что за них можно воздать равным; когда же они намного превышают такую возможность, то вызывают вместо признательности ненависть.[2185]
Оставленное без внимания забывается, тогда как навлекшее гнев [правителя] кажется справедливым.[2186]
Потомство воздаст каждому по заслугам. (…) Тем больше оснований посмеяться над недомыслием тех, которые, располагая властью в настоящем, рассчитывают, что можно отнять, память даже у будущих поколений.[2187]
Толпе свойственно приписывать всякую случайность чьей-либо вине.[2188]
Непреклонными были требования закона вначале, [но], как это почти всегда бывает (…), под конец никто не заботился об их соблюдении.[2189]
Все, (…) что почитается очень старым, было когда-то новым. (…) И то, что мы сегодня подкрепляем примерами, также когда-нибудь станет примером.[2190]
Единственное средство против нависших опасностей – сами опасности.[2191]
Тем, кто ни в чем не повинен, благоразумие не во вред, но явные бесчинства могут найти опору лишь в дерзости.[2192]
Мысль о браке [при живом муже] (…) привлекла ее [Мессалину] своей непомерной наглостью, в которой находят для себя последнее наслаждение растратившие все остальное.[2193]
[Об Агриппине, матери Нерона:] Она желала доставить сыну верховную власть, но терпеть его властвования она не могла.[2194]
Все запретное слаще.[2195]
[К Аникету, убийце его матери, Нерон] проявлял мало расположения, а в дальнейшем проникся глубокою ненавистью, ибо пославшие на преступления видят в их исполнителях живой укор для себя.[2196]
Добытая домогательствами хвала должна преследоваться с не меньшей решительностью, чем злокозненность, чем жестокость.[2197]
Наше старание нравиться часто влечет за собой более пагубные последствия, нежели возбуждение нами неудовольствия.[2198]
Жажда господства (…) берет верх над всеми остальными страстями.[2199]
Ожидание несметных богатств стало одной из причин обнищания государства.[2200]
[Одни и] те же люди (…) любят безделье и (…) ненавидят покой.[2201]
Добрые нравы имеют (…) большую силу, чем хорошие законы.[2202]
Женщинам приличествует оплакивать, мужчинам – помнить.[2203]
От поспешности недалеко и до страха, тогда как медлительность ближе к подлинной стойкости.[2204]
Одобрение и громкая слава (…) более благосклонны к ораторам, чем к поэтам; ведь посредственные поэты никому не известны, а хороших знают лишь очень немногие.[2205]
[Об ораторах времен империи:] Обреченные льстить, они никогда не кажутся властителям в достаточной мере рабами, а нам – достаточно независимыми.[2206]
Мало не быть больным; я хочу, чтобы человек был смел, полнокровен, бодр; и в ком хвалят только его здоровье, тому рукой подать до болезни.[2207]
Люди устроены природою таким образом, что, находясь в безопасности, они любят следить за опасностями, угрожающими другому.[2208]
Великое и яркое красноречие – дитя своеволия, которое неразумные называют свободой; оно неизменно сопутствует мятежам, подстрекает предающийся буйству народ, безрассудно, самоуверенно; в благоустроенных государствах оно вообще не рождается. Слышали ли мы хоть об одном ораторе у лакедемонян, хоть об одном у критян? А об отличавших эти государства строжайшем порядке и строжайших законах толкуют и посейчас. Не знаем мы и красноречия македонян и персов и любого другого народа, который удерживался в повиновении твердой рукою.[2209]