Но в общем я тогда отбился и остался на свободе под подпиской. Хотя прокуратура и опротестовала моё освобождение из-под стражи.
— А чем закончилось твоё второе дело?
— Барсуков был вынужден закрыть дело о вымогательстве горошка за отсутствием состава преступления. У меня было стопроцентное алиби. Я вспомнил, где был 30 мая 1996 года в два часа дня. В это время я проводил другое мероприятие. Совместно с сотрудниками ГУОПа и со службой безопасности Армении мы задерживали лиц, которые занимались контрабандой оружия, в том числе и в Чечню. Пять машин с оружием поймали на границе Армении и Грузии.
Президент Армении и министр безопасности тогда прислали бумаги, чтобы поощрили участников этой операции. То есть прокуратура «умылась» со своим горошком. Не вспомни я про армян, скажи я, что был с женой дома или с друзьями, меня бы осудили. Дали бы лет восемь или девять за вымогательство зелёного горошка…
— Что ты чувствовал сразу после выхода на волю?
— Первые дни — это, конечно, незабываемое ощущение. Когда спишь в тюрьме, тебе снятся дом, жена, дети. Просыпаешься — и видишь тюрьму. Ужас. Как будто с воли в тюрьму попал.
А дома мне снилась… тюрьма. Мне и сейчас она часто снится. Ещё снится, что я в Москве, у себя дома, а за мной послана группа захвата.
Мы сразу же отправились с друзьями в дом отдыха, встречать 2000-й год. Там же был мой бывший товарищ Сергей Нефёдов. Мы вместе ловили бандитов в 1991 году. Он отдыхал с женой и ребёнком. Я как-то подсел к ним за стол. Он с пистолетом, сотрудник ФСБ. А я под следствием, преступник вроде, Пошёл разговор. Но говорили мы уже на разных языках.
Счастливая, благополучная гебистская семья такая. Сытый ребёнок, весёлая жена и уверенный в себе муж с ксивой в кармане и с пистолетом на боку. Он вообще без пистолета и удостоверения на улицу не выходит. В стране, где они обеспечивают безопасность, мало кто из них ходит по улицам без оружия.
Нефёдов спросил:
— Ты что, от Березовского за пресс-конференцию денег не получил? Я ответил: «Нет».
— А у нас считают, ты получил миллион долларов. Ты чего, дурак, денег с него не взял? Мы-то думали, хоть за бабки там сипишь. А ты чего, за бесплатно?
Его жена просто зашлась:
— Ты чего, дурак? Посмотри, как все живут, ездят на джипах. Это говорила дочка офицера, жена подполковника. Квартира у них трёхкомнатная на Рублёвском шоссе, которую Нефёдов купил. На зарплату.
— Какая зарплата у подполковника ФСБ?
— Три тысячи, чуть больше ста долларов.
— Хорошенькая зарплата для человека с пистолетом и удостоверением ФСБ!
— Да, но у этого офицера, кроме квартиры ещё и загородный дом хороший со всеми удобствами. Тоже куплен на зарплату. У него две иномарки, для себя и жены. Это нормально. Он живёт себе, никто его не трогает. Все знают. Когда Нефёдов покупал себе квартиру на Рублёвке, написал рапорт, что в «МММ» выиграл. А на машины, наверное, в «Спортлото»…
Глава 2. Разработчик
Личное дело
— Ты всю жизнь ходил в форме?
— Это — семейное. Казаки Литвиненко век служили Отечеству.
Мой прапрапрадед Сергей Причисленко служил в Русской армии на Кавказе, в отрядах Ермолова. В 1822 году в бою с чеченцами он был ранен, потом поселился в крепости Нальчик. Он из Черкасс, из крепостных. У него был выбор — либо обратно в крепостные, либо остаться в Нальчике, получить пять рублей от царя и завести своё хозяйство. Он остался, купил лошадь, корову — на те пять рублей, построил дом (сейчас это угол Советской и Республиканской, напротив здания Министерства внутренних дел). Там родились все мои предки.
Дед воевал в Отечественную в должности командира эскадрильи, а потом начальника разведки воздушной дивизии. Прошёл всю войну. Дважды горел в самолёте, выпрыгивал с парашютом. У деда орден Боевого Красного Знамени, два ордена Красной Звезды и медали «За отвагу, и „За боевые заслуги“. Но ожогов и дырок на теле у него больше, чем орденов.
Когда мне было пять лет, дед привёл меня за руку в краеведческий музей в Нальчике, показал знамя и сказал:
— Вот под этим знаменем воевал твой дед. Запомни, вся наша семья защищала Россию, и ты должен её защищать.
Дядька мой, брат отца, который сейчас живёт в Смоленске, весь Афган прошёл. Он на войну не просился, по жребию вытащил. В их отдел пришла разнарядка — одного человека в Афганистан. Дядька сказал: «Знаете, идти на войну — надо быть дураком, сумасшедшим. Давайте тянуть жребий». Тянули спички, и он вытащил Афганистан. Вечером шёл домой и не знал, как объяснить жене (у них двое детей), что идёт на войну. Вдруг окрик: «Товарищ майор, почему не отдаёте честь?» Он повернулся — генерал. Дядька подошел к нему, говорит: «Товарищ генерал, извините, я вас не заметил».
Дядьку за это разбирали на партсобрании. Перед Афганом! Вместо того, чтобы сказать ему: «До свиданья, будь жив!», его песочили — почему генералу не отдал честь.
А отец был врачом в МВД. За несколько лет до пенсии в звании капитана был выгнан из органов. Он служил тогда на Сахалине в колонии общего режима.
Администрация зверствовала: били зэков, воровали передачи. Отец рассказывал, что один даже руку под пилу сунул, только чтобы его с этой зоны убрали. Некоторые зэки, получив посылку, закапывались в снег, сидели там и съедали присланное. Их искал конвой. Солдаты мёрзли, и когда находили зэков, били нещадно, жестоко, потому что караул озверевал — сутками-то на морозе… Находили и били. И когда их, искалеченных, приносили к отцу, он увещевал:
— Ну что же вы делаете, вас ведь изувечат. Они объясняли:
— Зато сытно покушали. Хоть раз. Отец встал как-то на собрании и сказал:
— Если вы офицеры, почему воруете? Почему вы у зэков отбираете продукты?
Он написал Брежневу письмо: «Это не лагерь, а концлагерь, я врач, принимал клятву Гиппократа, а здесь людей калечат. Я как врач не могу это видеть. Прошу Вас разобраться и прекратить это преступление. Вы лишали людей свободы, но никто не дал вам права лишать их человеческого достоинства».
Приехал разбираться, как отец рассказывал, из Москвы майор Гапон, осмотрел всё и говорит: «Вы сумасшедший». Отец отвечает: «Я-то нормальный…» В общем, отца уволили.
— Ты, оказывается, потомственный правдоискатель… А почему отца назвали так необычно — Вальтер?
— Бабушка Вальтера Скотта любила. Может, поэтому я в Англии? В 38-м году отца так назвали…
В общем, в семье все были военные. Пошёл на службу и я.
— А как ты попал в КГБ?
— В 85-м году, по окончании военного училища меня направили в дивизию Дзержинского. В четвёртую роту войсковой части 3419.
Батальон, в котором я служил, сопровождал грузы Гохрана. Возили золото, серебро, платину и бриллианты. Наша четвёртая рота была особая. Это единственное подразделение во внутренних войсках, которое выезжало за границу. И оно, естественно, было нашпиговано агентурой.
До меня командиром взвода был — позже он стал Героем России за операцию в Первомайском — Никитин. Как понимаю, он работал у них в агентурном аппарате. Он ушёл, понадобился новый агент — они меня и завербовали.
Говорил со мной Николай Аркадьевич Андрюшин, майор. Особый отдел КГБ СССР, войсковая часть 70850. Он сказал, Саша, так и так, надо помочь органам. Я спросил: «В чём это будет заключаться?"
— Во-первых, вы выезжаете за границу. Чтобы не было побегов, контрабанды, хищения оружия и боеприпасов.
— Но если мне что-то станет известно, я и так всегда вам сообщу.
— Понимаешь, чтобы заниматься работой, ты должен дать подписку. Ну, стандартная вербовка. У меня это не вызвало никаких проблем. Я написал подписку о сотрудничестве, избрал псевдоним — Иван, и начал с ними сотрудничать.
Была серьёзная работа по предотвращению хищения оружия, расстрела караулов. В принципе, все понимали, что особый отдел, хотя и назывался отделом военной контрразведки, на самом деле это военная полиция. Я не считал, что делал что-то плохое.
«А ты не лётчик»
— И всё же ты пошёл в организацию, которая истребила миллионы наших соотечественников. И которая до сих пор гордится своей «славной историей».
— Послушай, я был молодой лейтенант. У службы безопасности есть какая-то притягательная сила. В самом прикосновении к тайне есть что-то магическое. Вот я говорил с Владимиром Буковским. Он рассказал, что в одиннадцать лет его из пионеров выгнали за то, что он всё понял. Ну, повезло ему в жизни, что он сразу всё осознал. А я — позже. Когда я шёл в организацию эту, ни о чём таком не задумывался.
Помнишь, Анка поёт: «А ты не лётчик?! А я была так рада…» Это про девушку, которая пришла в ужас, когда узнала, что её парень служит на Лубянке. Вот когда я эту песню услышал в начале 90-х, меня тоже шокировало, что нас в песне называют «истребители народа своего». Я только тогда впервые начал задумываться, сколько народу ненавидит нас за нашу историю. Я ведь с бандитами боролся, про политику и не думал. Но ведь на одного, кто считает нас «истребителями», двое таких, для кого мы доблестные защитники Родины. Включая ВЧК и Феликса. Ты Путина послушай.
Ведь наше общество ничего и никого не осудило. У нас же не было публичного суда над КГБ. Что с меня спрашивать? Был бы публичный суд, сказали бы, что КГБ — это преступная шайка и должна быть распущена, а я бы пришел и заявил: «Хочу служить в ваших славных рядах», — вот тогда с меня могли бы спросить. С меня и тысяч других ребят, которые служат там.
Сейчас будет набор в Академию ФСБ. И снова будет конкурс — десять человек на место. Мой начальник отдела, полковник Платонов был в шоке, когда его сын поступал в Высшую школу ФСБ, а с него деньги потребовали. И заплатил он, чтобы сын пошёл по стопам отца. Тысячи мальчишек хотят работать в ФСБ, потому что слушают не Анку, а Путина. Хотят, потому что общество так и не осудило эту Контору.
— Ну вот стал ты агентом. А задания получал?
— Да, получал. Задания все сводились к тому, чтобы не было неуставных взаимоотношений, хищения оружия. Как раз когда меня завербовали, было серьёзное ЧП в дивизии: двое военнослужащих расстреляли сослуживцев и убежали. Вся Москва их искала.
Помню, в эти дни Горбачёв из Франции возвращался, тогда только начались первые поездки нашего генсека на Запад. И мы, офицеры, вместе с сотрудниками Федеральной службы охраны оцепили всю дорогу от аэропорта.
Это произошло перед 7 ноября. Как раз новую вентиляционную систему поставили в Кремлёвском дворце съездов. И нас туда посадили, чтобы мы «испытали» её. Вся дивизия целый день там сидела. А потом вдруг подняли в ружьё — и в лес.
— По политическому направлению пытались организовать работу?
— В ту пору политикой КГБ уже почти не занимался. По крайней мере, я таких заданий не получал. Так, иногда, как говорится, пытались снять реакцию. После какого-то съезда КПСС Андрюшин, морщась, попросил поинтересоваться, как офицеры отреагировали на решения. Меня, конечно, все в задницу послали с такими вопросами. Ну, я и рассказал это Николаю Аркадьевичу. Так и сказал — информации никакой, все меня послали… «Как никакой, — улыбнулся Андрюшин. — С чувством глубокого удовлетворения все восприняли. Так и напишем».
— А что стало с Андрюшиным дальше?
— Дослужился до заместителя начальника отдела. Он выпивал много. Последний раз я его видел в 2000 году, в феврале. У нас товарищ погиб в Чечне, Гриша Медведев. И на кладбище я к нему подошёл. Он никого уже не узнавал, сильно болел. А человек был очень хороший.
По тому, как работал Андрюшин, я не видел в органах КГБ ничего предосудительного. Тогда уже не выискивали — кто что сказал? — этим уже никто не занимался.
— А как ты из агентов перешёл в кадровые сотрудники?
— В 1988 году меня официально откомандировали из внутренних войск в КГБ СССР, и я поступил на Высшие курсы военной контрразведки.
Собственно, моя служба в КГБ началась в 1988 году и продолжалась вплоть до ареста — 11 лет. Я служил в разных отделах: в военной контрразведке, Управлении экономической безопасности, в Антитеррористическом центре, а в УРПО перешёл в 1997 году. Всегда занимался борьбой с организованной преступностью, терроризмом, покушениями и похищениями.
В ФСБ, в спецслужбах, существует такое понятие, как разработчик. Это человек, который собирает весь материал о преступной группе или объекте. Что такое объект разработки? Это лицо, которое попало в поле зрения спецслужб. То есть люди, которые подозреваются: в ведении шпионской деятельности, руководстве устойчивыми преступными сообществами, в подготовке и совершении террористических акций.
Разработчик изучает этих людей и их связи. Он даёт задания агентам, доверенным лицам, наружному наблюдению — за кем следить, техническим подразделениям — кого слушать. Все работают на него, и только он один знает об объекте всё. Это высший уровень, высший класс в спецслужбе. Я являлся разработчиком. Разработка обычно заканчивается возбуждением уголовного дела. На этой стадии моя группа занималась оперативным сопровождением следствия.
— В чём разница между агентом и доверенным лицом?
— Агент регулярно выполняет задания, на него есть личное дело. А доверенное лицо исполняет отдельные поручения.
— Его регистрируют?
— Доверенные регистрируются справкой. Некоторых сейчас оперативные работники не регистрируют. Мне, допустим, Трофимов в своё время советовал вообще никого на учёт не ставить. «Всё продается», — говорил. Доверенные иногда работают эффективнее агентов, и тогда их переводят в агенты.
— То есть ты был следователем?
— Нет, ты улови разницу. Я был не следователем, а опером. Следователь и опер работают параллельно. Есть уголовное дело. Есть лица в тюрьме. Есть лица из числа преступников на воле. Есть лица в розыске. Так вот подразделение, которое проводит оперативное сопровождение уголовного дела, организует разработку в следственных изоляторах, осуществляет наружное наблюдение за лицами, в отношении которых есть данные, что они могли быть участниками преступления. Словом, занимается сбором доказательств.
Следователь имеет право использовать только гласные методы — допрос и т.д., которые прописаны в Уголовно-процессуальном кодексе. А оперативное подразделение, занимающееся разработкой и сопровождением уголовного дела, использует негласные методы, которые заложены в законе об оперативно-розыскной деятельности. Приказом создаётся оперативно-следственная группа, и идёт совместная работа.
— Какого рода делами тебе приходилось в основном заниматься в качестве опера?
— Хорошо, вот, например, одно из моих первых дел.
В Москве была группа спортсменов-сванов, которая похищала людей. Главарь — Тариэл Ониани. Здоровые, крепкие ребята. И очень наивные. Некоторые даже не понимали, что совершают преступление. Плохо говорили по-русски. Жили в гостиницах «Россия», «Украина».
Был такой банк «Атлант» на проспекте Мира, и Сулхан Александрович Маградзе был его директором. Похитили его внука. Мы начали работать. Внука не успели найти, как его вернули деду. Не знаю, платил он выкуп или нет. По-моему, не платил. Но мы установили, кто был наводчиком в его окружении. Начали его разрабатывать и обнаружили, что он связан с вором в законе Микеладзе (уголовная кличка Арсен). А лидер банды — Ониани. Были установлены места их встреч; ресторан "Колхида» на Садовом кольце и грузинский центр «Мзиури» на Арбате.
Деньги они вымогали звонками по телефону-автомату на Старом Арбате. Обедают в «Мзиури", потом звонят, вымогают деньги, путают, угрожают и возвращаются в ресторан. Всё довольно примитивно.
Потом они похитили человека, семья которого проживает в Зестафони. Звали его Паата Зиракадзе. Вымогали около миллиона долларов.
Я встретился с его матерью, родственниками, уговорил не платить. Мать боялась, но я ей пообещал, что сына обязательно найдём.
Работали день и ночь. Две недели не были дома. Шли по следам этой банды. Мы установили места их проживания, их автотранспорт. Поставили в гостиничных номерах прослушивающую технику. Наконец наружному наблюдению удалось сфотографировать, как они брали заложника, Нашли место, где его держали. Но решили его не освобождать, пока не найдём Паату. Ещё три дня наружка шла. по следу бандитов и вышла на дом отдыха в Подмосковье, где и держали Зиракадзе.