Надо сказать, что к 1914 году на Балканах создавалась странно запутанная и от того сложная и напряженная обстановка. В 1912 году Сербия, Болгария, Греция и Черногория создали Балканский союз и в октябре единым фронтом выступили за освобождение Македонии от турок. Турция потерпела поражение.
В результате войны образовалось Албанское государство под суверенитетом Турции, но престолонаследником оказался немецкий принц. В январе 1913 года младотурки совершили государственный переворот и начали войну с Балканами, И потерпели новое поражение... Россия все время поддерживала Балканские государства, а Австро-Венгрия – Турцию.
29 июня 1913 года Болгария без объявления войны, внезапно напала на Сербию, Черногорию и Грецию. Потом и на Румынию. Эти государства, к которым присоединилась еще и Турция, дали отпор Болгарии и в течение одного месяца разгромили ее. Россия пыталась дипломатическим путем предотвратить столкновение славянских народов; русская армия к этому времени не была готова к боевым действиям. Создав военную программу в 1912 году, Россия должна была ее завершить примерно в 1916–1917 годах. По замыслу генерального штаба, который разрабатывал эту программу в содружестве с военными стратегами Англии и Франции, отставание в оснащении русской армии по сравнению с Германией будет ликвидировано.
В начале 1914 года, несмотря на первую Балканскую войну (1912) и вторую Балканскую (1913), считалось, что Европа переживает мирное время. Но армия Германии и Австро-Венгрии насчитывала в своих рядах 8 миллионов человек. Начальник Германского генерального штаба Мольтке-младший выдвинул идею превентивной (предупредительной) войны против России. Тем более что соотношение сил складывалось в пользу Германо-Австро-Венгерского блока. Император Германии Вильгельм II в июне 1914 года посетил замок Канопиште и посоветовал эрцгерцогу Францу Фердинанду ударить по Сербии, тем самым утвердить свое влияние на Балканах. Эрцгерцог выехал к сербской границе, где намечал провести военные маневры Австро-Венгерской армии. На улице Сараева, центра Боснии, как известно, был убит вместе со своей женой гимназистом Гаврилой Принципом.
В Берлине Вильгельм II, удовлетворенно потирая руки, заявил: «Теперь или никогда». По его рекомендации на переговорах в Потсдаме 6–7 июля 1914 года Австро-Венгрия должна предъявить такой ультиматум Сербии, чтобы та не смогла его выполнить: «Ввести на ее территорию войска». Сербия пыталась уладить конфликт, но Австро-Венгрия 28 июля объявила ей войну.
Россия, естественно, не могла допустить владычества Австро-Венгрии на Балканах, тем более не защитить маленькую, слабую славянскую страну.
...Поднимаясь на яхту «Штандарта», цесаревич Алексей ударился о выступ лестницы. Подкожное кровоизлияние в суставе... Вся царская семья в унынии, и все вокруг нее...
Распутина отправили в Тюмень в госпиталь – одна молодая женщина ножом пырнула его в живот... Пролежал восемь дней – и здоров. Ни яд, ни нож ничего не могли сделать с проклятым и сильным мужиком, которому покровительствует Бог и всемогущая императрица Александра Федоровна. Из царских покоев летят в Тюмень к Гришке Распутину телеграммы: «Мы опасаемся возможности войны. Думаешь ли ты, что она возможна. Молись за нас. Поддержи нас своими молитвами».
Хитрый Распутин отвечал царскому семейству: «Войны следует избежать во что бы то ни стало, если не желаете навлечь самые худшие бедствия на династию и страну».
20 июля 1914 года на Кронштадтском рейде бросил якорь крейсер «Франция» – на нем прибыл высокий гость, президент Французской Республики Пуанкаре. Четыре дня гостил... Вручил тяжело больному наследнику Алексею орден Почетного легиона... 23 июля Пуанкаре дал прощальный обед на крейсере «Франция» и из Кронштадта отплыл в сторону Стокгольма.
24 июля 1914 года Россия приняла решение о мобилизации четырех военных округов: Киевского, Одесского, Московского, Казанского и двух флотов: Черноморского и Балтийского.
Утром того же дня министр иностранных дел Сазонов, получив из Белграда телеграмму об австро-венгерском ультиматуме, воскликнул: «Это – европейская война!»
Чтобы избежать войны, Совет министров России посоветовал Сербии не оказывать сопротивления.
А реакция Вилли была совершенно иной. Получив известие об ультиматуме, предъявленном Сербии, он воскликнул: «Браво! Признаться, от венцев этого уже не ожидали!..»
25 июля 1914 года в Царском Селе, под председательством Николая II, заседал Чрезвычайный совет, который принял решение: «Соблюдать политику соглашений, достойную и решительную. Затронута паша национальная честь, и мы защитим братскую славянскую страну...»
29 июля Австрия объявила всеобщую мобилизацию... 30 июля подвергла бомбардировке Белград...
30 июля 1914 года в 5 часов 30 минут вечера телеграф разнес весть об объявлении всеобщей мобилизации, а утром 31 июля вся Россия уже была осведомлена о черном известии... Вечером того же дня посол Германии граф Пурталес посетил министра иностранных дел Сазонова и заявил, что германское правительство дает 12 часов срока русскому правительству, чтобы оно остановило всеобщую мобилизацию. В противном случае Германия, в свою очередь, объявит всеобщую мобилизацию... Срок ультиматума истекал в субботу – 1 августа, в полдень.
Германский посол, граф Пурталес, посетил министерство иностранных дел в Санкт-Петербурге вечером 1 августа 1914 года в 19 часов 10 минут и вручил министру Сазонову декларацию объявления Германией войны России... В это время Николай II со своим семейством присутствовал на богослужении, молясь о недопущении войны...
Второго августа император объявил манифест народу о войне с Германией. Третьего августа Николай появился на балконе Зимнего дворца. Многотысячная толпа опустилась на колени и пропела русский гимн:
Боже, царя храни.
Сильный, державный,
Царствуй на славу нам,
На страх врагам,
Царь православный.
Боже, царя храни.
Четвертого августа Германия объявила войну Франции.
28
По Дону заухали большие церковные колокола – значит, казак обязан бросить все на свете и быстрее оседлать коня, прихватить запас продовольствия и оружие и поспешить на сборный пункт. Здесь коня и казака со всей тщательностью проверят, вплоть до подковных ухналей, и зачислят во взвод, сотню... И через какой-то час сотня, полк, дивизия уже готовы выхватить шашки «на-голо!» – и кинуться в бой. Такой была изумительная организованность донских казаков.
Филипп Козьмич Миронов тоже поспешил на станичный плац с каким-то внутренним облегчением: наконец кончилась его позорная высылка в гирлы Дона и ненавистное исполнение должности рыбного инспектора, и он снова полноценный казак Войска Донского. Застоявшийся конь радостно приплясывал мускулистыми ногами, зверовато-удовлетворенно кося зрачком на любимого хозяина. Какое это прекрасное чувство для истинного наездника – почувствовать под собою седло, стремена и упругий шаг коня. Это не то что на лодке или казачьем вертлявом каюке... Конь безропотно, с видимой охотой подчиняется шенкелям, поводу и движению корпуса седока.
Отовсюду в полном боевом снаряжении съезжались казаки. На майдан!.. Настроение приподнятое, боевое. Волнующее. Видно, что многолетнее занятие хлебопашеством кое-кому изрядно поднадоело и в казаках, вечных искателях приключений, проснулась генетическая тяга к походам и боям. А тут, как говорится, сам бог повелел – враг напал на Родину, и этим все сказано. Весь православный Дон поднялся в едином патриотическом порыве. Мобилизовано было 125 тысяч казаков! Элитное войско, преданное царю-батюшке и, главное, Отечеству. Сметут врага! Воинственное, победное настроение читалось на всех лицах – мужественных, аскетически-суровых, волевых... Нет на земном шаре народа, который бы так любил свою родину, как донские казаки.
Филипп Козьмич Миронов, проезжая по улицам станицы, с удовольствием наблюдал, как проходили сборы казаков на войну. У одного куреня попридержал коня. На крыльцо вышел казак и, поднимая край рубахи, чесал живот. Орет жене, которая хлопочет у летней печки: «Марья, дай пожрать чего-нибудь». – «Попей воды», – отвечает Марья. «Воды?.. А че от нее-то, от воды?..» – «А-а, чертяка заспанный, харчами перебираешь!.. И воды не дам!»
Миронов улыбнулся в усы и отпустил повод коню, рвущемуся вперед. В другом курене пьют посошок, в третьем – закурганную чарку, а в четвертом – стремянную. Это когда казачка отрывается от стремени мужниного седла и горестно падает на землю. Казак дает шпоры доброму коню – и прощай, родимая сторонушка...
Увидел Филипп Козьмич и такую картину. Одному мужику, наверное, до болятки захотелось испытать казачьего счастья в боевой обстановке, и он попросился, чтобы его приняли в казаки. Толпа балагуров стояла на берегу Дона и совершала этот обряд. Мужику дали жбан водки. Выпил. Дали корчажку кислого молока – пей! Не лезет после водки, тогда молоко выливают ему за шею... Потом казаки берут его за руки и ноги и кидают прямо в одежде в Дон... Выплыл на берег, отряхнулся – считается принятым в казаки. Но, как бы пышка ни дулась, а выше пирога не будет... Казаком надо родиться... Так подумал Миронов и глубоко вздохнул. На мгновение задержал в груди воздух...
И будто вспомнил заново, что белотал и речной песок, перемешанный с солнцем, как-то по-особенному пахнут, чем-то напоминающим детство, когда мысли были чистыми, материнскими... Какая тишина возле берега! Ничем не нарушаемая, лишь с майдана еле слышна музыка духового оркестра да нестройные песни казаков... Змеи плавают по-над берегом, где растет куга... Толстых змей из нор на поверхность земли вытаскивают более недвижные змеи и сталкивают в воду, чтобы те поплавали...
Однажды Филипп Козьмич ловил с каюка рыбу. От берега метров пятьдесят там росла старая верба. В ее дупле, спасаясь от полой воды, устроилась ящерица. Вода все прибывала и прибывала. Начала затапливать дупло. Ящерица вылезла из него и долго смотрела на Миронова. Потом плюхнулась в воду и поплыла к каюку. «Разве ящерицы умеют плавать?» – подумал Филипп Козьмич и начал наблюдать, что же она будет делать дальше. Ящерица подплыла к каюку. Миронову показалось, что распугивает рыбу, и он ее отогнал от каюка. Ящерица сделала круг вокруг каюка, заплыла спереди и неподвижными, бесцветными глазами уставилась на него. Что-то у него от детства осталось, и это «что-то» вмиг сработало – он протянул руку, достал из воды ящерицу и положил на дно каюка. Она тяжело дышала. Закрыв глаза, долго недвижимо лежала. Потом открыла глаза и посмотрела на Миронова... Когда он, окончив рыбалку, уходил домой, то решил оставить ящерице кусок курятины и хлеб. Цепью привязал каюк в надежном месте и отправился домой. Через неделю Филипп Козьмич решил посмотреть, не увел ли кто его каюк, и очень был удивлен, когда увидел, как из-под старого брезента выбежали крохотные ящерята, потом снова спрятались. Миронов не стал их тревожить... Через несколько дней снова пришел, чтобы проведать «свое» потомство. Каюк был пуст.
Филиппу Козьмичу захотелось еще чуточку побыть возле Дона, прежде чем пустить коня вскачь и оказаться в гуще майдана... Левобережье в густом лесу. Луга. Меловые горы правобережья... Спускается гурт скота. Позади пастух на лошади. Слез с нее. Она приседает на задние ноги и, чуть ли не цепляясь задом за меловые плешины, идет следом за хозяином. Пыль столбом... Баржа с лесом медленно, словно стоит на месте, движется к деревообрабатывающей пристани. По-над берегом казачата лазят, ищут норы, где прятались раки. Змея выплыла и, извиваясь, поплыла в гущину прибрежных зарослей. Девчонки, взвизгнув, кинулись из воды на берег и, оглядываясь, побежали к горе, в безопасное место, нервно смеясь от пережитого страха... Тихо... Молодой казак и юная казачка стоят на берегу. Руки их плетут вязь непонятного алфавита, неразборчивого настолько, что во всем мире только они двое могут разобрать его. Древние и юные, как сама жизнь, как сама любовь. Тишина над рекой не мешает им, а помогает разобраться, понять, что же творится вокруг них. А вокруг ничего не происходит. Хотя они и время от времени бросают взгляды на Дон, лес, горы. Умолкают. Прислушиваются. Но ничего не видят. И ничего не слышат. Только плетут вязь рук, и неизвестно, разберут ли потом свой замысловатый рисунок. Поддастся ли он расшифровыванию юному, неопытному и неискушенному уму? А ведь эта вязь обязательно должна быть разгадана, потому что тайна, заключенная в ней, принесет им пли жизнь, или смерть. Страшная это работа. И сладостная, как страсть. И тайна никем не может быть разгадана, кроме двоих. И как можно быстрее, иначе им не жить. Поэтому они торопятся...
Тишину вдруг нарушил звонкий, певучий голос казачки:
Как с воронежскими хохлами
Нажила ярмо с быками.
А с донскими казаками
Пропила ярмо с быками...
Миронов, неожиданно для самого себя, засмеялся и дал шпоры конто Жизнь продолжается...
На станичном плацу комиссия во главе с атаманом проверяла наличие у казаков оружия, снаряжения, продовольствия и фуража для коня... Хорунжие формировали взводы, подъесаулы – сотни... И вскоре Усть-Медведицкий Донской казачий полк, с сине-красно-желтым знаменем во главе, построился, и начался молебен в честь непобедимого Войска Донского. Миронов был так стремительно вовлечен в события сборов, проверки и построения, что даже не заметил или в первую минуту не понял, что его никто и никуда не записал и ничего ему не поручали. Впечатление создавалось такое, будто его здесь, на плацу, и не было. Но, кажется, слишком поздно заметил он это, и тут же вовлечен был в песнопение на клиросе.
Завороженный голосом Анны, девушки из степного казачьего хутора, он словно аккомпанировал ей. Как и его дружок, подъесаул Сдобнов, как и весь церковный хор главного Усть-Медведицкого собора Воскресения.
Набожная, в расцвете своих двадцати лет, Анна, мягкая и обаятельная, была любимицей прихожан. Даже молодые казаки, только под давлением отцов и матерей посещавшие церковь, вдруг зачастили в храм, будто у них неожиданно прорезалась вера во Всевышнего. И, конечно же, никто из них ни за что не признался бы, что начали они усердно ходить в церковь из-за красавицы Анны, к тому же обладательницы прекрасного голоса. Сначала ходили, чтобы полюбоваться красотой казачки. А потом были так очарованы ее голосом, что уже не понять, что их больше влекло: красота девушки или ее волшебный голос.
Когда Миронов впервые увидел Анну, он, как и все, залюбовался ею, но ничего греховного даже и не помыслил, потому что, во-первых, дело было в церкви, а во-вторых, он ведь старше ее на целых двенадцать лет... Пели на клиросе вместе, но он впоследствии стал замечать, что ее голос особенно трепетно и вдохновенно звучит, когда рядом с нею он. Что бы это значило? – недоумевал он. Хотя, признаться, чуточку рисовался – ведь знал же, да и все в станице были осведомлены, что в него, блестящего казачьего офицера с орденами на мундире подъесаула и громкой славой героя русско-японской войны, влюблены даже все усть-медведицкие гимназистки. Наверное, влюбилась то ли в него, то ли в его романтический образ и красавица Анна. Любила без взаимного ответа и была счастлива, что видела его изредка на клиросе среди певчих или мельком на главной улице станицы... Да и он никакого повода не давал хотя бы для мимолетного сближения.
В последнее богослужение, перед отправкой Миронова на фронт, в ее голосе слышались и задушевность, и печаль, и трагичность. Исполняя указания регента, она тем не менее пела только для своего возлюбленного. Забыв о Боге? Но сегодня он, Миронов, был для нее богом. Небесная, выстраданная песня как прощание. Песня, дающая силы...
Когда окончилось богослужение и все начали покидать храм, в ограде и за ее пределами послышались команды, призывающие офицеров и рядовых казаков к построению; вот в тот момент, видно, не выдержало сердце Анны копившегося в нем чувства и она прямо на паперти упала в обморок... Причину все объяснили... любовью к подъесаулу Миронову, ну и, конечно, горем, которое настигло ее, – он уходит навсегда. Единственный, неповторимый... Потом даже руки пыталась на себя наложить – такая безысходность вдруг овладела ею... Как птица, сраженная на лету...